ТВОРЧЕСТВО

ПОЗНАНИЕ

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

!
«Когда надо защитить Аллу Банк, ты мне пишешь письма», — была брошена мне фраза в лицо. Это к тому, почему я не позвонил и не предупредил его, что репетирует Петренко... тоже чудак... Мрак докучный...
26 ноября 1990 г. Понедельник
Губенко затянул с помещением. Сейчас нужно ехать к судье, писать какое-то заявление. Над ней надзор прокурорский, адвокаты требуют писульку.
У Гладких кошка родила четырех котят, а кормить нечем: молоко в наших магазинах — детям. Девять областей отказались поставлять молоко в столицу. Россия в побирушках. Те, что морили нас блокадой, теперь посылки шлют. До чего довели Россию! Господи, спаси нашу Русь, сохрани мой народ!
Что шепнула мне на ушко старушка Елена Ивановна, вахтерша наша, — что она меня очень любит. Ну, это уже другой разговор. Теперь «Чума» пойдет легко, легче... Что бы такое сделать, чтоб прославиться?! Надо что-то написать или прочитать, дочитать надо Битова.
28 ноября 1990 г. Среда, мой день — начало поста
Пусть каждый живет как знает, как умеет. И Петренко пусть лепит свои портреты, пусть организует телевидение... ангажемент... пусть. Реклама — движитель прогресса. Почему это не должно относиться к актерскому ремеслу?
29 ноября 1990 г. Четверг
Ждем Табакова у дома его. У него еще дел на десять минут. Табаков не выразил восторгов. В свободную минуту спал или в кресле, как Фамусов, или на диване, как Обломов. А я в тревоге. Единственная надежда, что они наснимали не монтажно и что-то можно будет переснять.
Лихая баба, на вид недотепа — Галина Турчина, семейное предприятие, а мне пельменную не удалось открыть. Может быть, вернуться к этой идее?!
30 ноября 1990 г. Пятница
В 12 репетиция с Губенко и спектакль. Гитара моя готова и ждет меня.
9 декабря 1990 г. Воскресенье
Филатов звонил вчера, читал полуподвал из своего интервью в «Курантах», по-моему, очень хорошо... Он меня защитил и вообще вскрыл, что называется, проблему вширь и вглубь...
12 декабря 1990 г. Среда, мой день
«Это ведь такое впечатление — последний его спектакль. На „Таганке“ он, по-моему, уже ничего не поставит». — Смехов о «Самоубийце» и Любимове.
Из машины украли кофр с костюмом, дареной рубашкой (не пошла впрок), дареными туфлями, концертными, служили они мне прекрасно с гастролей в Сочи, где познакомился со Штоколовым. В ботинках — белые носки. С легкой руки некоторых товарищей на сцену выхожу я только в белых носках, вспоминаю товарищей и смеюсь. Машину открыли, но, слава Богу, ничего не сломали, кроме замка.
В «Литературке»: «В частности, кинорежиссер Ростоцкий негодовал на „матерное“ искусство молодых». А на другой день показали его собственный фильм, похожий на коврик с лебедями. Я ждала фильм о Федоре Кузькине с волнением — ведь с этим именем навеки теперь связана история Театра на Таганке. А увидела лубок про деда Щукаря в молодости. Борис Можаев такого не писал».
Свершилось! Я купил автомобиль. Не упустил момент. Спасибо тебе, друг Владимир Иванович! Мотался со мной на Красную Пресню, где тюрьма. На платформе, под снегом, кладбище новых машин. Володя, мастер-продавец, кричит, никого не боясь и не стесняясь: «Я обслуживаю только народных депутатов, блатных и дипломатов! Вы блатной? Тогда ко мне!»
Невозможно неприятный разговор с Ленькой о напечатании дневников, но он прав. И опять встает вопрос: дневники — это дело посмертное. Надо дать ему почитать — будь что будет! Скажет: «Боже тебя сохрани, не рой себе могилу» — буду опять думать и отказываться. А что с книгой тогда делать?
13 декабря 1990 г. Четверг
Вот гример Витя Мухин пишет просто, сердечно и по-русски. Из строчки видно, что человек чистый и божеский, без нашего лукавства и придуривания. За Ленькой тоже надо записывать. Мне сегодня режиссер сказал, что слышал обзор газет, Филатов защищал Золотухина.
— Мне понравилось.
— А кто читал-то, Филатов?
— Да нет, читал диктор.
14 декабря 1990 г. Пятница
Филатов говорил о том, что оттуда, где «душой с вами, телом в Индии», Любимов шлет черные списки с приказами об увольнении актеров и работников театра. «Нам нельзя отдавать ни одного человека». Любимов только и ждет нашей петиции — значит, они ничего не понимают, они — дети совдепии, с ними работать нельзя. Вовсю поносит он Горбачева, который говорит Губенко: «Коля, значит, мы сделали ошибку?» — «Выходит, так», — отвечает Коля, введенный в президентский совет. «Перекликуха». Подарил мне Филатов книжку с автографом. Когда-то я дал ему рукопись «Дребезгов», а он ее где-то на лавочке оставил, потерял. Потом я ему подарил подаренный Высоцкому кортик, и он, по требованию Володи, вернул мне его назад, и вот уж который год (а точнее, одиннадцать лет) живет с моей женою Нинкой.
15 декабря 1990 г. Суббота
Полет-летание — прошлой ночью видел я замечательный сон... Я летал. Я летал над рядами зрителей. Сверху были сплетения виноградных лоз, листьев, гирлянды искусственных цветов. Я пролетал над головами, просил не задевать меня, не трогать руками — щекотно, тогда я непременно должен буду снизиться и упасть на землю... Больше всего меня поражало, что никто не удивляется, что я летаю, что умею летать, ведь я единственный, уникальный, ведь я — чудо, но никому до меня не было никакого дела. Все были равнодушны к моим возможностям.
Тамара говорит, что это потрясающий сон... что все у меня настолько полетно, совершенно, что я непременно должен сотворить что-то гармоничное.
18 декабря 1990 г. Вторник
«Леня!
Больше всего из всей истории с рукописью меня огорчили твои слова: «Я подозревал, как ты ко мне относишься». Клянусь тебе, ты не знаешь, как я к тебе отношусь! Мне бы не хотелось, чтобы ты даже подозревал меня в хамелеонстве, а не то что был уверен.
Во-первых, к тебе попал не тот вариант. Того письма и в помине нет в готовившемся к публикации варианте. А записал я его в дневник из побуждений реваншистских, что-де не я один дерьмо хлебаю, ведь это всегда успокаивает. И вообще вся идея дневниковых извлечений возникла на почве нашей театральной драмы, Венькиных обсираний меня в печати и по ТВ.
Я залез в дневники в поисках утраченного времени и наткнулся на противоположные свидетельства его поведения и слов. Клубочек стал разматываться и превратился в сто шестьдесят страниц выбранного текста. Совсем страшные места я опустил, щадя людей и себя, конечно.
К тебе относился я всегда и отношусь с обожанием и восхищением, подчас тщательно скрывая это. И не только из-за Дениса (мы об этом много говорили с тобой), и тем более не потому, что ты ввязался из-за меня в эту свару по еврейскому вопросу и сам теперь хлебаешь дерьмо. Отношение мое к тебе не вчера сложилось и задолго до прихода А. В. Эфроса. Оно не исключает моей к тебе зависти, и профессиональной, и, что более страшно и обидно, человеческой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179