- Прости… Я в сердцах изрёк слово непутное… На сей раз пусть мимо идёт слово царёво. Я каюсь. Благослови меня, святитель…
Все это вспомнил Пётр в уединении и тишине ночи и улыбнулся:
- Переклюкал, переклюкал меня Митрофан.
Он остановился перед подробною картою Швеции и обоих побережий Балтийского моря, внимание его особенно приковали устья Невы.
- Дельта Невы - как дельта Нила… Александр Македонский основал свою новую столицу, Александрию, в дельте Нила, а я свою новую столицу водружу в дельте Невы!
И Пётр стал по карте изучать эту дельту.
- Все острова… А коликое число рукавов!.. Сии все имеют быть дыхательными органами для моей земли.
Затем глаза его остановились на Ниеншанце, шведской крепости, стоявшей на месте нынешней Охты.
- Худо место сие выбрали для крепости... Я не тут её воздвигну…
3
Разоблачения попадьи Степаниды, доведённые Павлушей Ягужинским до сведения царя, возбудили страшное дело в царстве застенка и пыток, в Преображенском приказе, где над жизнью и смертью россиян властвовал наш отечественный Торквемада, свирепый князь-кесарь Ромодановский.
Одновременно с попадьёй к князю-кесарю явился и придворный певчий дьяк Федор Казанец и поведал Ромодановскому то же самое, что попадья поведала Павлуше Ягужинскому, и страшное дело началось.
Не далее как через две недели, приехав в Преображенский приказ, князь-кесарь спросил главного дьяка приказа.
- По делу Гришки Талицкого все ли воры пойманы?
- Все, княже-боярин, - ответил дьяк.
- Вычти, кто имяны, - приказал Ромодановский.
Дьяк принёс «дело» и, перелистывая его, докладывал:
- Книгописец Гришка Талицкий, иконник Ивашка Савин, мещанской слободы церкви Адриана и Наталии пономарь Артамошка Иванов да сын его Ивашко, да Варлаамьевской церкви поп Лука.
- Вишь, все одного болота кулики-пустосвяты, - презрительно пожал плечами князь-кесарь.
- Боярин князь Иван Иванович Хованской, - продолжал докладывать дьяк.
- Ну, это старая боярская отрыжка, из «тараруевцев», - с улыбкой заметил князь-кесарь, - пирог на старых дрожжах… Ну?
- Церкви входа в Иерусалим, в Китай-городе у Троицы на рву, поп Андрей и попадья его Степанида, - вычитывал дьяк.
- Степаниде, по закону, первый бы кнут, да её государь не велел пытать, коли утвердится на том, о чём своею охотой донесла Ягужинскому, - заметил Ромодановский. - Чти дале.
- Кадашевец Феоктистка Константинов, - продолжал дьяк, - племянник Талицкого Мишка Талицкий, садовник Федотка Милюков, человек Стрешнева Андрюшка Семёнов, с Пресни церкви Иоанна Богослова распоп Гришка…
- Кулик мечен - расстрига, - процедил сквозь зубы князь-кесарь. - Ну?
- Хлебного дворца подключник Пашка Иванов…
- Пашку я знавывал. Дале.
- Чудова монастыря чёрный поп Матвей, углицкого Покровского монастыря дьячок Мишка Денисов.
- Опять кулики пошли. Ну?
- Печатного дела батырщик Митька Килиллов да ученик Талицкого Ивашка Савельев.
Дьяк кончил и ждал приказаний.
- Ныне жду я набольшого кулика, Игнашку, тамбовского архиерея… Быть ему на дыбе, - покачал головою Ромодановский.
Епископ Игнатий действительно был привезён из Тамбова в тот же день, но не в Преображенский приказ, а, по духовной подсудности, на патриарший двор.
Патриархом в то время был престарелый Адриан.
Прямо с дороги конвойные ввели тамбовского архиерея в патриаршую молельную келью. Дело было слишком важное, высшей государственной важности: не только хула на великого государя, но - страшно вымолвить! - проповедь о нём как об антихристе. Поэтому и расследование дела производилось с особенной спешностью и строгостью.
Когда Игнатия ввели к патриарху, Адриан встал и сделал несколько шагов к вошедшему.
- Мир святейшему патриарху и дому сему, - тихо сказал Игнатий и сделал земной поклон.
Потом он приблизился к Адриану и смиренно протянул руки под благословение.
- Благослови, отче святый.
- Во имя Отца и Сына и Святаго Духа.
Патриарх сел. Игнатий продолжал стоять.
- Ведомо ли тебе, архиерей, по какому «государеву слову и делу» привезён ты на Москву? - спросил Адриан.
- Не ведаю за собою, святейший патриарх, никакого государева слова и дела, - отвечал Игнатий.
- А знает ли тебя на Москве книгописец Григорий Талицкий? - снова спросил патриарх.
Вопрос был так неожидан, что Игнатий точно от удара лицо пошатнулся и побледнел. Он сразу понял весь ужас своего положения.
«Антихрист, антихрист», - трепетало в его душе. Патриарх повторил вопрос.
- Книгописца Григория Талицкого я видел, - дрожащим голосом отвечал Игнатий.
- А где?
- На Казанском подворье перед поездом моим с Москвы в Тамбов, в Великий пост.
- А о чём была твоя беседа с ним, Гришкою?
- О божественном и о писании Григорием книг…
- А что тебе, архиерей, говорил Гришка о великом государе? Не возносил ли он хулу на великого государя?
Игнатий ещё больше побледнел.
- От Гришки Талицкого хулы на великого государя я не слыхал, - почти шёпотом проговорил он.
- И ты, Игнатий, на сём утверждаешься? - строго спросил Адриан.
- Утверждаюсь, - ещё тише отвечал допрашиваемый.
Патриарх подошёл к двери, ведшей в приёмную палату, и, отворив её, сказал приставу:
- Привести сюда Гришку Талицкого.
Талицкий был уже доставлен из Преображенского приказа.
Немного погодя послышалось глухое звяканье кандалов, и Талицкий с оковами на руках и ногах предстал пред патриархом.
- Знаем тебе сей инок-епископ? - спросил колодника Адриан, указывая на Игнатия.
- Тамбовский епископ Игнатий мне ведом, - отвечал Талицкий.
- И ты, Григорий, утверждаешься на том, что показал на епископа Игнатия в расспросе с пыток? - был новый вопрос.
- Утверждаюсь.
- И поносные слова на великого государя при нём, епископе, говорил ли?
- Говорил.
Положение архиерея было безвыходным. Запирательство могло ещё более запутать и привести в застенок, на дыбу.
- Каюсь, - сказал он упавшим голосом, - те поносные слова он, Григорий, при мне точно говорил, и те слова я слышал, и к тем его, Григорьевым, словам я говорил: видим-де мы и сами, что худо делается, да что ж мне делать? Я немощен и, окромя тех тетратей, велел ему написать, чтобы мне в том деле истину познать.
Он остановился. Казалось, в груди ему недоставало воздуху. Патриарх молча перебирал чётки. Талицкий стоял невозмутимо, и только в глазах его горел огонёк не то безумия, не то фанатизма.
Архиерей как-то беспомощно поднял глаза к образам, а потом робко перевёл их на патриарха. Адриан ждал.
- И он, Григорий, тетрати мне принёс, - продолжал Игнатий с решимостью отчаяния. - Денег ему за них два рубля я дал, а увидев в тех тетратях написанную хулу на государя, те тетрати сжёг, токмо того сожжения никто у меня не видел.
Патриарх понимал, что дело слишком далеко зашло и без суда всего архиерейского синклита обойтись не может.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230