– Я же собственными руками положила их на корзинку с рукоделием вчера вечером, после того как пришила новые пуговицы. О Господи, что же мне теперь делать? Я не могу пойти без них сегодня на вечеринку к Энни Мофат. Перчатки – это же самое важное, без них нельзя танцевать.
– Буду рада одолжить свои, хотя на одной пятно от лимонада, – сказала Луи, которая, лежа на ковре, деловито выводила какие-то каракули в блокноте. – Придумала! – тут же воскликнула она, не отрываясь от своего занятия. – Чистую надень, а вторую нервно сжимай в руке – тонко придумано!
– Спасибо тебе, Луи, но вряд ли я смогу весь вечер протаскаться с грязной перчаткой, – сказала ее сестра. – И потом у тебя руки больше, и чистая мне все равно не подойдет.
Почти сутки истекли после событий, описанных в предыдущей главе. И за все это время я ни разу, ни по какому поводу не упомянул – ни Сестричке, ни одной из элкоттовских дам – о своей встрече с подозрительным рыжебородым бродягой. Я чувствовал, что этим лишь без нужды встревожу их. Однако я принял и кое-какие меры предосторожности, накануне вечером оставаясь внизу, пока все остальные домочадцы не разошлись по своим комнатам. Затем я обошел весь первый этаж, проверяя, крепко ли закрыты окна и заперты ли на засов передняя и задняя двери. И только тогда лег.
В данную минуту я сидел за письменным столиком в углу гостиной, сочиняя письмо Путанице о нашем визите к доктору Фаррагуту. Оторвавшись, чтобы подумать над неловким положением, в какое попала Анна, я вспомнил, что видел кремовые лайковые перчатки, расшитые изысканным цветочным рисунком, в том самом месте, которое она упоминала, а именно на корзинке с рукоделием, которую она оставила на своем стуле вчера вечером, прежде чем идти спать.
– Так я и знала! – воскликнула она, когда я подтвердил ее слова. – Но теперь их там точно нет, и вообще я уже везде смотрела. О Боже, прямо зло берет!
– Если хочешь, Анна, возьми, пожалуйста, мои перчатки. Они немножко поношенные, но все еще приличные, и я уверена, они тебе подойдут. – Это великодушное предложение исходило от моей дорогой жены, которая, сидя на диване рядом с Лиззи, помогала той шить новые платьица для ископаемых кукол.
Вы так добры, Вирджиния, – сказала Анна, которой, так же как и остальным членам семьи, жена наказала звать ее по имени, данному при крещении. – Я заметила ваши перчатки, когда мы ехали в экипаже. Они премилые, и я буду рада надеть их, если вы действительно не против. И все же мне очень хотелось бы знать, куда подевались мои.
– Может, Барнаби их утащил, – сказала Мэй, имея в виду кота. Чинно сидя в материнском кресле – ноги ее едва доставали до полу, – малышка рисовала что-то в большом альбоме, лежавшем у нее на коленях.
– Барнаби никогда бы не сделал такой гадости! – крикнула Лиззи, у которой, как я понял, кот ходил в любимчиках. – Он слишком благородный и хорошо воспитанный, чтобы воровать.
В эту минуту, словно дожидаясь, что его имя объявят перед выходом, упомянутое создание трусцой вбежало в гостиную. В зубах он держал мертвого представителя рода Apodemus sylsaticus, более известного как мышь-полевка, которую собирался положить возле дивана, вызвав этим дружный визг всех присутствовавших дам, кроме Луи.
– Боже, какие все нервные, – сказала та. Нехотя поднявшись, она подошла к лежавшему на полу почившему грызуну и, пинком выставив кота, подняла мышь за длинный хвост, отнесла к входной двери и выбросила.
– Что за тварь! – сказала Мэй, инстинктивно поджав ноги. – Не понимаю, как ты можешь называть его хорошо воспитанным, Лиззи, – продолжала она, вновь приняв прежнюю позу. – Он вечно приносит каких-нибудь бедных, беспомощных созданий, которых убивает, – птенчиков, крольчат и всякое такое.
Но он всего лишь хочет сделать подарок, – сказала Лиззи с глубокой болью за суровый приговор, вынесенный младшей сестрой коту. – Этим он хочет показать, как сильно он нас любит. Разве ваша кошка ведет себя иначе, Вирджиния?
– Нет, особенно учитывая, что это уличный котенок, – ответила жена, которая за завтраком развлекала своих новых подружек забавными случаями из жизни нашего приемыша, включая забавное описание того, какие героические усилия прилагает Катарина, стараясь отодвинуть засов на двери, ведущей на кухню. – Но, когда мы жили в деревне, она тоже ловила мышей. Тогда она была совсем дикая. Мы устроили маленький лаз в задней двери, точно как у вас, и она могла выбираться через него, когда ей вздумается.
– Может быть, Барнаби и утащил твои перчатки, Анна, – сказала Лиззи, хотя и с явным сомнением в голосе. – Ты проверяла под моей кроватью? У него там любимый тайник.
– Пойду посмотрю, – сказала Анна упавшим голосом, – хотя что-то не верится. О Боже, почему жизнь – сплошное мученье?
С этими словами она повернулась и вышла из гостиной.
Мы же вернулись каждый к своим занятиям в добрососедской тишине. Прошло немало времени, пока атмосферу спокойной сосредоточенности не нарушила Мэй, воскликнув:
– Есть! Пусть кот и считает, что дохлые мыши и кролики – лучший подарок, но уверена, что мой понравится папуле больше.
– Что ты нарисовала, Мэй, дорогая? – спросила Лиззи.
– Верно, – сказала Луи, глядя снизу вверх, положив подбородок на согнутую руку, – давайте полюбуемся ее последним шедевром.
– Это я! – воскликнула малютка, поворачивая альбом так, чтобы рисунок был виден сестрам, а также и мне с Сестричкой.
Вглядываясь в сделанный карандашом автопортрет, я был вынужден признать, что у ребенка есть определенный талант. Хотя изображенная особа лишь отдаленно напоминала Мэй, рисунок определенно выдавал чутье и вкус. Казалось вполне возможным, что постоянные упражнения, прилежный труд и неослабная дисциплина однажды могут превратить маленькую Мэй в незаурядного художника.
– Да это же вылитая ты! – вскричала Лиззи с самой неподдельной искренностью. – Я просто диву даюсь, как ты можешь так замечательно рисовать, Мэй.
– Просто я творческая личность, – произнесло дитя, как нельзя более довольное собой.
– Точно, творческая! Когда говоришь, перлы из тебя так и сыплются! – со смехом сказала Луи. – Однако работа хороша, ничего не скажешь, и даже думаю, что папа будет очень доволен, когда вернется в следующем месяце. Единственное, что меня удивляет, так это зачем ты нарисовала себя, когда мы и так уже привезли домой эту фотографию.
Предмет, который имела в виду Луи – дагеротип, изображавший сестер, который они показывали нам с Сестричкой во время путешествия из Бостона, – теперь занимал центральное место на каминной полке. Миссис Элкотт поставила его туда накануне, приняв дагеротип от дочерей с прочувствованными восклицаниями радости и удивления.
– Я решила, что папе захочется иметь мой отдельный портрет, – ответила Мэй.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101
– Буду рада одолжить свои, хотя на одной пятно от лимонада, – сказала Луи, которая, лежа на ковре, деловито выводила какие-то каракули в блокноте. – Придумала! – тут же воскликнула она, не отрываясь от своего занятия. – Чистую надень, а вторую нервно сжимай в руке – тонко придумано!
– Спасибо тебе, Луи, но вряд ли я смогу весь вечер протаскаться с грязной перчаткой, – сказала ее сестра. – И потом у тебя руки больше, и чистая мне все равно не подойдет.
Почти сутки истекли после событий, описанных в предыдущей главе. И за все это время я ни разу, ни по какому поводу не упомянул – ни Сестричке, ни одной из элкоттовских дам – о своей встрече с подозрительным рыжебородым бродягой. Я чувствовал, что этим лишь без нужды встревожу их. Однако я принял и кое-какие меры предосторожности, накануне вечером оставаясь внизу, пока все остальные домочадцы не разошлись по своим комнатам. Затем я обошел весь первый этаж, проверяя, крепко ли закрыты окна и заперты ли на засов передняя и задняя двери. И только тогда лег.
В данную минуту я сидел за письменным столиком в углу гостиной, сочиняя письмо Путанице о нашем визите к доктору Фаррагуту. Оторвавшись, чтобы подумать над неловким положением, в какое попала Анна, я вспомнил, что видел кремовые лайковые перчатки, расшитые изысканным цветочным рисунком, в том самом месте, которое она упоминала, а именно на корзинке с рукоделием, которую она оставила на своем стуле вчера вечером, прежде чем идти спать.
– Так я и знала! – воскликнула она, когда я подтвердил ее слова. – Но теперь их там точно нет, и вообще я уже везде смотрела. О Боже, прямо зло берет!
– Если хочешь, Анна, возьми, пожалуйста, мои перчатки. Они немножко поношенные, но все еще приличные, и я уверена, они тебе подойдут. – Это великодушное предложение исходило от моей дорогой жены, которая, сидя на диване рядом с Лиззи, помогала той шить новые платьица для ископаемых кукол.
Вы так добры, Вирджиния, – сказала Анна, которой, так же как и остальным членам семьи, жена наказала звать ее по имени, данному при крещении. – Я заметила ваши перчатки, когда мы ехали в экипаже. Они премилые, и я буду рада надеть их, если вы действительно не против. И все же мне очень хотелось бы знать, куда подевались мои.
– Может, Барнаби их утащил, – сказала Мэй, имея в виду кота. Чинно сидя в материнском кресле – ноги ее едва доставали до полу, – малышка рисовала что-то в большом альбоме, лежавшем у нее на коленях.
– Барнаби никогда бы не сделал такой гадости! – крикнула Лиззи, у которой, как я понял, кот ходил в любимчиках. – Он слишком благородный и хорошо воспитанный, чтобы воровать.
В эту минуту, словно дожидаясь, что его имя объявят перед выходом, упомянутое создание трусцой вбежало в гостиную. В зубах он держал мертвого представителя рода Apodemus sylsaticus, более известного как мышь-полевка, которую собирался положить возле дивана, вызвав этим дружный визг всех присутствовавших дам, кроме Луи.
– Боже, какие все нервные, – сказала та. Нехотя поднявшись, она подошла к лежавшему на полу почившему грызуну и, пинком выставив кота, подняла мышь за длинный хвост, отнесла к входной двери и выбросила.
– Что за тварь! – сказала Мэй, инстинктивно поджав ноги. – Не понимаю, как ты можешь называть его хорошо воспитанным, Лиззи, – продолжала она, вновь приняв прежнюю позу. – Он вечно приносит каких-нибудь бедных, беспомощных созданий, которых убивает, – птенчиков, крольчат и всякое такое.
Но он всего лишь хочет сделать подарок, – сказала Лиззи с глубокой болью за суровый приговор, вынесенный младшей сестрой коту. – Этим он хочет показать, как сильно он нас любит. Разве ваша кошка ведет себя иначе, Вирджиния?
– Нет, особенно учитывая, что это уличный котенок, – ответила жена, которая за завтраком развлекала своих новых подружек забавными случаями из жизни нашего приемыша, включая забавное описание того, какие героические усилия прилагает Катарина, стараясь отодвинуть засов на двери, ведущей на кухню. – Но, когда мы жили в деревне, она тоже ловила мышей. Тогда она была совсем дикая. Мы устроили маленький лаз в задней двери, точно как у вас, и она могла выбираться через него, когда ей вздумается.
– Может быть, Барнаби и утащил твои перчатки, Анна, – сказала Лиззи, хотя и с явным сомнением в голосе. – Ты проверяла под моей кроватью? У него там любимый тайник.
– Пойду посмотрю, – сказала Анна упавшим голосом, – хотя что-то не верится. О Боже, почему жизнь – сплошное мученье?
С этими словами она повернулась и вышла из гостиной.
Мы же вернулись каждый к своим занятиям в добрососедской тишине. Прошло немало времени, пока атмосферу спокойной сосредоточенности не нарушила Мэй, воскликнув:
– Есть! Пусть кот и считает, что дохлые мыши и кролики – лучший подарок, но уверена, что мой понравится папуле больше.
– Что ты нарисовала, Мэй, дорогая? – спросила Лиззи.
– Верно, – сказала Луи, глядя снизу вверх, положив подбородок на согнутую руку, – давайте полюбуемся ее последним шедевром.
– Это я! – воскликнула малютка, поворачивая альбом так, чтобы рисунок был виден сестрам, а также и мне с Сестричкой.
Вглядываясь в сделанный карандашом автопортрет, я был вынужден признать, что у ребенка есть определенный талант. Хотя изображенная особа лишь отдаленно напоминала Мэй, рисунок определенно выдавал чутье и вкус. Казалось вполне возможным, что постоянные упражнения, прилежный труд и неослабная дисциплина однажды могут превратить маленькую Мэй в незаурядного художника.
– Да это же вылитая ты! – вскричала Лиззи с самой неподдельной искренностью. – Я просто диву даюсь, как ты можешь так замечательно рисовать, Мэй.
– Просто я творческая личность, – произнесло дитя, как нельзя более довольное собой.
– Точно, творческая! Когда говоришь, перлы из тебя так и сыплются! – со смехом сказала Луи. – Однако работа хороша, ничего не скажешь, и даже думаю, что папа будет очень доволен, когда вернется в следующем месяце. Единственное, что меня удивляет, так это зачем ты нарисовала себя, когда мы и так уже привезли домой эту фотографию.
Предмет, который имела в виду Луи – дагеротип, изображавший сестер, который они показывали нам с Сестричкой во время путешествия из Бостона, – теперь занимал центральное место на каминной полке. Миссис Элкотт поставила его туда накануне, приняв дагеротип от дочерей с прочувствованными восклицаниями радости и удивления.
– Я решила, что папе захочется иметь мой отдельный портрет, – ответила Мэй.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101