Дверь начала открываться.
Перельман бесшумной тенью метнулся с последней ступеньки лестницы через площадку. Он знал, что успеет и сделает все именно так, как нужно, но в последнее мгновение проклятый газовый ключ задел рукояткой железную перекладину перил. Перила отозвались протяжным металлическим звуком, похожим на удар гонга. Белкина резко обернулась, увидела несущуюся на нее темную фигуру с занесенной для удара рукой и издала полный ужаса нечеловеческий вопль, похожий на визг циркулярной пилы, вгрызающейся в твердую древесину.
Но это было еще полбеды. Беда стряслась в тот момент, когда Белкина с неожиданным проворством увернулась от просвистевшего в воздухе газового ключа и вдруг наградила Перельмана двумя быстрыми пинками – сначала в голень, а потом в промежность. Удар получился не слишком сильным, но он все-таки заставил Перельмана присесть, и в этот момент проклятая журналюга юркнула в квартиру, как мышь в нору, и с грохотом захлопнула за собой дверь.
Перельман с маху ударился о дверь всем телом, но было поздно: чертова баба успела запереться. Зато в двери соседней квартиры щелкнул отпираемый замок. Этот звук показался Перельману громким, как пистолетный выстрел. Михаил Александрович понял, что теперь его спасут только ноги.
Он бросился вниз по лестнице, перепрыгивая разом по четыре ступеньки и с грохотом приземляясь на кафель лестничных площадок. Он бежал, чувствуя, как стремительно несутся секунды, и на площадке третьего этажа вдруг услышал, что кто-то бежит ему навстречу, тоже спеша, перепрыгивая ступеньки, топоча и на бегу вполголоса бормоча проклятия.
«Милиция!» – пронеслась в голове паническая мысль. Перельман резко затормозил, поскользнувшись на кафеле, и метнулся к окну. Газовый ключ с треском ударил по стеклу, с оглушительным звоном посыпались кривые осколки. Запретив себе бояться и думать, Перельман вскочил на подоконник и тут же, не потратив ни секунды на колебания, прыгнул вниз, на бетонный навес крыльца.
Из-за спешки прыжок вышел не совсем удачным. Левую лодыжку пронзила острая боль. «Перелом, – подумал Перельман. – Вот, собственно, и все…» Он осторожно шевельнул ступней, уверенный, что сейчас же свалится в обморок от новой вспышки боли. Боль была, но вполне терпимая. Никакого перелома, с облегчением понял он. Даже вывиха нет. Обыкновенное растяжение, причем легкое. С этим можно жить, ходить и даже довольно быстро бегать. Вот именно – бегать! Волка ноги кормят, а зайца они, знаете ли, спасают…
Он по возможности мягко спрыгнул с козырька, невольно зашипев от боли в ноге, и, прихрамывая, бросился бежать по узкой полоске асфальта, что тянулась вдоль стены дома, отделяя ее от палисадника. Позади послышался звон потревоженного стекла, удар подошв о крытую рубероидом поверхность козырька и сразу же – глухой шум второго прыжка. Преследователь не колебался ни секунды и, похоже, умел управляться со своим телом даже лучше Перельмана.
Михаил Александрович оглянулся через плечо, пытаясь разглядеть того, кто гнался за ним. Это его едва не погубило: он немедленно споткнулся и едва не растянулся на асфальте, с огромным трудом удержав равновесие. Боль в растянутой лодыжке усиливалась с каждым шагом, а шаги преследователя приближались с каждой секундой. Этот тип, похоже, не только хорошо прыгал, но и бегал, как скаковая лошадь.
У него словно прорезался третий глаз, расположенный на затылке, и этим глазом он будто наяву видел темную фигуру, которая гналась за ним по пятам и должна была вот-вот настигнуть, повалить и, не давая опомниться, заломить руку с ключом до самого затылка, чтобы лежал тихо и не рыпался. Когда ощущение, что его сию же секунду схватят за шиворот, достигло непереносимой, почти панической остроты, Перельман резко остановился и крутнулся вокруг своей оси, наугад махнув зажатой в руке тяжелой железякой, как старинным рыцарским мечом. Ключ со свистом рассек воздух и, к большому удивлению Перельмана, попал именно туда, куда было нужно, – прямо по черепу преследователя, на какой-нибудь сантиметр выше правого виска.
Удар получился неожиданно сильным. От этого удара неудобная сдвоенная рукоятка вырвалась из ладони Михаила Александровича. Кувыркнувшись, ключ улетел в темноту и упал где-то там с глухим металлическим лязгом.
Преследователь пошатнулся, тяжело мотнул головой, колени его подломились, и он мягко, почти без шума упал на землю. Это было как в кино, и Перельман испытал короткую вспышку злобной боевой радости. То была радость победителя, выигравшего очередную смертельную схватку. Теперь поверженного противника следовало добить, но для этого пришлось бы шарить в темноте, отыскивая проклятый ключ. Куда он хоть улетел-то?.. В какую сторону?
У него над головой с шумом открылось окно. В подъезде Белкиной тяжело громыхнула дверь, и Перельман увидел, что кто-то неразличимый в темноте бежит прямо к ним, светя себе под ноги карманным фонариком. Он бросил последний взгляд на поверженного противника и лишь теперь увидел, что это приятель Белкиной, который приезжал утром в школу вместе с журналисткой. Не фотограф, а другой – тот, что не задавал вопросов и вообще делал вид, что жутко скучает, а потом тихо смылся из музея и купил у этой дуры Ирочки ее проклятый натюрморт.
Вспомнив о натюрморте, Перельман люто пожалел о том, что выронил ключ. С каким удовольствием он бы сейчас разнес череп этому негодяю, который погубил его, от нечего делать разрушив все его мечты!
Он повернулся спиной к подъезду Белкиной и, хромая сильнее прежнего, бросился в темноту.
За ним никто не погнался, и через десять минут он благополучно подошел к своей машине совсем с другой стороны, описав для этого широкий круг по темным дворам и избавившись по дороге от телогрейки и шапочки.
Машина завелась, что называется, с полпинка, чего за ней не водилось уже очень давно. «Запорожцу» словно передалось паническое состояние хозяина, и он вел себя просто идеально, лучше любой хваленой иномарки. Вскоре Перельман уже захлопнул за собой дверь своей пустой, уже начавшей приобретать стойкий запах холостяцкого жилья квартиры и с облегчением привалился к ней спиной.
Облегчение было кратковременным, а потом тоска навалилась на него, как тонна сырой земли, забила горло, наполнила ноздри и стала медленно душить. Перельман съехал спиной по скользкому пластику двери и сел на пол, свесив голову между колен и обхватив руками затылок. В голове было пусто, и в груди клубилась холодная сосущая пустота, и из этой непрозрачной пустоты вдруг всплыла совершенно идиотская мысль о том, что его семья за границей, а значит, носить передачи в тюрьму будет просто некому. Вот и живи там теперь без сигарет и без карманных денег…
"Поесть, что ли, – подумал он без энтузиазма.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95
Перельман бесшумной тенью метнулся с последней ступеньки лестницы через площадку. Он знал, что успеет и сделает все именно так, как нужно, но в последнее мгновение проклятый газовый ключ задел рукояткой железную перекладину перил. Перила отозвались протяжным металлическим звуком, похожим на удар гонга. Белкина резко обернулась, увидела несущуюся на нее темную фигуру с занесенной для удара рукой и издала полный ужаса нечеловеческий вопль, похожий на визг циркулярной пилы, вгрызающейся в твердую древесину.
Но это было еще полбеды. Беда стряслась в тот момент, когда Белкина с неожиданным проворством увернулась от просвистевшего в воздухе газового ключа и вдруг наградила Перельмана двумя быстрыми пинками – сначала в голень, а потом в промежность. Удар получился не слишком сильным, но он все-таки заставил Перельмана присесть, и в этот момент проклятая журналюга юркнула в квартиру, как мышь в нору, и с грохотом захлопнула за собой дверь.
Перельман с маху ударился о дверь всем телом, но было поздно: чертова баба успела запереться. Зато в двери соседней квартиры щелкнул отпираемый замок. Этот звук показался Перельману громким, как пистолетный выстрел. Михаил Александрович понял, что теперь его спасут только ноги.
Он бросился вниз по лестнице, перепрыгивая разом по четыре ступеньки и с грохотом приземляясь на кафель лестничных площадок. Он бежал, чувствуя, как стремительно несутся секунды, и на площадке третьего этажа вдруг услышал, что кто-то бежит ему навстречу, тоже спеша, перепрыгивая ступеньки, топоча и на бегу вполголоса бормоча проклятия.
«Милиция!» – пронеслась в голове паническая мысль. Перельман резко затормозил, поскользнувшись на кафеле, и метнулся к окну. Газовый ключ с треском ударил по стеклу, с оглушительным звоном посыпались кривые осколки. Запретив себе бояться и думать, Перельман вскочил на подоконник и тут же, не потратив ни секунды на колебания, прыгнул вниз, на бетонный навес крыльца.
Из-за спешки прыжок вышел не совсем удачным. Левую лодыжку пронзила острая боль. «Перелом, – подумал Перельман. – Вот, собственно, и все…» Он осторожно шевельнул ступней, уверенный, что сейчас же свалится в обморок от новой вспышки боли. Боль была, но вполне терпимая. Никакого перелома, с облегчением понял он. Даже вывиха нет. Обыкновенное растяжение, причем легкое. С этим можно жить, ходить и даже довольно быстро бегать. Вот именно – бегать! Волка ноги кормят, а зайца они, знаете ли, спасают…
Он по возможности мягко спрыгнул с козырька, невольно зашипев от боли в ноге, и, прихрамывая, бросился бежать по узкой полоске асфальта, что тянулась вдоль стены дома, отделяя ее от палисадника. Позади послышался звон потревоженного стекла, удар подошв о крытую рубероидом поверхность козырька и сразу же – глухой шум второго прыжка. Преследователь не колебался ни секунды и, похоже, умел управляться со своим телом даже лучше Перельмана.
Михаил Александрович оглянулся через плечо, пытаясь разглядеть того, кто гнался за ним. Это его едва не погубило: он немедленно споткнулся и едва не растянулся на асфальте, с огромным трудом удержав равновесие. Боль в растянутой лодыжке усиливалась с каждым шагом, а шаги преследователя приближались с каждой секундой. Этот тип, похоже, не только хорошо прыгал, но и бегал, как скаковая лошадь.
У него словно прорезался третий глаз, расположенный на затылке, и этим глазом он будто наяву видел темную фигуру, которая гналась за ним по пятам и должна была вот-вот настигнуть, повалить и, не давая опомниться, заломить руку с ключом до самого затылка, чтобы лежал тихо и не рыпался. Когда ощущение, что его сию же секунду схватят за шиворот, достигло непереносимой, почти панической остроты, Перельман резко остановился и крутнулся вокруг своей оси, наугад махнув зажатой в руке тяжелой железякой, как старинным рыцарским мечом. Ключ со свистом рассек воздух и, к большому удивлению Перельмана, попал именно туда, куда было нужно, – прямо по черепу преследователя, на какой-нибудь сантиметр выше правого виска.
Удар получился неожиданно сильным. От этого удара неудобная сдвоенная рукоятка вырвалась из ладони Михаила Александровича. Кувыркнувшись, ключ улетел в темноту и упал где-то там с глухим металлическим лязгом.
Преследователь пошатнулся, тяжело мотнул головой, колени его подломились, и он мягко, почти без шума упал на землю. Это было как в кино, и Перельман испытал короткую вспышку злобной боевой радости. То была радость победителя, выигравшего очередную смертельную схватку. Теперь поверженного противника следовало добить, но для этого пришлось бы шарить в темноте, отыскивая проклятый ключ. Куда он хоть улетел-то?.. В какую сторону?
У него над головой с шумом открылось окно. В подъезде Белкиной тяжело громыхнула дверь, и Перельман увидел, что кто-то неразличимый в темноте бежит прямо к ним, светя себе под ноги карманным фонариком. Он бросил последний взгляд на поверженного противника и лишь теперь увидел, что это приятель Белкиной, который приезжал утром в школу вместе с журналисткой. Не фотограф, а другой – тот, что не задавал вопросов и вообще делал вид, что жутко скучает, а потом тихо смылся из музея и купил у этой дуры Ирочки ее проклятый натюрморт.
Вспомнив о натюрморте, Перельман люто пожалел о том, что выронил ключ. С каким удовольствием он бы сейчас разнес череп этому негодяю, который погубил его, от нечего делать разрушив все его мечты!
Он повернулся спиной к подъезду Белкиной и, хромая сильнее прежнего, бросился в темноту.
За ним никто не погнался, и через десять минут он благополучно подошел к своей машине совсем с другой стороны, описав для этого широкий круг по темным дворам и избавившись по дороге от телогрейки и шапочки.
Машина завелась, что называется, с полпинка, чего за ней не водилось уже очень давно. «Запорожцу» словно передалось паническое состояние хозяина, и он вел себя просто идеально, лучше любой хваленой иномарки. Вскоре Перельман уже захлопнул за собой дверь своей пустой, уже начавшей приобретать стойкий запах холостяцкого жилья квартиры и с облегчением привалился к ней спиной.
Облегчение было кратковременным, а потом тоска навалилась на него, как тонна сырой земли, забила горло, наполнила ноздри и стала медленно душить. Перельман съехал спиной по скользкому пластику двери и сел на пол, свесив голову между колен и обхватив руками затылок. В голове было пусто, и в груди клубилась холодная сосущая пустота, и из этой непрозрачной пустоты вдруг всплыла совершенно идиотская мысль о том, что его семья за границей, а значит, носить передачи в тюрьму будет просто некому. Вот и живи там теперь без сигарет и без карманных денег…
"Поесть, что ли, – подумал он без энтузиазма.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95