в Александре таились две натуры: юноши утонченной культуры и ненасытной любознательности, умевшего петь и рисовать, декламировавшего наизусть трагедии Еврипида, — и неистового воина-варвара, безжалостного истребителя, которая все более проявлялась на охоте, в состязаниях, в военных упражнениях, где пыл так захватывал его руку, что меч стремился к горлу противника, стоявшего перед ним с единственной целью обучить его.
И все же философ, похоже, разгадал тайну этого внезапно темнеющего взгляда, этой неспокойной тени, сгущавшейся в глубине левого глаза, как ночь первобытного хаоса. Но еще не настал момент выпустить на волю молодого льва Аргеада.
Аристотель чувствовал, что еще многому должен его научить, что должен направить в русло эти грозные силы, что должен указать им направление и цель. Обогатить это тело, рожденное для дикой ярости битвы, умом политика, способного составлять план действий и приводить его в исполнение. Только так Аристотель, подобно Лисиппу, создаст свой шедевр.
***
Миновала осень, наступила зима, и гонцы доставили в Миезу весть, что Филипп не собирается вернуться в Пеллу. Фракийский царь поднял голову, и следовало преподать ему урок.
Войско, обдуваемое ледяными ветрами, налетавшими с бескрайних заснеженных равнин Скифии или ледяных вершин Гаэмона, испытало в ту зиму тяжелейшие лишения. Это был чрезвычайно тяжелый поход, в котором солдатам пришлось иметь дело с неуловимым противником, воюющим на своей территории и привыкшим преодолевать еще более неблагоприятные условия. Но зато когда вновь пришла весна, все бескрайнее пространство от берегов Эгейского моря до великой реки Истр было умиротворено и присоединено к Македонской державе.
Посреди лесистых фракийских земель царь основал город и назвал его своим именем — Филиппополь, «город Филиппа», вызвав в Афинах иронию Демосфена, который прозвал этот город «городом воров» или «городом негодяев».
Весна озеленила пастбища Миезы и увела пастухов и табунщиков с равнины на горные луга.
Однажды после захода солнца тишину местечка нарушил топот скачущих бешеным галопом коней, потом послышались сухие приказы и возбужденные голоса. В дверь студии Аристотеля постучал конник из царской стражи.
— Здесь царь Филипп. Он хочет видеть своего сына и поговорить с тобой.
Аристотель встал, спеша встретить блестящего гостя, и, пока бежал по коридору, отдавал всем попадавшимся навстречу торопливые приказы, чтобы приготовили ванну и ужин для царя и его спутников.
Когда философ выскочил во двор, Александр уже скатился по лестнице.
— Отец! — кричал он, мчась навстречу Филиппу.
— Мальчик мой! — воскликнул Филипп, крепко обняв его, и долго не выпускал из объятий.
ГЛАВА 16
Александр освободился из объятий отца и посмотрел ему в лицо. Фракийский поход оставил на царе глубокий след: кожа задубела от мороза, над левой бровью пролег широкий рубец, один глаз открывался не до конца, а виски поседели.
— Что с тобой, отец?
— Это был самый тяжелый поход в моей жизни, мальчик мой, и зима оказалась более жестоким врагом, чем фракийские солдаты, но теперь наша власть простирается от Адриатики до Понта Эвксинского, от Истра до Фермопильского прохода. Греки вынуждены признать меня своим предводителем.
Александру хотелось тут же задать тысячу других вопросов, но, увидев, что слуги спешат оказать заботу высокому гостю, он сказал:
— Тебе нужно умыться, отец. Продолжим разговор за ужином. Хочешь чего-нибудь особенного?
— Есть косуля?
— Сколько угодно. И вино из Аттики.
— Назло Демосфену!
— Назло Демосфену! — воскликнул Александр и побежал на кухню проследить, чтобы все было исполнено в лучшем виде.
Аристотель пришел к царю в ванную и сел послушать, что тот скажет, пока служанки растирали Филиппу плечи и омывали спину.
— Это ванна с тонизирующим шалфеем. После нее тебе станет гораздо лучше. Как чувствуешь себя, государь?
— Совершенно разбитым, Аристотель, а еще столько нужно сделать!
— Проведешь здесь недельки две, и если не скажешь, что вернулась молодость, то хотя бы придешь в норму — хорошая диета, массажи, ванны, упражнения для больной ноги. Я должен зайти к тебе, когда у тебя найдется минутка.
— А! Не могу себе позволить ничего из этой роскоши, а военные хирурги — это военные хирурги… Как бы то ни было, спасибо: зимний военный рацион, который ты разработал для моих воинов, принес превосходные результаты. Полагаю, многим он просто спас жизнь.
Философ слегка склонил голову.
— У меня беда, Аристотель, — продолжил царь. — Мне нужен твой совет.
— Говори.
— Я знаю, что ты с этим не согласен, но я собираюсь оккупировать города, все еще связанные с Афинами в районе Проливов. Перинф и Византии подвергнутся испытанию: я должен увидеть, на чью сторону они встанут.
— Если им придется выбирать между тобой и Афинами, они выберут Афины, и тебе придется применить силу.
— У меня появился лучший военный инженер из всех ныне имеющихся, он проектирует для меня чудовищные машины, высотой в девяносто футов. Мне они обходятся в целое состояние, но стоят этих затрат.
— Стало быть, мое мнение не повлияло на твое решение.
— Нет.
— Тогда зачем ты просил моего совета?
— Из-за положения в Афинах. Мои осведомители доносят, что Демосфен хочет собрать против меня всеэллинский союз.
— Это понятно. В его глазах ты — наиболее опасный враг: ты угрожаешь независимости греческих городов.
— Если бы я захотел захватить Афины, то уже сделал бы это. Но я ограничился тем, что утвердил свою власть в области непосредственного влияния Македонии.
— Ты стер с лица земли Олинф…
— Они вывели меня из себя!
Аристотель, изогнув бровь, вздохнул:
— Понимаю.
— Так что же мне делать с этим союзом? Если у Демосфена получится, мне придется встретиться с греческим войском в открытом поле.
— Сейчас мне кажется, что оно не представляет большой опасности. Беспорядки, соперничество и взаимная зависть между греками столь сильны, что, полагаю, они ничего не добьются. Но если ты продолжишь свою агрессивную политику, то они сплотятся по-настоящему. Как это случилось во время персидского вторжения.
— Но я-то не перс! — прогремел монарх и большим кулаком ударил по краю ванны, вызвав в ней небольшую бурю.
Как только вода успокоилась, Аристотель продолжил:
— Это ничего не меняет: как всегда, когда какая-то сила добивается гегемонии, все прочие объединяются против нее. Греки очень привязаны к своей полной независимости и ради ее сохранения готовы на все. Демосфен может вступить в сговор с персами, это ты понимаешь? Для греческих полисов сохранение свободы важнее, чем кровные узы и культура.
— Разумеется. Я должен сохранять спокойствие и ждать, когда это произойдет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80