— Он никогда не скрывал своих мыслей, — простодушно сказал Илэйв. — И отстаивал свою точку зрения с полным пониманием дела, даже беседуя со священниками. Но никто не порицал его за то, что он смеет рассуждать о подобных вещах. А иначе зачем человеку дан разум?
— Не должно неученым людям вроде нас, — заявил Олдвин, — рассуждать о том, в чем разбираются только священники. Королю и шерифу дана власть править нами, а священникам — учить нас. А мы должны подчиняться и не вмешиваться. Конан прав — слушай да говори «аминь».
— Как вы можете говорить «аминь», если вас учат, что некрещеные младенцы осуждены на вечные муки? — спокойно возразил Илэйв. — Это как раз один из тех вопросов, что занимали хозяина. Он утверждал, что даже злодей не бросит младенца в огонь, так что же милосердный Господь? Это было бы против Его сути.
— А ты как считаешь? — пристально глядя на юношу, спросил Олдвин. — Ты согласен с Уильямом Литвудом?
— Да, я с ним согласен. Я не верю тем, кто утверждает, будто младенцы рождаются в мир, запятнанные грехом. Как это может быть истиной? Едва явившееся на свет беспомощное существо — какое зло оно сотворило?
— Говорят, — осторожно заметил Конан, — что даже нерожденные дети запятнаны Адамовым грехом и потому подлежат осуждению.
— А я вам скажу, что только за собственные поступки, добрые или дурные, человек ответит на последнем суде, за них он будет проклят или обретет вечное спасение. Хотя я, — заметил Илэйв, — не встречал еще человека настолько дурного, чтобы поверить в вечное осуждение.
Илэйв, увлеченный собственными мыслями, старался изложить их как можно понятней, не заботясь о том, какие это возымеет последствия.
— В Александрии, я слышал, — продолжал юноша, — жил отец Церкви, который утверждал, что в конце концов все твари обретут спасение, даже падшие ангелы вновь станут верны Богу, даже сатана раскается и вернется на небеса.
Илэйв почувствовал, что слова его встречают с холодностью, но думал только о том, что широкие взгляды много повидавшего путешественника навряд ли могут быть понятны городским обывателям, имеющим узкий кругозор. Даже Фортуната, которая молча слушала беседу застыла напряженно, с изумленно раскрытыми глазами, будто в оторопи. Она не произнесла ни слова, однако слушала очень внимательно и, когда переводила глаза с одного собеседника на другого, щеки ее то бледнели, то вспыхивали румянцем.
— Это кощунство! — с подчеркнутым ужасом прошептал Олдвин. — Церковь учит, что мы обретаем спасение по милости Божией, а не заслуживаем его делами. Человек не в силах спасти себя сам, потому что греховен от рождения.
— Я в это не верю, — настойчиво возражал Илэйв. — Разве всеблагой Бог создал человека столь несовершенным, что он не может выбрать меж добром и злом? Мы по своей воле пролагаем себе путь к спасению либо, по своей же воле, увязаем в грязи, за наши деяния с нас спросят на Страшном Суде. Человеку самому следует тянуться навстречу благодати, а не ждать, пока кто-то возьмет и приподнимет его.
— Нет, нас так не учили, — с трудом подбирая слова, возразил Конан. — Род человеческий пал вместе с Адамом, и оттого людей тянет к греху. Только благодать Божия спасет их.
— А я говорю, человек может сам работать для своего спасения. Человек способен сделать выбор и избежать зла. Возможность по собственной воле поступать справедливо — это и есть дар Божий, который мы используем. Почему все труды надо оставлять Господу? — оживленно, но не теряя спокойствия, доказывал Илэйв. — Нам следует обдумывать ежечасно все наши поступки, чтобы заслужить вечную жизнь. Только глупцы не желают думать над тем, как заслужить для своей души вечное спасение. Заслужить, — подчеркнул Илэйв, — а не ждать, что их все равно пустят в рай.
— Это противоречит учению святых отцов, — строго возразил Олдвин. — Однажды наш священник читал проповедь о Блаженном Августине, который учил, что количество избранных строго определено, а прочие осуждены на вечные муки. Так как же их свободная воля и собственные поступки помогут им? Только благодать Божия одна спасет их, а все прочее — дерзость и грех.
— Меня это не убеждает, — уверенно и четко сказал Илэйв. — А иначе зачем стараться поступать справедливо? Священники побуждают нас совершать добрые дела и требуют, чтобы мы исповедовались и каялись в своих дурных поступках. К чему это, если список уже готов? Какой в этом смысл? Нет, таким утверждениям святых отцов я не верю!
Олдвин мрачно и торжественно взглянул на него.
— Ты не веришь даже Святому Августину?
— Нет, если он такое написал.
Наступило тяжелое молчание, потрясенные признанием юноши собеседники, казалось, не находили слов. Олдвин, угрюмо прищурившись и глядя в сторону, отодвинулся, словно не желая сидеть рядом на лавке с таким опасным человеком.
Конан вдруг внезапно заторопился.
— Пора на боковую, — громко заявил он, вставая из-за стола. — А то завтра до мессы мы ничего сделать не успеем. Как говорится, кто рано встает, тому… Будем надеяться, что погода не подведет.
Конан потянулся, расправляя крепкие, мускулистые плечи.
— Да, пора идти. — Олдвин, глубоко вздохнув, вышел из оцепенения. — В позапрошлом году солнце сияло над мощами святой, когда во всей округе шел дождь. Святая и завтра нас не подведет!
Олдвин поднялся из-за стола с чувством облегчения от того, что неприятный, но необходимый разговор завершен. Илэйв оставался сидеть, пока остальные громко и преувеличенно дружески прощались с ним, чтобы, покончив с необходимыми хлопотами, отправиться спать.
В доме все стихло. Маргарет сидела на кухне, обсуждая события дня с соседкой, которая пришла ей помочь. Фортуната все молчала. Илэйв, повернувшись, вгляделся в лицо девушки, пытаясь угадать ее настроение. Молчаливость, замкнутость были не в ее характере, но по важной причине Фортуната становилась непроницаемо серьезна.
— Я чем-нибудь обидел тебя? — неуверенно предположил Илэйв. — Отчего ты молчишь? Я, пожалуй, слишком много и дерзко говорил…
— Ты не обидел меня, — тихо ответила Фортуната. — Просто я раньше никогда не думала о таких вещах. Я была слишком молода, когда вы отправились в путь, а Уильям ни о чем серьезном со мной не беседовал. Но он любил меня и, наверное, был бы со мной откровенен, будь я постарше. Поэтому я рада, что ты сейчас беседуешь со мной вместо него. На твоем месте я поступила бы так же.
И однако, больше она ничего не сказала. По-видимому, девушка еще не успела обдумать слов Илэйва, ставших для нее откровением, и прийти к какому-то собственному мнению. Завтра ей предстояло, отложив размышления о предметах, непонятных даже философам и богословам, отправиться вместе с Маргарет и Джеваном на праздник Святой Уинифред, испытать праздничное оживление и без размышлений насладиться песнопениями, которые прихожане слушают, а после говорят «аминь».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63