– Премного благодарен, – ответил я. – Не имея при себе в данный момент ни одного экземпляра своих книг, я, к сожалению, не способен ответить любезностью на любезность.
– В этом нет нужды, – ответил Марстон. – Я уже приобрел все написанное вами. Ваши стихи всегда со мной. Вот здесь, – сказал он, хлопая себя по голове. – «Ворон» – ну, это каждый знает наизусть. «Аннабель Ли» – великолепно. «Улялюм» – само совершенство!
«Червь-победитель», «Израфель», «Город у моря» – чем дальше, тем все более волнующе и захватывающе! И, разумеется, мои любимые «Колокола». Знаете ли вы, мистер По, что в «Денталогии» есть отрывок, непосредственно построенный по образцу этих бессмертных строк:
Словно ад покинул вдруг
Бормашины жуткий звук!
Пиорея обещает гибель вам от страшных мук!
Это просто так, к примеру, – добавил дантист. – И так на протяжении нескольких страниц.
На мгновение я безмолвно уставился на Марстона, не зная, что и отвечать. Как явствовали эти строки, под личиной hommage моему творчеству он оказался не просто виновен в беззастенчивом литературном плагиате, но и написал стихи настолько вопиюще бездарные, что они буквально граничили с пародией. В то же время я почти не сомневался, что действия Марстона продиктованы искренним восхищением.
Из неловкого положения меня вывел сам Марстон, который, взглянув поверх моего плеча, неожиданно воскликнул:
– А кто это к нам пожаловал?
Я обернулся. Читатель легко поймет мое удивление, узнав о том, кто меня приветствовал. За спиной, глядя на нас, стояла девчонка-сорванец с мальчишеским прозвищем Луи.
Теперь у меня появилась возможность рассмотреть ее более внимательно. Хотя определить возраст с абсолютной точностью было затруднительно, мне показалось, что ей лет двенадцать, от силы тринадцать. Она была высокая и худенькая, с длинными руками и крупными мальчишескими ладонями. Лицо загорелое, как будто добрую часть времени она проводила гоняясь по улицам. Черты лица приятные, хотя в общем ее ни в коем случае нельзя было назвать хорошенькой в общепринятом смысле слова: этому мешали слишком большой рот, остро торчащие скулы и впечатляющий нос. Куда более, если не самым привлекательным у нее были густые, темные, блестящие волосы – косички виднелись из-под небрежно повязанного капора.
– Простите, что вмешиваюсь, – заявила она, – не мое это дело, да и все меня ждут. Я им сказала, что забыла перчатку в театре и придется вернуться. Мы здорово повеселились на вашем представлении, доктор Марстон, хотя после вашего веселящего газа Эльзи и вправду вела себя чудно.
– Спасибо, дитя мое, – ответил дантист, и мне показалось, что его забавляют хрупкость и одновременная дерзость маленькой женщины.
Затем Луи повернулась ко мне и сказала:
– Я не могла просто так уйти, не поговорив с вами, мистер По. Только хотела сказать, что, по-моему, вы отличный писатель, хотя это жутко нечестно по отношению к папуле. Я читала все ваши вещи, все, что смогла достать. Конечно, приходилось делать это потихоньку. Анна бы жутко разозлилась, если бы накрыла меня с одним из ваших рассказов. Даже Лиззи сделала бы мне вычет, а уж она-то сущий ангел!
Даже не знаю, что сказать, – произнес я в ответ на это замечательное заявление. – Разумеется, я признателен, что вы так высоко цените мои рассказы. Однако почему вам приходится скрывать ваше чтение от близких, остается для меня загадкой… равно как и вы сами. Я знаю, что вас зовут Луиза и что ваш дядюшка – мистер Мэй. Верно ли я полагаю, что передо мной мисс Луиза Мэй?
– Почти, – ответила она. – Мэй – фамилия моей матери, а дядюшка Сэмюель приходится братом Марми. Так что моя фамилия Элкотт, и зовут меня Луиза Мэй Элкотт.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Это открытие настолько поразило меня, что даже на следующее утро я не переставал ему дивиться.
– Ты только представь – дочь этого несносного Бронсона Элкотта просто влюблена в мои рассказы! – заметил я, обращаясь к Сестричке, в то время как наш омнибус скрипел и подпрыгивал по мощенной булыжником одной из самых оживленных улиц города.
Мы направлялись в студию мистера Баллингера. Поскольку это был наш последний день в Бостоне перед отъездом в Конкорд, я после завтрака предложил посвятить утро тому, чтобы сделать дагеротип, который мы собирались подарить Путанице. Впрочем, мое предложение было продиктовано и еще одной причиной. Хотя наше поведение в предыдущие дни, насколько я мог судить, не отразилось пагубно на здоровье моей дорогой жены, мне не хотелось рисковать, подвергая ее чрезмерным нагрузкам. Позировать для портрета, рассуждал я, будет для нее новым, радостным и в то же время не слишком напряженным переживанием.
– Как тебе хорошо известно, дражайшая Сестричка, – продолжал я, – меня вовсе нельзя отнести к людям, которые наслаждаются отвратительными проявлениями низкопоклонства. Тем не менее, – сказал я, сдержанно фыркнув, – я нахожу дивную иронию в том, что мистер Элкотт, человек не от мира сего, чьи писания столь возвышенны, что практически неосязаемы, произвел на свет дочь, так проникновенно относящуюся к моей прозе, в которой господствует необузданное воображение.
И в самом деле, прежде чем расстаться с нами накануне, юная мисс Элкотт не только засвидетельствовала свое восхищение тем, что она описала как «потрясные рассказы, от которых бросает в дрожь», но и провозгласила о решимости самой стать писательницей прозы такого рода, когда вырастет.
– Может быть, это не так уж и странно, – ответила Сестричка. – Я знаю, что многие смеются над идеями мистера Элкотта по поводу образования. Но вероятно, в конце концов и в его философии есть доля истины. И уж точно он воспитал по крайней мере одну свободомыслящую дочь.
– Да, не так страшен черт, как его малюют, – согласился я, – если только можно применить подобную метафору к человеку, чьи поклонники описывают его чуть ли не как святого.
– Кроме того, – заметила Сестричка, – дети часто проявляют интересы и вкусы, прямо противоположные своим родителям.
– Никто тебя, как я, не поймет, – ответил я, думая о крайних, радикальных расхождениях между собственными поэтическими наклонностями и сугубо прозаическими заботами узко мыслящего торгаша, который меня воспитал.
Через несколько минут наш омнибус остановился. Сойдя на углу, где располагалась студия мистера Баллингера, мы подошли ко входным дверям. Когда мы распахнули дверь, зазвенел висевший внутри колокольчик.
Войдя, мы оказались в оформленном со вкусом салоне, где стояло несколько канапе из розового дерева, обтянутых пурпурным шелком, хэпплуаитские кресла и массивный стол, восьмиугольная столешница которого была сделана из мрамора с золотистыми прожилками. Вдоль стен протянулись полки, на которых были выставлены дагеротипы в тисненых кожаных рамках.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101