– ответил скуластый капитан, невольно щурясь, как от солнца.
– Ты привел, Гаврюшка? – с нарочитой грубостью спросил Оломов косматого старателя в цыганских шароварах с картузом в руке.
– Я-с! – густо ответил мужик.
– Почти до прииска дошел! А меня, братец, уверяли, что двести верст надо подыматься на шестах до главных разработок! Нет, я чувствовал, что приютились где-то близко от Амура.
– Да никакого особенного прииска, ваше высокоблагородие, тут и не было! – ответил Гаврюшка. – Собирались мужики поплескаться. Для себя старались. Из золотника голодали, на обратный билет на пароход намыть не могли!
– Судоходная река оказалась! А на карте не значится. Вы, Терентий Ксенофонтович, – сказал Оломов капиталу, – обязательно составьте опись. Ведь это целое географическое открытие.
– Она не судоходная, ваше высокоблагородие! – продолжал Гаврюшка, покручивая ус. – Просто вода большая сейчас. А ведь обычно-то – так себе речушка. Только шумит. Тут безлюдье, никто не живет и никогда не жил. Дурная река, все ломает, сносит избы. Гиляки сюда не ездят. Спросите Ибалку, он знает. Это ведь глупый народ сошелся, золото, мол! А нет ничего. Вот обыщите, никто ничего не намыл, нищие пришли и нищие уходят!
Телятев шмурыгнул носом. Он знал не хуже Гаврюшки, какие тут нищие.
– Молодец! – сказал Оломов.
– У нас, ежели по-свойски, из уважения, то все можно! – сказал Гаврюшка. – И пароход проведем. И все… Завсегда жизни для вас не пожалеем, вашескородие.
– Даже республику по-свойски составили и три года держали в секрете? – спросил Оломов. – По-свойски и десять лет еще никто бы не знал?
«Если бы какому-то дураку не взбрендило в голову обвинять старателей в подготовке революции!» – подумал Телятев.
Гуси шли так низко, словно хотели сесть на пароход и устроить на нем птичий базар. Капитан проворно ринулся в рубку. Труба рявкнула трижды. Волнистый строй гусей заколебался и разбился.
– Спасибо, брат Гаврюшка! А не хотел бы пойти на службу в полицию? – спросил Оломов.
– Премного благодарен, вашескородне, даже в мыслях не было.
– Подумай. Да пособи, брат, мне. Тут надо кое-кого вывести на чистую воду.
– Это я с полным старанием.
– А ну, скажи, кто же на самом деле был у вас президентом?
– Я ведь не касаемо этого… Только в газетах слово такое вычитал, а у нас нет. Этого и не было.
Гаврюшка забормотал какую-то чушь. «Почему бы мне в полицию, – полагал он, – когда я при вольной республике был в таких чинах! Теперь меня ничем не удивишь! Хотя, конечно, там харч, аммунпция! Жалованье!»
«Все как сговорились, подлецы, – рассуждал Оломов. – Лгут!.. Какая-то круговая порука у нашего народа.»
– А может быть, ты можешь еще выше пароход поднять?
– Можно! – ответил Гаврюшка.
Осеннее солнце всплыло и улеглось на елках. Начинало припекать. По вершинам елок солнце словно двигалось к пароходу.
«Что же кисель разводить! – подумал Оломов. – И окружной какая-то размазня, медуза… Но я все чую, как полицейская собака!»
Чемодан и пальто денщик пронес в каюту. Опять летел караван. На этот раз они шли высоко, гуськом и походили в небе на столбец черных иероглифов, отпечатанный на голубой бумаге.
Оломов подумал, что, пожалуй, напоследок надо бы еще поохотиться.
«Конечно, Гаврюшка – артист, – полагал он, фыркая и брызгаясь над тазом в каюте, – нашел протоку, которая, как по щучьему велению, наполнилась водой. Хочет прощение заслужить! Так и скажу, что прощаю, но при условии, если пойдешь в полицию! Тут они все артисты собрались… Серая кобылка!»
Оломов и прежде разгонял старателей, выбиравших себе власть на приисках. «Но эти чуть ли не министров себе выбирали. А Телятев делает вид, что тут нет ничего особенного».
Машина глухо заработала. Колеса еще стояли, и пароход, не трогаясь, вздрагивал. Денщик убрал мыльную воду. На черной сетке, натянутой в окне каюты от москитов, все ярче и шире расплывалось желтое пятно солнца.
Завтракали в маленьком салоне. Крахмальной салфеткой Оломов вытер усы.
– Ну, вот и домой! – сказал довольный Телятев, наливая легкое вино. – Сегодня закончим! Может быть, где-то еще есть отдельные личности, но и те сами с голоду передохнут, если не уйдут.
Лицо окружного стало ярко-розовым, как обычно у бледных и болезненных горожан, которые вдруг попадут в тайгу в солнечные дни.
– Сотня людей, верно, разбежалась! – заметил Оломов.
– Не более десятка!.. Одна сторона реки занята бердышовской партией, а другая свободна, но, верно, обе попадут одному хозяину…
– Что же это за разгон! – перебил его Оломов. – Да нас с вами бог знает в чем заподозрить могут! Это какой-то сход волостной попросили разойтись. Разве это разгон республики! Китайцы, вон, Желтугу разгоняли, так они только русских отпустили, но честно несколько сот голов срубили своим… А может быть, несколько тысяч! А мы? Что мы, я спрашиваю вас? Старатели вышли спокойно, золото сдают сами, каторжников не оказалось, слухи о революционной агитации не подтверждаются, политических нет, самосудов не было… Мало ли что барон Корф либеральный генерал-губернатор. Мы не смеем злоупотреблять. Не нравится мне это! Обманывают нас, и мы что-то недоглядели…
Телятев посмотрел с удивлением, вытер платком пролысни и обожженное лицо. Что тут может не нравиться?
– Не в наших же интересах злобить мужиков, которые нас…
– Надо бы схватить еще двух-трех, – сказал Оломов. – В назидание. А то все это очень скучно и неестественно. Чинно разошлись. Схватили какою-то китайца с русским паспортом. Словно нет других преступников. Этакая идиллия мужицкая! Подозрительным не покажется? Не орудует ли там банда хитрецов. Скажут, не подкуплена ли полиция?
– Постойте-ка… – нелюбезно ответил Телятев и, отложив салфетку, быстро вышел, словно вспомнив о чем-то.
В маленьком салоне становилось жарко.
– Скажу вам, что я, кажется, сдал за этот месяц, – сказал Оломов, когда собеседник возвратился.
Бойка подал чай.
– Полегче чувствую себя! Нет худа без добра. Так вы полагаете, что весь прииск возьмет Бердышов и никого не допустит на другую сторону реки? Его уполномоченный Василий Кузнецов из молодых, да ранний!
Прежде Телятев недолюбливал Бердышова. Про Ивана Карпыча говорили, что никому не дает взяток. Но он избегал лишь прямого вознаграждения. Стол в его доме всегда накрыт, меха лучшие в продаже, и дешевы… Сам Бердышов радушен, шутлив, весел.
«Еще посмотрим!» – сказал себе Телятев.
«Еще найдет коса на камень!» – подумал Оломов. Он не стал пить чай и вышел на палубу.
– Почему не подымаешь судно дальше вверх по речке? – спросил он у Гаврюшки, выходя на палубу.
– Ждем, когда позавтракаете, ваше…
– Ну, начинай… Терентий Ксенофонтович, пожалуйста…
Пароход тихо захлопал плицами и тронулся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115
– Ты привел, Гаврюшка? – с нарочитой грубостью спросил Оломов косматого старателя в цыганских шароварах с картузом в руке.
– Я-с! – густо ответил мужик.
– Почти до прииска дошел! А меня, братец, уверяли, что двести верст надо подыматься на шестах до главных разработок! Нет, я чувствовал, что приютились где-то близко от Амура.
– Да никакого особенного прииска, ваше высокоблагородие, тут и не было! – ответил Гаврюшка. – Собирались мужики поплескаться. Для себя старались. Из золотника голодали, на обратный билет на пароход намыть не могли!
– Судоходная река оказалась! А на карте не значится. Вы, Терентий Ксенофонтович, – сказал Оломов капиталу, – обязательно составьте опись. Ведь это целое географическое открытие.
– Она не судоходная, ваше высокоблагородие! – продолжал Гаврюшка, покручивая ус. – Просто вода большая сейчас. А ведь обычно-то – так себе речушка. Только шумит. Тут безлюдье, никто не живет и никогда не жил. Дурная река, все ломает, сносит избы. Гиляки сюда не ездят. Спросите Ибалку, он знает. Это ведь глупый народ сошелся, золото, мол! А нет ничего. Вот обыщите, никто ничего не намыл, нищие пришли и нищие уходят!
Телятев шмурыгнул носом. Он знал не хуже Гаврюшки, какие тут нищие.
– Молодец! – сказал Оломов.
– У нас, ежели по-свойски, из уважения, то все можно! – сказал Гаврюшка. – И пароход проведем. И все… Завсегда жизни для вас не пожалеем, вашескородие.
– Даже республику по-свойски составили и три года держали в секрете? – спросил Оломов. – По-свойски и десять лет еще никто бы не знал?
«Если бы какому-то дураку не взбрендило в голову обвинять старателей в подготовке революции!» – подумал Телятев.
Гуси шли так низко, словно хотели сесть на пароход и устроить на нем птичий базар. Капитан проворно ринулся в рубку. Труба рявкнула трижды. Волнистый строй гусей заколебался и разбился.
– Спасибо, брат Гаврюшка! А не хотел бы пойти на службу в полицию? – спросил Оломов.
– Премного благодарен, вашескородне, даже в мыслях не было.
– Подумай. Да пособи, брат, мне. Тут надо кое-кого вывести на чистую воду.
– Это я с полным старанием.
– А ну, скажи, кто же на самом деле был у вас президентом?
– Я ведь не касаемо этого… Только в газетах слово такое вычитал, а у нас нет. Этого и не было.
Гаврюшка забормотал какую-то чушь. «Почему бы мне в полицию, – полагал он, – когда я при вольной республике был в таких чинах! Теперь меня ничем не удивишь! Хотя, конечно, там харч, аммунпция! Жалованье!»
«Все как сговорились, подлецы, – рассуждал Оломов. – Лгут!.. Какая-то круговая порука у нашего народа.»
– А может быть, ты можешь еще выше пароход поднять?
– Можно! – ответил Гаврюшка.
Осеннее солнце всплыло и улеглось на елках. Начинало припекать. По вершинам елок солнце словно двигалось к пароходу.
«Что же кисель разводить! – подумал Оломов. – И окружной какая-то размазня, медуза… Но я все чую, как полицейская собака!»
Чемодан и пальто денщик пронес в каюту. Опять летел караван. На этот раз они шли высоко, гуськом и походили в небе на столбец черных иероглифов, отпечатанный на голубой бумаге.
Оломов подумал, что, пожалуй, напоследок надо бы еще поохотиться.
«Конечно, Гаврюшка – артист, – полагал он, фыркая и брызгаясь над тазом в каюте, – нашел протоку, которая, как по щучьему велению, наполнилась водой. Хочет прощение заслужить! Так и скажу, что прощаю, но при условии, если пойдешь в полицию! Тут они все артисты собрались… Серая кобылка!»
Оломов и прежде разгонял старателей, выбиравших себе власть на приисках. «Но эти чуть ли не министров себе выбирали. А Телятев делает вид, что тут нет ничего особенного».
Машина глухо заработала. Колеса еще стояли, и пароход, не трогаясь, вздрагивал. Денщик убрал мыльную воду. На черной сетке, натянутой в окне каюты от москитов, все ярче и шире расплывалось желтое пятно солнца.
Завтракали в маленьком салоне. Крахмальной салфеткой Оломов вытер усы.
– Ну, вот и домой! – сказал довольный Телятев, наливая легкое вино. – Сегодня закончим! Может быть, где-то еще есть отдельные личности, но и те сами с голоду передохнут, если не уйдут.
Лицо окружного стало ярко-розовым, как обычно у бледных и болезненных горожан, которые вдруг попадут в тайгу в солнечные дни.
– Сотня людей, верно, разбежалась! – заметил Оломов.
– Не более десятка!.. Одна сторона реки занята бердышовской партией, а другая свободна, но, верно, обе попадут одному хозяину…
– Что же это за разгон! – перебил его Оломов. – Да нас с вами бог знает в чем заподозрить могут! Это какой-то сход волостной попросили разойтись. Разве это разгон республики! Китайцы, вон, Желтугу разгоняли, так они только русских отпустили, но честно несколько сот голов срубили своим… А может быть, несколько тысяч! А мы? Что мы, я спрашиваю вас? Старатели вышли спокойно, золото сдают сами, каторжников не оказалось, слухи о революционной агитации не подтверждаются, политических нет, самосудов не было… Мало ли что барон Корф либеральный генерал-губернатор. Мы не смеем злоупотреблять. Не нравится мне это! Обманывают нас, и мы что-то недоглядели…
Телятев посмотрел с удивлением, вытер платком пролысни и обожженное лицо. Что тут может не нравиться?
– Не в наших же интересах злобить мужиков, которые нас…
– Надо бы схватить еще двух-трех, – сказал Оломов. – В назидание. А то все это очень скучно и неестественно. Чинно разошлись. Схватили какою-то китайца с русским паспортом. Словно нет других преступников. Этакая идиллия мужицкая! Подозрительным не покажется? Не орудует ли там банда хитрецов. Скажут, не подкуплена ли полиция?
– Постойте-ка… – нелюбезно ответил Телятев и, отложив салфетку, быстро вышел, словно вспомнив о чем-то.
В маленьком салоне становилось жарко.
– Скажу вам, что я, кажется, сдал за этот месяц, – сказал Оломов, когда собеседник возвратился.
Бойка подал чай.
– Полегче чувствую себя! Нет худа без добра. Так вы полагаете, что весь прииск возьмет Бердышов и никого не допустит на другую сторону реки? Его уполномоченный Василий Кузнецов из молодых, да ранний!
Прежде Телятев недолюбливал Бердышова. Про Ивана Карпыча говорили, что никому не дает взяток. Но он избегал лишь прямого вознаграждения. Стол в его доме всегда накрыт, меха лучшие в продаже, и дешевы… Сам Бердышов радушен, шутлив, весел.
«Еще посмотрим!» – сказал себе Телятев.
«Еще найдет коса на камень!» – подумал Оломов. Он не стал пить чай и вышел на палубу.
– Почему не подымаешь судно дальше вверх по речке? – спросил он у Гаврюшки, выходя на палубу.
– Ждем, когда позавтракаете, ваше…
– Ну, начинай… Терентий Ксенофонтович, пожалуйста…
Пароход тихо захлопал плицами и тронулся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115