Но Жан Гиньоль стоял в пяти шагах от нее и прикрывал рукой глаза: она ослепляла. На таком близком расстоянии ее лицо казалось каменным и жестоким, ее зрачки — призрачно синими, ушедшими далеко вглубь.
Мало-помалу он различил в темноте направо и налево от нее еще две фигуры. Одной был принц лагорский; он стоял, скрестив руки, не мигая, серьезный и совершенно удовлетворенный, так как безграничное зрелище, которым была для него эта женщина, увеличилась еще одной красивой сценой.
Вдруг другой сделал страстное движение и зашептал:
— Герцогиня, вы свели всех с ума: чего могли бы мы добиться вместе! Если бы мы вернулись в наш дворец и давали такие представления! В наш дом потекли бы миллионы! Хотите? Я повторяю вам все свои предложения, хотя я должен был бы наказать вас за то, что вы отвергли их… Кроме того, я люблю вас, вы увидите это! Хотите? Впрочем, вы должны. Ведь вы знаете меня. При посредстве вашей красоты я стану богат безмерно. Позднее вы, как я обещал, получите приличную пенсию…
Жан Гиньоль прочистил горло; он готовился заговорить из своей тени:
— Герцогиня и богиня! Неужели вы не чувствуете великой жертвы, благоухающей у ваших ног? Тысяча стихов, еще нерожденных и уже погибших, шлют к вашей главе свои маленькие убиенные души. Вы стоите в белом огне, в котором сгорает мой гений. Я смотрю на это в экстазе. Я уже не человек духа, я не хочу от вас загадок и грез; я только одно из беспомощных тел, в судорогах наслаждения испускающих дух на вашем пути. Подумайте об этом! Где проходите вы, сладострастие, там поднимает свою голову смерть! Я сам не хочу быть ничем большим, чем одним из безыменных, которые носят ее черты — на вашем пути…
Но он еще не открыл рта, как в середину белого света бросился кто-то. Мимо удовлетворенного мудреца, мимо сластолюбивого продавца женщин, мимо отказывающегося от себя поэта, пробежал четвертый, юный и не знающий сомнений:
— Иолла!
— Я только что приехал, — шептал он. — Я кончил школу — наконец. Даже не повидался с мамой, сейчас же поехал сюда. Я не знал наверно, где ты. Но я нашел тебя! Идем же!
Она смотрела на него, изумленная и счастливая. Ее тревога исчезла: это его она ждала! Он молод!
— Я раз уже видел тебя такой, — прошептал он, широко раскрыв глаза: он вспомнил Венеру, белую, как лепесток, выросшую из зеленой чащи, созданную солнцем и древесными ветвями, — Венеру, на которую он, Нино, смотрел из саргофага, за каменной маской, ликуя и рыдая. Так она еще раз явилась ему совершенно так, как тогда? И теперь он был взрослым, его грудь расширилась, мускулы окрепли. Он чувствовал себя прекрасным и сильным, чувствовал, что она принадлежит ему!
— Идем! — повторил он, набрасывая на нее свой плащ.
Она выскользнула из светового круга, сразу потемнев и из богини превратившись в женщину.
— Это хорошо, что ты здесь! Что теперь скажет весь театр!
Они рассмеялись и рука в руку побежали по боковым дорожкам вниз с горы, к морю. Он осмотрелся.
— Вот там моя лодка.
Он перенес ее по камням, в горячем мраке, волновавшемся и дрожавшем от благоуханий.
— Наконец! Я уж почти не ждал этого! Еще месяц тому назад я совсем не думал о тебе, потому что не хотел, почти совсем не думал. Потом вдруг, однажды ночью, сердце у меня заколотилось, как часто раньше, и мне сразу стало ясно, что я увижу тебя. Ведь ты обещала мне это.
— Надо только верить, Нино!
— Не правда ли? Теперь мы увиделись?
— И как еще!
Она поцеловала его в губы. Он не видел ее движения, так темно было вокруг. Он нарвал ей черный букет из цветущих водяных растений. Он положил его ей на колени. Она не видела цветов, но они сильно благоухали. Нино греб с расточительной, ликующей силой. Перед ним в бесконечности сладостной ночи было что-то неопределенно белое — лицо, светившееся обещанием:
— Иолла!
IV
Ее вилла стояла сейчас же за горой. Чтобы не столкнуться с гостями, она посоветовала ему доехать до Поццуоли. Это было недалеко, но когда они приехали, Нино задыхался; в первые десять минут он израсходовал всю свою силу; ему казалось, что запас ее не может никогда придти к концу. В местечке он исчез и вернулся с платьем для возлюбленной. Где он взял его? Это было очень таинственно; он говорил об этом шепотом. Затем они поехали в Неаполь, в густом мраке, тесно прижавшись друг к другу на скрипучей, покрытой соломой тележке. Нино повторял сотни раз: «Иолла!» Он говорил это ее шее и ее рту, ее груди, ее волосам и прерывал себя детской, полной глубокого убеждения фразой:
— Я в раю!
— Разве я уже умер? — спросил он, закрывая глаза рукой. Затем вдруг расхохотался:
— Так сказал наш директор! Мы раз ночью носили его вместе с кроватью по коридорам. Мы закутались в белые простыни и держали в руках длинные свечи. Вдруг он просыпается и, весь бледный, спрашивает: «Разве я уже умер?»
Утром, в вагоне, по дороге в Салерно, он припоминал ей каждое слово, которым они обменялись ночью; и в то же время его блестящие глаза говорили ей о ласках, которые сопровождались этими словами. Их волновал преждевременный страх, что все это может когда-нибудь стать спокойным воспоминанием. Это должно остаться бурным настоящим! Эту первую ночь они хотели бы заставить длиться всю жизнь!
— Директор не замечал решительно ничего. Когда за обедом бывал пирог с творогом — я его очень люблю — я съедал свою порцию в один миг, выбрасывал тарелку из окна — я сидел у самого окна — и кричал: «Я еще ничего не получил!» Внизу, у ручья, лежала целая груда черепков.
Они въезжали все глубже в темно-золотой юг. Листва все плотнее окружала золотые плоды, сады, все более черные, грозили разорвать свои белые стены. Они ослепляли всех. Люди прыгали от избытка крови, даже уже пожилые, с лысинами. Только здесь глаза были совершенно черны, и загнутые ресницы резко выделялись на бледных от страсти лицах.
Однажды, когда поезд остановился, к окну их вагона подошла девочка с бледным, мягким профилем, с кругами под глазами, с черными прядями волос. Толстые губы были слегка открыты, в поднятой ручке она держала два апельсина. Герцогиня со вздохом закрыла глаза. Но Нино бросил малютке денег, целую кучу.
— На, возьми все!
Раздался свисток.
— Входи в вагон, поезжай с нами! Живо, живо!
Девочка покачала головой, она смотрела вслед им широко раскрытыми глазами, печальными от слишком большого количества солнца. Дверца вагона захлопнулась, путешествие продолжалось.
— Ах! Если бы эта прелестная девочка поехала с нами! — воскликнул Нино. — Почему бы нет?.. Как это было бы чудесно! Как чудесно!
Он стоял, простирая руки, перед окном, полным морской синевы. Дома, серые, с брошенными одна на другую лоджиями и сломанными балюстрадами, на которых сидели крепкие женщины, бегали куры, сушилось тряпье, сползали вниз, над висячими садами, к морю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58