- Невосмошна сём кафарит, - уклончиво опустив глазки, попробовала молвить успокоительным тоном девица Монс.
- Шашни разве укрывать, смалчивать, а дело безобидное почему не говорить?
- Какой шашин, каспадин Апраксин, ви знайт за мной? - горячо вступился Вейде, чувствуя своё превосходство.
- Теперь не знаю, а скажешь - буду знать.
- Ви ни снайт, что кафарит, - продолжал горячиться Вейде. - Мой не пасфолит блакоротной дивис опишать.
- Да ты, никак, Адам Адамыч, совсем белены объелся, - оправдывался Апраксин. - Какая те там обида далась.. Какой-то девице, вишь… В уме ли, сердечный?
- Мой ни кочет срам слушайт… ви русска плют… фи…
Апраксин более не слушал… Он уже сгрёб в охапку Вейде и готовился его грянуть оземь, когда девицы Монс обе бросились к гневному Андрею Матвеичу.
- Помилюй!.. - нежно заголосила Анна Ивановна.
- Путь топри! - умоляла Матрёна.
Сам Вейде перетрусил, чувствуя себя в медвежьих лапах Апраксина… Вся дерзость улетела незнамо куда, и он чуть слышно пищал:
- Не шути так, Антрей Матвеич! Ти не понималь мой слова.
Апраксин был отходчив и умён. Знал он, что Вейде дерзок, а чтобы он был труслив и нахален, никому бы не поверил. Хмель совсем прошёл у Андрея Матвеича. Он готов был расхохотаться над перепугом девиц и полковника, но, глядя на их растерявшиеся лица и пустоту в комнате, из которой все поспешили убраться, как только он сгрёб Вейде, - Андрей вздумал продлить сцену униженья его.
- Ты, голубчик, больно востёр стал, - обратился он с внушительною речью к своей жертве. - Теперь рассчитаемся с тобой за все обиды.
Говоря эти слова, Апраксин покрепче сдавил вертлявого Вейде, невольно застонавшего от боли.
- Польно, пиристань, друк мой, Андрей Матвеич. Ти напрасно сердится.
- Нет, не напрасно… Какой он дался тебе плут? - допрашивал Апраксин, кивая на Балакирева.
- Мой пашутил над каспатин… Катоф сатисфакция ему дайть… Пушай, камрат, пошалюй… О-о-ох!
- Врёшь… Отпущу - обманешь…
- Пашится маку…
- Побожись!
- Буть я нетшесна тшеловек…
- Какая же это божба? Вот те Христос - говори.
- Вот… Кристос…
- Что я, говори, сделаю за свою провинность…
- Што я делай… свой провинность…
- Все… что он меня попросит…
- Што попросит… мини…
- Проси, Алёша, что хочешь, да думай скорей, пока держу немца…
- Сержантом, да не в полке… коли бы можно.
- Сержант на польке… Карош… Тело!..
- Смотри же, Адам Адамыч, не лги… Анна Ивановна послух будет.
- Я свитетель… польста рупли мне, Антрей Матвеич, - поспешила вставить красавица Монс.
- Так и быть. Пришлю тебе с ним же, Анна Ивановна, когда в сержанты напишет его Адам Адамыч.
- Прикотит савтра на Преображенец твор… Мой делайт…
- Смотри же, Адам Адамыч… сам в мои камраты назвался… Будешь мне камрат - я те - вдвое. Поцелуемся. Мою просьбу справишь - на кафтан лундского, самого лучшего, дарю…
- Итёт.
Раздались поцелуи, и из железных объятий силача Вейде вышел, не шутя расправляя свои бока. Вейде казался весёлым. Апраксин почувствовал себя в ударе. Анна Ивановна смекнула, что лучшее закрепление дружбы и договора бывает при питьё за общее здоровье.
Светлица опять была полна. Исчезнувшие заняли свои места. Павлуша взглядом красавицы хозяйки уполномочен был внести наливки.
Вот он с подносом подходит к Вейде и Апраксину к первым, и учитель с учеником одновременно протягивают руки, берут чарки и чокаются.
Павлуша поднёс чарку и Балакиреву.
Алёша развязно подбежал и чокнулся с хозяйкой и с обидчиком.
Анне Ивановне это даже понравилось, и она, чокаясь, сделала глазки, сопровождая этот манёвр ободряющею улыбкою.
Вейде, придя совсем в себя, стерпел выходку дворянина, ищущего ранга сержантского, но, чокаясь, менторским тоном приказал:
- Савтра. Преобрашенска двор, до полден.
Поднесенье кубков через несколько минут повторилось по случаю приезда самого главы всепьянственного собора, всешутейшего Никиты Моисеевича с постельничим Гаврилою Ивановичем.
Оба члены всепьянейшего собора из наиважнейших питухов по Москве не терпели, чтобы в их присутствии кто ослушником был в осушении до дна чарок.
Андрей Матвеич оказался самым доблестным последователем Ивашки Хмельницкого: готов был все вливать в широкую глотку, не чувствуя упадка сил. Храбрый полковник Вейде, наоборот, показался самым слабейшим. Он с четвёртого поднесенья, что называется, окочурился. Сжался как-то в три погибели и, покачнувшись, упал своим легковесным корпусом на здоровое плечо Алексея Балакирева. Тот бережно сложил негрузную ношу на его же стул - только поворотил тело, терявшее равновесие, к высокой стенке, а ноги подпёр своим стулом.
Никто из гостей и хозяек на все эти заботы Алёши не обратил внимания. Только всешутейший косневшим от трудов языком вопросил:
-Сей кто?
- Вейд, - говорят.
- Ишь, пусто его будь, как надёжно заправлен: никак не свалится…
Поздно последовал разъезд честной компании. Хозяйки ждали приезда старшого,.. Не улучили, видно, на тот вечер.
Прощаться стали.
- Не побудить ли Адама Адамыча? - почтительно спросил Павлуша Анну Ивановну.
- Мошно…
Будили, будили - ничего не поделаешь: спит как мёртвый.
- А мы вот что, - вдруг молвил Апраксин, - мы его с собой возьмём.
- Это сиво лютши…- в один голос отозвались сестры Монс.
- Бери же, Алёха, за ноги, а я за голову!.. Положим себе на колени и увезём.
Сказано - сделано.
Все почтительно расступились перед телом успокоенного полковника Вейде, которого, совершенно как усопших, вынесли из дома Монсов Апраксин с Балакиревым.
Апраксин, увозя с собою спящего Вейде, вздумал с ним ещё проделать штуку.
Привезя к себе Адама Адамыча, Андрей Матвеевич приказал, приготовить ему постель в отдалённой части своего дома. Несмотря на то что ставни были заперты и нисколько не пропускали света, он велел ещё полавочники плотно уложить к стёклам оконниц с внутренней стороны, а все двери, притворя их, прикрыть сукнами. Так что ни один луч света никоим образом не мог попасть в спальню гостя. Количество выпитого в доме Монсов для слабого Вейде было порциею, превышавшею его силы. При царствовавшей глубокой тишине, в тепле и полном мраке слабосильный Адам Адамыч проспал весь день и уже к ночи стал приходить в себя; но боль в голове, мрак и отсутствие, казалось, человеческого существа вблизи погрузили полковника в состояние полной неизвестности: спит он или бодрствует?
Вейде ощупью убеждается, что он в постели, но где - никак понять не может. Вот попробовал он встать - чувствует под ногами везде мягко; полы покрыты тремя коврами. Доходит до стены - на ощупь и там мягко. И стены завешаны коврами, чтобы ни окошек, ни дверей не нашёл гость.
Помучившись бесплодно и не находя выхода, несчастный Вейде, упав совершенно духом, начинает кричать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230