Будь внимателен, потому что потом сам будешь мне ассистировать.
Теофраст с невероятной точностью орудовал тончайшим и острейшим лезвием, зажатым между большим и указательным пальцами. Он вытащил белок и отделил зародыш от желтка.
— Через десять дней от начала высиживания уже можно различить сердце и легкие цыпленка. Видишь? Ты с хорошими глазами, видишь?
Теофраст показал маленькие кровяные сгустки, о которых говорил учитель.
— Вижу, — подтвердил Александр.
— А ведь тот же механизм действует и при развитии растения из семени.
Александр уставился в маленькие, чрезвычайно подвижные серые глаза эллина.
— А ты никогда не проделывал этого с человеческим существом?
— Неоднократно. Я рассекал зародыши возрастом в несколько недель. Платил деньги одной повитухе, что делала аборты проституткам в одном борделе в районе Керамик, в Афинах.
Юноша побледнел, и Аристотель заметил это:
— Не надо бояться природы. Знаешь что? Чем ближе живые существа к моменту своего зачатия, тем более похожи между собой.
— Это означает, что все формы жизни происходят от одной?
— Возможно, но не обязательно. Дело в том, мой мальчик, что материя безгранична, а пространство человеческой жизни коротко, и средства исследования скудны. Понимаешь, почему трудно дать ответ? Здесь требуется смирение. Нужно учиться, описывать, систематизировать, продвигаясь в познании шаг за шагом, и постепенно приближаться ко все более великому знанию. Как поднимаешься по лестнице: ступень за ступенью.
— Конечно, — согласился Александр, но в выражении его лица читалась тревога. Как будто его желание познать мир не могло примириться с терпением и дисциплиной, которые проповедовал учитель.
***
Довольно долго Лисипп просто появлялся на уроках и, пока Аристотель говорил или проводил свои эксперименты, делал эскизы с лица Александра то на листах папируса, то на деревянных дощечках, выбеленных гипсом или белилами. И в один прекрасный день скульптор подошел к царевичу и сказал:
— Я готов.
С тех пор Александру пришлось ежедневно, по меньшей мере, по часу оставаться в студии Лисиппа и стоять в определенной позе. Художник клал на подставку ком глины и работал. Его пальцы пробегали по влажной глине, словно гоняясь за образами, что парили в его уме, образами, моментально схваченными на лице модели или всплывающими из неожиданного света его взгляда.
Потом рука в одно мгновение ломала все вылепленное, приводила материал в исходное бесформенное состояние, чтобы вскоре начать все снова, проворно, упрямо, воссоздавая выражение, чувства, вспышку интуиции.
Аристотель зачарованно наблюдал за танцем пальцев по глине, таинственной чувствительностью которых огромные руки творца миг за мигом создавали почти совершенное подобие жизни.
«Это не он, — думалось в такие моменты философу, — не Александр… Лисипп лепит молодого бога, как себе его представляет, бога с глазами, губами, носом, волосами Александра, и все же это кто-то другой, больше и меньше его в одно и то же время».
Ученый наблюдал за художником, изучая его напряженный лихорадочный взгляд — магическое зеркало, которое вбирало в себя истину и, преломив, воссоздавало ее в уме, опережая руки.
Глиняная модель была закончена через три сеанса, в течение которых Лисипп тысячу раз переделывал лицо юноши. Потом последовала модель из воска, которую сменила временная бронзовая форма.
Когда художник поворачивал подвижное основание подставки, показывая изображение Александру, солнечный свет, начинавший пробиваться сквозь хребты Бермия, рассеивал по комнате золотистый блеск.
Юноша замер, как ослепленный, при виде собственного образа, чудесным образом сымитированного прозрачным оттенком воска, и ощутил, как к сердцу подкатила какая-то волна. Аристотель тоже подошел к творению Лисиппа.
В этих гордых и в то же время утонченных чертах, в трепещущем хаосе волос, обрамляющих и почти окруживших лицо сверхчеловеческой красоты, в величественном безмятежном лбе, продолговатых глазах, овеянных таинственной печалью, в чувственном и властном очертании рта с изломом чистых губ было нечто большее, чем просто изображение.
В этот момент в комнате, залитой жидким светом и нежностью вечера, воцарилась великая тишина и великий покой, а в уме Александра звучали слова учителя, рассказывавшего о форме, которая лепит материю, о разуме, который упорядочивает хаос, о душе, которая оставляет собственный знак на бренном и недолговечном теле.
Он повернулся к Аристотелю. Маленькими серыми ястребиными глазками учитель обозревал чудо, ускользавшее от категорий его гения. Александр спросил:
— Что ты думаешь об этом?
Философ вздрогнул и перевел взгляд на художника, который позволил себе присесть на скамеечку, словно его силы, до этого момента расточаемые с безумной щедростью, вдруг иссякли.
— Если бог существует, — сказал Аристотель, — у него руки Лисиппа.
ГЛАВА 15
Лисипп остался в Миезе на всю весну, а Александр подружился также и с его помощниками, которые рассказывали всякие чудесные истории об искусстве и о характере своего учителя.
Юноша еще позировал в полный рост, а потом верхом на коне, но однажды, случайно войдя в студию, в то время как Лисипп куда-то вышел, заметил среди сваленных в кучу на столе набросков один замечательный портрет Аристотеля.
— Нравится? — неожиданно раздался у него за спиной голос скульптора.
— Извини, — сказал Александр, вздрогнув. — Я не хотел рыться в твоих вещах, но этот рисунок великолепен. Учитель позировал тебе?
— Нет, я набросал эскизы, наблюдая за ним, когда он говорил или гулял. Хочешь взять этот себе?
— Нет. Держи у себя. Возможно, когда-нибудь тебе придется изваять его статую. Ты не считаешь, что великий мудрец заслуживает этого больше, чем царь или царевич?
— Я считаю, что заслуживают оба, если царь или царевич тоже мудры, — с улыбкой ответил Лисипп.
Время от времени Александра навещали друзья, и несколько месяцев он мог пожить вместе с ними, занимаясь в основном физическими и военными упражнениями, — особенно в периоды, когда Аристотель отлучался для своих личных исследований или по поручениям Филиппа. Иногда царевич сам ездил в Пеллу, чтобы повидать сестру Клеопатру, которая хорошела с каждым днем.
В Миезе он немедленно возвращался к занятиям, отдавая им всю свою энергию, физическую и умственную. Методичность, с которой Аристотель занимался своими исследованиями, распространялась также и на его манеру вести обучение.
Философ велел установить во дворе солнечные часы, а в библиотеке — водяные, лично спроектировав и те и другие, и таким образом измерял продолжительность каждого урока и каждого занятия в лаборатории, чтобы всем дисциплинам посвящать нужное время.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80