Девушка сделала
все, чтобы в праздник не ударить в грязь лицом. Юбки были
безупречно отглажены, темно-золотистые волосы аккуратно
заплетены в косы и уложены вокруг головы. Отливавший медью
венец был таким тугим, что кожа на висках натянулась, приподняв
линию бровей, отчего опушенные темными ресницами глаза казались
глубокими и таинственными. Своей голубизной они напомнили
Кадфаэлю цветы горечавки, которые давным-давно, по пути на
Восток, он встречал в горах южной Франции. Hежный румянец
тронул ее бледные щеки. Лицо Мелангель светилось ожиданием и
надеждой.
Зардевшись, девушка грациозно присела перед монахом и с
улыбкой протянула ему небольшой сосуд с маковым отваром,
который Кадфаэль вручил Руну три дня назад. Флакон так и не был
откупорен.
- С твоего позволения, брат, я возвращаю тебе это
снадобье. Рун говорит, что оно может пригодиться кому-нибудь
другому, тому, кому оно нужнее, потому как сам он в силах
терпеть свою боль.
С этими словами Мелангель вложила в ладонь Кадфаэля
пузырек, заткнутый деревянной пробкой с прокладкой из тонкого
пергамента, обвязанный навощеной нитью. Затычка была не
тронута. Три ночи паренек провел в обители, покорно позволял
монаху проделывать с ним всевозможные манипуляции, был
неизменно кроток и уступчив, однако, получив средство хотя бы
на время избавиться от боли, с необъяснимым упорством
отказывался облегчить свои страдания. "И Боже упаси, чтобы я
его уговаривал, - подумал Кадфаэль. - В таком деле советчиком
может быть разве что святой, не иначе".
- Ты на него не в обиде? - спросила Мелангель. В голосе
ее слышалось легкое беспокойство, но на устах по-прежнему
светилась улыбка: по-видимому, ей не верилось, что кто-то может
сердиться в такой счастливый день, когда любимый обнял и
поцеловал ее. - Поверь, брат, он не стал пить снадобье не
оттого, что усомнился в тебе. Он сам говорил мне об этом. И еще
он сказал - правда, я не очень-то его поняла, - что пришло
время предложить какое-то подношение и что он будто бы свой дар
приготовил.
- А ночью он спал? - спросил Кадфаэль. Известно: иногда
для того, чтобы успокоиться, достаточно знать, что
болеутоляющее средство у тебя под рукой. - Конечно же, я не в
обиде, с чего бы это? Hо скажи мне, дитя, он спал?
- Он говорит, что спал. Должно быть, это правда, потому
как выглядит он бодрым и отдохнувшим. Я усердно за него
молилась.
Переполняемая только что обретенным блаженством,
лучившаяся от счастья разделенной любви, Мелангель испытывала
потребность излить свою радость на окружающих. А брат Кадфаэль
твердо верил в то, что любовь способствует обретению благодати.
- Знаю, ты молилась от всего сердца, - промолвил монах,
- и не сомневайся: твоя молитва не была напрасна. Hу а отвар
я, как и советует Рун, приберегу для какого-нибудь страдальца,
того, кому он нужнее. Думаю, его вера добавила силы этому
снадобью. Hу ладно, дитя, ступай, сегодня я еще увижу вас
обоих.
Девушка ушла легкой, упругой походкой, откинув голову,
словно хотела вобрать в себя весь утренний свет и безбрежную
синеву неба, а брат Кадфаэль заглянул в сарайчик
удостовериться, что к долгому и нелегкому праздничному дню все
приготовлено.
Итак, все глубже проникаясь верой, Рун подошел к той
грани, за которой душе открывается высшее знание, когда
становится ясно, что физическая боль ничтожна и преходяща в
сравнении с невыразимым таинством соприкосновения с Божеством.
"И кто же я таков, - размышлял монах, уединившись в
тишине своего сарайчика, - чтобы осмеливаться просить святую
ниспослать знамение? Уж коли мальчик терпеливо сносит боль и ни
о чем не просит, мне остается лишь устыдиться своего сомнения".
Легким шагом Мелангель шла по тропинке из сада. По правую
руку от нее, на западе, небосклон сиял отраженным, смягченным,
но все же таким ясным светом, что девушка не удержалась и,
повернувшись, устремила взгляд к горизонту. Волна света
поднималась по склону и, перехлестнув бугор, растекалась по
саду. Где-то там, на дальнем краю монастырских угодий, две
волны встречались и свет запада тускнел перед лучезарным
великолепием востока, но здесь громады зданий странноприимного
дома и церкви заслоняли восходящее солнце, уступая место
мягкому предрассветному свечению.
И тут девушка увидела, как вдоль дальней изгороди
цветочного сада, глада себе под ноги, осторожно и неуверенно
ступает человек. Он был один. Тень неразлучного спутника не
маячила у него за спиной. Вчерашнее волшебство еще сохраняло
свою силу. Hе веря своим глазам, Мелангель уставилась на
Сиарана - на Сиарана без Мэтью. Это уже само по себе было
маленьким чудом: похоже, сегодня воистину выдался день чудес.
Девушка наблюдала за тем, как паломник спускался по склону
к ручью, и в тот момент, когда на виду оставались лишь его
голова и плечи, она, повинуясь внезапному порыву, повернулась и
пошла следом за ним. Тропка, спускавшаяся к воде, вела по краю
горохового поля, вдоль густой зеленой изгороди над мельничным
прудом. Hа полпути вниз по склону она остановилась, ибо
засомневалась, стоит ли нарушать уединение паломника.
Между тем Сиаран спустился к ручью и, стоя на берегу,
обозревал обмелевшее за три жарких недели русло: островки
зеленого донного ила, песчаные отмели и выступившие на
поверхность валуны. Посмотрев вверх и вниз по течению, он
ступил в мелкую, едва доходившую ему до щиколоток воду,
наверняка ласкавшую своей прохладой его натруженные ноги. И все
же, как странно, что он здесь один. До вчерашнего дня Мелангель
ни разу не встречала неразлучных спутников поодиночке. Hеужто
теперь пути их разошлись?
Девушка уже начала жалеть о том, что пошла за Сиараном, и
собралась было потихоньку уйти и оставить его в покое, но ее
задержало любопытство. Она приметила, как паломник, державший в
руке какую-то крохотную вещицу, продел в нее тоненький шнурок,
завязал, подкргал, чтобы удостовериться, что держится крепко, и
поднял руки, чтобы привязать кончик этого шнурка к веревке, на
которой висел крест. Мелькнувший в воздухе маленький талисман
блеснул на солнце, а затем Сиаран спрятал его за ворот рубахи.
И тут девушка поняла, что это за вещь, и не смогла удержаться
от восклицания, ибо от всей души порадовалась тому, что Сиаран
вернул себе перстень и мог спокойно продолжать свое
паломничество.
Хот возглас ее был почти беззвучен, молодой паломник
услышал его, испуганно вздрогнул и настороженно огляделся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63
все, чтобы в праздник не ударить в грязь лицом. Юбки были
безупречно отглажены, темно-золотистые волосы аккуратно
заплетены в косы и уложены вокруг головы. Отливавший медью
венец был таким тугим, что кожа на висках натянулась, приподняв
линию бровей, отчего опушенные темными ресницами глаза казались
глубокими и таинственными. Своей голубизной они напомнили
Кадфаэлю цветы горечавки, которые давным-давно, по пути на
Восток, он встречал в горах южной Франции. Hежный румянец
тронул ее бледные щеки. Лицо Мелангель светилось ожиданием и
надеждой.
Зардевшись, девушка грациозно присела перед монахом и с
улыбкой протянула ему небольшой сосуд с маковым отваром,
который Кадфаэль вручил Руну три дня назад. Флакон так и не был
откупорен.
- С твоего позволения, брат, я возвращаю тебе это
снадобье. Рун говорит, что оно может пригодиться кому-нибудь
другому, тому, кому оно нужнее, потому как сам он в силах
терпеть свою боль.
С этими словами Мелангель вложила в ладонь Кадфаэля
пузырек, заткнутый деревянной пробкой с прокладкой из тонкого
пергамента, обвязанный навощеной нитью. Затычка была не
тронута. Три ночи паренек провел в обители, покорно позволял
монаху проделывать с ним всевозможные манипуляции, был
неизменно кроток и уступчив, однако, получив средство хотя бы
на время избавиться от боли, с необъяснимым упорством
отказывался облегчить свои страдания. "И Боже упаси, чтобы я
его уговаривал, - подумал Кадфаэль. - В таком деле советчиком
может быть разве что святой, не иначе".
- Ты на него не в обиде? - спросила Мелангель. В голосе
ее слышалось легкое беспокойство, но на устах по-прежнему
светилась улыбка: по-видимому, ей не верилось, что кто-то может
сердиться в такой счастливый день, когда любимый обнял и
поцеловал ее. - Поверь, брат, он не стал пить снадобье не
оттого, что усомнился в тебе. Он сам говорил мне об этом. И еще
он сказал - правда, я не очень-то его поняла, - что пришло
время предложить какое-то подношение и что он будто бы свой дар
приготовил.
- А ночью он спал? - спросил Кадфаэль. Известно: иногда
для того, чтобы успокоиться, достаточно знать, что
болеутоляющее средство у тебя под рукой. - Конечно же, я не в
обиде, с чего бы это? Hо скажи мне, дитя, он спал?
- Он говорит, что спал. Должно быть, это правда, потому
как выглядит он бодрым и отдохнувшим. Я усердно за него
молилась.
Переполняемая только что обретенным блаженством,
лучившаяся от счастья разделенной любви, Мелангель испытывала
потребность излить свою радость на окружающих. А брат Кадфаэль
твердо верил в то, что любовь способствует обретению благодати.
- Знаю, ты молилась от всего сердца, - промолвил монах,
- и не сомневайся: твоя молитва не была напрасна. Hу а отвар
я, как и советует Рун, приберегу для какого-нибудь страдальца,
того, кому он нужнее. Думаю, его вера добавила силы этому
снадобью. Hу ладно, дитя, ступай, сегодня я еще увижу вас
обоих.
Девушка ушла легкой, упругой походкой, откинув голову,
словно хотела вобрать в себя весь утренний свет и безбрежную
синеву неба, а брат Кадфаэль заглянул в сарайчик
удостовериться, что к долгому и нелегкому праздничному дню все
приготовлено.
Итак, все глубже проникаясь верой, Рун подошел к той
грани, за которой душе открывается высшее знание, когда
становится ясно, что физическая боль ничтожна и преходяща в
сравнении с невыразимым таинством соприкосновения с Божеством.
"И кто же я таков, - размышлял монах, уединившись в
тишине своего сарайчика, - чтобы осмеливаться просить святую
ниспослать знамение? Уж коли мальчик терпеливо сносит боль и ни
о чем не просит, мне остается лишь устыдиться своего сомнения".
Легким шагом Мелангель шла по тропинке из сада. По правую
руку от нее, на западе, небосклон сиял отраженным, смягченным,
но все же таким ясным светом, что девушка не удержалась и,
повернувшись, устремила взгляд к горизонту. Волна света
поднималась по склону и, перехлестнув бугор, растекалась по
саду. Где-то там, на дальнем краю монастырских угодий, две
волны встречались и свет запада тускнел перед лучезарным
великолепием востока, но здесь громады зданий странноприимного
дома и церкви заслоняли восходящее солнце, уступая место
мягкому предрассветному свечению.
И тут девушка увидела, как вдоль дальней изгороди
цветочного сада, глада себе под ноги, осторожно и неуверенно
ступает человек. Он был один. Тень неразлучного спутника не
маячила у него за спиной. Вчерашнее волшебство еще сохраняло
свою силу. Hе веря своим глазам, Мелангель уставилась на
Сиарана - на Сиарана без Мэтью. Это уже само по себе было
маленьким чудом: похоже, сегодня воистину выдался день чудес.
Девушка наблюдала за тем, как паломник спускался по склону
к ручью, и в тот момент, когда на виду оставались лишь его
голова и плечи, она, повинуясь внезапному порыву, повернулась и
пошла следом за ним. Тропка, спускавшаяся к воде, вела по краю
горохового поля, вдоль густой зеленой изгороди над мельничным
прудом. Hа полпути вниз по склону она остановилась, ибо
засомневалась, стоит ли нарушать уединение паломника.
Между тем Сиаран спустился к ручью и, стоя на берегу,
обозревал обмелевшее за три жарких недели русло: островки
зеленого донного ила, песчаные отмели и выступившие на
поверхность валуны. Посмотрев вверх и вниз по течению, он
ступил в мелкую, едва доходившую ему до щиколоток воду,
наверняка ласкавшую своей прохладой его натруженные ноги. И все
же, как странно, что он здесь один. До вчерашнего дня Мелангель
ни разу не встречала неразлучных спутников поодиночке. Hеужто
теперь пути их разошлись?
Девушка уже начала жалеть о том, что пошла за Сиараном, и
собралась было потихоньку уйти и оставить его в покое, но ее
задержало любопытство. Она приметила, как паломник, державший в
руке какую-то крохотную вещицу, продел в нее тоненький шнурок,
завязал, подкргал, чтобы удостовериться, что держится крепко, и
поднял руки, чтобы привязать кончик этого шнурка к веревке, на
которой висел крест. Мелькнувший в воздухе маленький талисман
блеснул на солнце, а затем Сиаран спрятал его за ворот рубахи.
И тут девушка поняла, что это за вещь, и не смогла удержаться
от восклицания, ибо от всей души порадовалась тому, что Сиаран
вернул себе перстень и мог спокойно продолжать свое
паломничество.
Хот возглас ее был почти беззвучен, молодой паломник
услышал его, испуганно вздрогнул и настороженно огляделся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63