ТВОРЧЕСТВО

ПОЗНАНИЕ

 


– Полагаю, в этом что-то есть, – сказал коронер, задумчиво оттягивая нижнюю губу.
– Более того, – продолжал я, – не могу отделаться от предчувствия – или, выражаясь проще, догадки: пусть мистер Баллингер и не был непосредственным исполнителем, но он так или иначе связан с этими ужасами. Отсюда следует, что, хотя в данный момент у меня нет на примете другого подозреваемого, мне кажется, я знаю, где можно найти ключ для установления личности подлинного убийцы.
– И где же? – живо поинтересовался Линч.
– В морге, – ответил я.
Как выяснилось, мое предложение совпадало с планами коронера Тилдена и констебля Линча, которые собирались первым делом ехать в морг. Однако сначала надо было завершить кое-какие приготовления, прежде чем перевезти оба тела в это мрачное хранилище, где им предстояло оставаться, пока их не востребуют родственники.
Перед отъездом Линч велел офицеру Хиггинботтому подняться в спальню, принести простыню и накрыть ею тела. Затем отдал приказ другим полицейским, чтобы они ни под каким видом не пускали в дом людей, не имеющих на то соответствующих полномочий, – приказ, вызванный вполне реальной вероятностью, что какой-нибудь любопытный зевака или неразборчивый в средствах репортер попытается проскользнуть в здание и сделать мрачный снимок на память.
Предосторожности Линча в этом отношении полностью оправдались, как только мы вышли из дома. Несмотря на чрезвычайно холодную погоду и сгущающиеся сумерки, на улице собралась толпа, включая дюжину газетчиков, которые моментально подняли гвалт, требуя информации. Линч на минутку задержался и сказал репортерам, что владелица дома, вдова миссис Рэндалл, была заколота насмерть своей разъяренной служанкой, которая затем покончила с собой. Как он объяснил мне впоследствии, он предложил эту версию событий по двум причинам: во-первых, ему не хотелось сеять панику заявлением о том, что неведомый маньяк до сих пор разгуливает на свободе, а во-вторых, потому что он полагал, что следствию пойдет на пользу, если убийца решит, что мы попались на его удочку, и не заподозрит, что мы идем по его следу.
Проложив путь через толпу, мы забрались в экипаж коронера Тилдена. Проезжая по узким, быстро темнеющим улицам, все трое хранили полное молчание, каждый был глубоко поглощен собственными мыслями.
Как читателю уже известно, я подозревал Герберта Баллингера по нескольким причинам – среди них и моя убежденность в том, что у него, как у создателя посмертных фотографий, были идеальные условия, чтобы отбирать хорошо сохранившиеся трупы, наиболее подходившие для вскрытия. Кроме того, я пришел к выводу, что, в определенной степени напоминая Берка и Хэра, он перешел к непосредственным действиям, возможно начав с Эльзи Болтон, убитой так, чтобы тело ее хорошо сохранилось. Зная, что Баллингер по роду своих занятий был прямо связан не только с мисс Болтон, но и с миссис Рэндалл, я сделал очередной вывод, возложив на него вину за смерть последней и ее служанки Салли.
Теперь, когда экипаж скрипел и подпрыгивал на булыжной мостовой, я увидел вопиющий просчет в своих рассуждениях. Если целью убийства было добывать хорошо сохранившиеся трупы, которые доктор Мак-Кензи смог бы использовать в анатомических студиях, то как можно было объяснить увечья, нанесенные убийцей миссис Рэндалл? По-мясницки изрубленное тело не годилось в качестве медицинского образца. А если Баллингер не был сообщником доктора Мак-Кензи в незаконном добывании тел, то он не мог оказаться и человеком, который украл шкатулку доктора Фаррагута. Короче, в расследовании я не продвинулся дальше вчерашнего дня, когда только что вернулся в Бостон!
То, что идеальный ход моих мыслей был нарушен, скорей всего следовало приписать тормозящему действию мадеры, которая хоть и укрепила нервы, в то же время несколько затуманила рассудок. И все же я не жалел, что пригубил этот вдохновенный напиток. Поскольку чем ближе – с каждой минутой – становился морг, тем острее я сознавал, что мне предстоит и какого самообладания это потребует.
Когда мы приехали, было уже совсем темно. Улица перед моргом была тиха и пустынна. Выйдя из экипажа, я подошел ко входу и взглянул на фасад.
Меня моментально охватило гнетущее душу чувство ледяного страха, сердце провалилось в какую-то бездну, замерло, что из всех земных ощущений более всего напоминает состояние опиомана, у которого кончилось его зелье. Я терялся в догадках – что могло заставить меня так разнервничаться при виде этого здания? Вывод напрашивался только один: реакция моя была вызвана не столько его архитектурными особенностями (практически неразличимыми в наступившей тьме), сколько сознанием его мрачного, его скорбного предназначения. Мысль об отвратительных насельниках этого дома мертвых, заключенных в массивных каменных стенах, внушала мне чувство непреодолимого страха.
Пройдя через главный вход, мы пошли по узкому, наклонному, тускло освещенному коридору с серыми, до ужаса безликими стенами. Еще минута – и мы были в покойницкой.
Площадь зала составляла примерно двадцать квадратных футов. Пол был выложен кирпичом. Стены – исключительно неприятного зеленоватого оттенка. Зловеще мрачный свет нескольких газовых фонарей – единственный источник освещения в этот поздний час – в немалой степени способствовал созданию нестерпимо отвратительной атмосферы.
Середину зала занимали пять каменных столов на железных опорах, на каждом из которых лежало по человеческому телу. Не считая одного – крохотного мальчика-младенца, пуповина которого явно свидетельствовала, что от него избавились сразу после рождения, – остальные приличия ради были покрыты простынями, из-под которых виднелись только головы, шеи и плечи.
Тут была молодая женщина, чье багровое, вздувшееся лицо говорило о том, что это утопленница, – очевидное самоубийство. Другое принадлежало исключительно дородному мужчине с густыми усами, чье безжизненное тело, как сообщил мне Тилден, было найдено в переулке одного из пользующихся дурной славой предместий города. Причина его смерти была до сих пор не установлена, хотя, судя по всему, он умер ненасильственно, возможно – как предполагал Тилден, – от разрыва сердца, не выдержавшего такого веса. Третий был человеком необычайно грубой наружности, со сплошь покрытым шрамами лицом; его зарезали в пьяной потасовке в распивочной неподалеку от пристани.
Последним лежал Герберт Баллингер.
За несколько ярдов мне показалось, что лицо дагеротиписта густо вымазано смолой. Только подойдя поближе, я различил, что кожа его совершенно обуглилась.
Голова у меня закружилась, тошнота подступила к горлу. Закрыв глаза, я схватился за край мраморной плиты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101