Провост и городской совет Шрусбери направили аббату грамоту с благодарностью за его дар. Этот примечательный документ содержал, как и следовало, высокую оценку проявленной щедрости, но был составлен в весьма обтекаемых выражениях, чтобы, возникни у города в будущем новые притязания, монастырь не смог бы отвергнуть их, подкрепив свой отказ ссылкой на этот пергамент.
Шериф окончательно закрыл дело, касавшееся событий на ярмарке. Со слов Эммы Вернольд было установлено, что Иво Корбьер выманил ее из аббатства, дабы завладеть находившимся в ее распоряжении письмом, о содержании которого сама девушка не имела ни малейшего представления. Впрочем, последнее утверждение вызывало некоторые сомнения, но проверить их не было ни малейшей возможности, да и необходимости тоже, поскольку письмо так или иначе погибло в огне.
Главный виновник всех бед был мертв, а его слуга дожидался суда, на котором наверняка будет оправдываться тем, что он-де виллан, а стало быть, не мог ослушаться своего господина. К Ранульфу Честерскому — сеньору Иво — был отправлен гонец с извещением о гибели его вассала. Графу предстояло решить, кому теперь достанется манор Стэнтон Коббольд.
Все вздохнули с облегчением и вернулись к повседневным делам.
На второй день брат Кадфаэль пришел в город, чтобы осмотреть руку Эммы. Провост и его сын работали бок о бок, в полном согласии друг с другом и со всем миром. Госпожа Корвизер, поприветствовав монаха, вернулась на кухню и оставила Кадфаэля наедине с Эммой.
—Я хотела поговорить с тобой, — прошептала девушка, глядя в лицо монаха, пока тот накладывал свежую повязку, — кто-то ведь должен узнать от меня правду. Я хотела бы открыть ее тебе.
— Ни за что не поверю, — отозвался Кадфаэль, — что в твоем рассказе у шерифа была хоть крупица лжи.
— О нет! Я говорила ему только правду, но не всю правду. Я сказала, что понятия не имела о содержании письма, кем оно послано и кому предназначалось. И это не ложь, ибо поначалу я знала только, кто дал это письмо дядюшке и то, что дядюшка должен был передать его перчаточнику. Но когда Иво потребовал у меня письмо, я, чтобы потянуть время, спросила, почему он придает письму такое значение. Иво же ответил, что, по его мнению, корона Стефана поставлена на карту, а потому тот, кто поможет королю выявить тайных недругов, будет награжден со всей щедростью. Сам Иво рассчитывал получить графство. По его словам, сторонники императрицы всячески подбивали графа Ранульфа присоединиться к ним, но тот колебался и потребовал предоставления полных сведений о тех силах, на которые могут рассчитывать мятежники. И тогда ему отправили это письмо: оно должно было убедить графа, что, поддержав Матильду, он не прогадает. Иво полагал, что в письме упомянуто не менее пятидесяти имен, а возможно, содержится и известие о том, где и когда Роберт Глостерский и императрица намереваются высадиться, чтобы возобновить войну. И если это письмо попадет к королю, то все поименованные в нем люди, так же как и их близкие, жестоко поплатятся — кто головой, кто изгнанием. Даже Ранульфу может не поздоровиться из-за того, что он вступил в тайные сношения с Матильдой. Иво намеревался возвыситься ценой несчастья всех этих людей. Я не заглядывала в письмо и судить о его содержании могу только со слов Иво, который и сам строил догадки. Но в глубине души я уверена, что он не ошибался и не лгал.
Эмма облизала губы и осторожно продолжила:
— Я, конечно, не слишком хорошо знаю короля Стефана и не могу с уверенностью судить, как бы он распорядился этой грамотой, попади она ему в руки. Но, с другой стороны, все помнят, как он поступил с защитниками Шрусбери в прошлом году. Я представила себе, что эти люди, вся вина которых лишь в их преданности императрице, такие же честные, как и сторонники короля, казнены или брошены в заточение, а семьи их лишены средств к существованию… Это письмо могло принести огромное горе, которое, возможно, обернулось бы еще большим горем, улыбнись впоследствии удача Матильде. Ведь в этом случае ее сподвижники принялись бы мстить. И тогда я сделала то, что показалось мне единственно верным.
— Я знаю, что ты сделала, — мягко промолвил Кадфаэль. О ее поступке убедительно свидетельствовала обожженная рука, которую он перевязывал.
— Но погоди, — печально промолвила девушка, — дело в том, что я до сих пор не уверена, правильно ли поступила. Король Стефан, плох он или хорош, по крайней мере поддерживает мир в тех землях, где сумел установить свою власть. Мой дядюшка был ярым приверженцем императрицы, но, если она вторгнется в Англию и все ее сторонники возьмутся за оружие, мира не будет нигде. Как ни прикидывай, а беды не миновать. Но тогда я думала, как не позволить этому вероломному убийце добиться своего — и ни о чем другом. Лишь одно решение пришло мне на ум — уничтожить письмо. С тех пор меня терзают сомнения… Но, может быть, я все же была права? Если Богу угодно, чтобы началась война и пролилась человеческая кровь, на то Его воля, и не мне ей противиться. Но я могла, и должна была, помешать коварному честолюбцу губить ради собственной выгоды человеческие жизни. Как ты думаешь, я правильно поступила? Для меня очень важно знать твое мнение.
— Ну, коли уж тебе, дитя, хочется узнать мое мнение, — ответил Кадфаэль, — так я скажу: если на твоей руке навсегда останутся шрамы, носи их с гордостью как самую драгоценную награду.
Девушка удивленно улыбнулась, задумчиво покачала головой, а затем здоровой рукой тронула монаха за рукав и с неожиданной горячностью промолвила:
— Но, прошу тебя, не рассказывай этого Филипу. Пусть он думает, что я так же невинна, как и он… — Эмма осеклась и нахмурилась. Слово «невинный» показалось ей не слишком удачным, как будто сама она была в чем-то виновата. Но подобрать лучшее никак не удавалось. Простодушие, чистота, честность — ни одно слово не подходило. Однако брат Кадфаэль прекрасно понял, что она имела в виду. — Вся эта история не для Филипа, — закончила девушка, — лучше уж ему оставаться в неведении.
Монах пообещал ей хранить молчание и отправился в аббатство, размышляя по дороге о сложности женской натуры. Эмма была совершенно права. Несмотря на то что Филип на два года ее старше, а за последние дни заметно повзрослел, он при всей своей сообразительности душой оставался моложе ее, проще и — все же это было верное слово — невинней. А монах по опыту знал: семьи, в которых женщины осознают свою ответственность, как правило, бывают счастливыми.
Тридцатого сентября, всего через два месяца после ярмарки Святого Петра, императрица Матильда и ее сводный брат Роберт Глостерский высадились у Арунделла и осадили тамошний замок. Однако граф Ранульф Честерский оставался в своих владениях, благоразумно занимаясь лишь собственными делами, и даже пальцем не пошевелил, чтобы оказать им помощь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
Шериф окончательно закрыл дело, касавшееся событий на ярмарке. Со слов Эммы Вернольд было установлено, что Иво Корбьер выманил ее из аббатства, дабы завладеть находившимся в ее распоряжении письмом, о содержании которого сама девушка не имела ни малейшего представления. Впрочем, последнее утверждение вызывало некоторые сомнения, но проверить их не было ни малейшей возможности, да и необходимости тоже, поскольку письмо так или иначе погибло в огне.
Главный виновник всех бед был мертв, а его слуга дожидался суда, на котором наверняка будет оправдываться тем, что он-де виллан, а стало быть, не мог ослушаться своего господина. К Ранульфу Честерскому — сеньору Иво — был отправлен гонец с извещением о гибели его вассала. Графу предстояло решить, кому теперь достанется манор Стэнтон Коббольд.
Все вздохнули с облегчением и вернулись к повседневным делам.
На второй день брат Кадфаэль пришел в город, чтобы осмотреть руку Эммы. Провост и его сын работали бок о бок, в полном согласии друг с другом и со всем миром. Госпожа Корвизер, поприветствовав монаха, вернулась на кухню и оставила Кадфаэля наедине с Эммой.
—Я хотела поговорить с тобой, — прошептала девушка, глядя в лицо монаха, пока тот накладывал свежую повязку, — кто-то ведь должен узнать от меня правду. Я хотела бы открыть ее тебе.
— Ни за что не поверю, — отозвался Кадфаэль, — что в твоем рассказе у шерифа была хоть крупица лжи.
— О нет! Я говорила ему только правду, но не всю правду. Я сказала, что понятия не имела о содержании письма, кем оно послано и кому предназначалось. И это не ложь, ибо поначалу я знала только, кто дал это письмо дядюшке и то, что дядюшка должен был передать его перчаточнику. Но когда Иво потребовал у меня письмо, я, чтобы потянуть время, спросила, почему он придает письму такое значение. Иво же ответил, что, по его мнению, корона Стефана поставлена на карту, а потому тот, кто поможет королю выявить тайных недругов, будет награжден со всей щедростью. Сам Иво рассчитывал получить графство. По его словам, сторонники императрицы всячески подбивали графа Ранульфа присоединиться к ним, но тот колебался и потребовал предоставления полных сведений о тех силах, на которые могут рассчитывать мятежники. И тогда ему отправили это письмо: оно должно было убедить графа, что, поддержав Матильду, он не прогадает. Иво полагал, что в письме упомянуто не менее пятидесяти имен, а возможно, содержится и известие о том, где и когда Роберт Глостерский и императрица намереваются высадиться, чтобы возобновить войну. И если это письмо попадет к королю, то все поименованные в нем люди, так же как и их близкие, жестоко поплатятся — кто головой, кто изгнанием. Даже Ранульфу может не поздоровиться из-за того, что он вступил в тайные сношения с Матильдой. Иво намеревался возвыситься ценой несчастья всех этих людей. Я не заглядывала в письмо и судить о его содержании могу только со слов Иво, который и сам строил догадки. Но в глубине души я уверена, что он не ошибался и не лгал.
Эмма облизала губы и осторожно продолжила:
— Я, конечно, не слишком хорошо знаю короля Стефана и не могу с уверенностью судить, как бы он распорядился этой грамотой, попади она ему в руки. Но, с другой стороны, все помнят, как он поступил с защитниками Шрусбери в прошлом году. Я представила себе, что эти люди, вся вина которых лишь в их преданности императрице, такие же честные, как и сторонники короля, казнены или брошены в заточение, а семьи их лишены средств к существованию… Это письмо могло принести огромное горе, которое, возможно, обернулось бы еще большим горем, улыбнись впоследствии удача Матильде. Ведь в этом случае ее сподвижники принялись бы мстить. И тогда я сделала то, что показалось мне единственно верным.
— Я знаю, что ты сделала, — мягко промолвил Кадфаэль. О ее поступке убедительно свидетельствовала обожженная рука, которую он перевязывал.
— Но погоди, — печально промолвила девушка, — дело в том, что я до сих пор не уверена, правильно ли поступила. Король Стефан, плох он или хорош, по крайней мере поддерживает мир в тех землях, где сумел установить свою власть. Мой дядюшка был ярым приверженцем императрицы, но, если она вторгнется в Англию и все ее сторонники возьмутся за оружие, мира не будет нигде. Как ни прикидывай, а беды не миновать. Но тогда я думала, как не позволить этому вероломному убийце добиться своего — и ни о чем другом. Лишь одно решение пришло мне на ум — уничтожить письмо. С тех пор меня терзают сомнения… Но, может быть, я все же была права? Если Богу угодно, чтобы началась война и пролилась человеческая кровь, на то Его воля, и не мне ей противиться. Но я могла, и должна была, помешать коварному честолюбцу губить ради собственной выгоды человеческие жизни. Как ты думаешь, я правильно поступила? Для меня очень важно знать твое мнение.
— Ну, коли уж тебе, дитя, хочется узнать мое мнение, — ответил Кадфаэль, — так я скажу: если на твоей руке навсегда останутся шрамы, носи их с гордостью как самую драгоценную награду.
Девушка удивленно улыбнулась, задумчиво покачала головой, а затем здоровой рукой тронула монаха за рукав и с неожиданной горячностью промолвила:
— Но, прошу тебя, не рассказывай этого Филипу. Пусть он думает, что я так же невинна, как и он… — Эмма осеклась и нахмурилась. Слово «невинный» показалось ей не слишком удачным, как будто сама она была в чем-то виновата. Но подобрать лучшее никак не удавалось. Простодушие, чистота, честность — ни одно слово не подходило. Однако брат Кадфаэль прекрасно понял, что она имела в виду. — Вся эта история не для Филипа, — закончила девушка, — лучше уж ему оставаться в неведении.
Монах пообещал ей хранить молчание и отправился в аббатство, размышляя по дороге о сложности женской натуры. Эмма была совершенно права. Несмотря на то что Филип на два года ее старше, а за последние дни заметно повзрослел, он при всей своей сообразительности душой оставался моложе ее, проще и — все же это было верное слово — невинней. А монах по опыту знал: семьи, в которых женщины осознают свою ответственность, как правило, бывают счастливыми.
Тридцатого сентября, всего через два месяца после ярмарки Святого Петра, императрица Матильда и ее сводный брат Роберт Глостерский высадились у Арунделла и осадили тамошний замок. Однако граф Ранульф Честерский оставался в своих владениях, благоразумно занимаясь лишь собственными делами, и даже пальцем не пошевелил, чтобы оказать им помощь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67