Лицо его было разукрашено боевыми узорами, то есть сажей с пожарища.
— А я разобью тебе морду, — спокойно, как и положено настоящему индейцу, сказал Иероним.
Драться он не умел, поэтому сделал самое простое и эффектное. Он сильно толкнул Пафнутьева в грудь. Вилен Сергеевич откинулся назад, завис на какое-то короткое мгновение в промежуточной фазе, а потом рухнул во весь рост в тихий, заросший пруд. В лицо Ане ударил сильный запах сероводорода. В пруду, даже с зеленым шиньоном из ряски на седых волосах, Вилен Сергеевич остался таким же спокойным и обходительным.
— А водичка холодная, — заметил он, разгребая ряску, на всякий случай, к противоположному берегу.
Но на этом его приключения не закончились. Из-под старенькой яблони вдруг раздался оглушительный боевой клич индейцев. Головы краснокожих воинов появились над травой, и в несчастного Вилена Сергеевича полетели прошлогодние яблоки, правда, довольно мягкие, почти черные.
— Бросать черта в омут бесполезно, — повторила Аня. — Там его дом.
Глава 13
Дарили, принц, вы знаете прекрасно.
С придачею певучих нежных слов,
Их ценность умножавших. Так как запах
Их выдохся, возьмите их назад…
Жизнь Ани, ограниченная мастерской мужа на Австрийской площади и университетом, изменялась так быстро, словно она не сидела над книжками, не говорила с руководителем диплома, не стояла у кухонной плиты, а неслась на реактивном истребителе.
Пафнутьев, конечно, мерзавец, каких мало. Как далеко он раскинул свои невидимые щупальца? Куда только не залезли хоботки этого насекомого? Никита Фасонов считает его своим главным врагом. Каким-то образом он устроил успех Иеронима на Западе, раскрутил как поп-звезду. Но ведь это невозможно! Существуют же вечные законы эстетики, критерии прекрасного. Она сама сейчас их изучает, чтобы перенести на современные газетные полосы. Фасонов уверен, что работы Иеронима — мазня и халтура, а Пафнутьев делает на них деньги, обеспечивая и себя, и Тамару… Но ведь живопись — это не музыкальная попса. Здесь не может быть «фанеры». Почему же тогда Иероним не может быть свободным от этого негодяя? У него все есть, все под рукой: краски, кисти, холст, мольберт, мастерская…. Все понимающая и готовая прийти на помощь жена, наконец. Почему же он зависим, несвободен?
Судя по всему, Вилен Сергеевич так же держит мачеху Тамару. Тоже на мягком, очень удобном и уютном поводке. Но попробуй с него сорваться! Он держит крепче стальной цепи и ошейника с шипами.
Теперь вот Пафнутьев добрался до Ани. Неужели он был знаком с мамой? Или это ложь? Вряд ли он лгал. Это было бы слишком просто и глупо. Пафнутьев знает всех на свете, можно этому верить. Он только не знает, как ему пригодится следующий человек, но уже опутывает его своими щупальцами, заносит его в свой реестр, со всеми его слабостями, дурными привычками, ошибками. Все это пойдет при случае в дело. Кажется, у Толстого в какой-то повести сравниваются смерти человека и лошади. У лошади все идет в дело — мясо, шкура, копыта. Мертвый человек всем в тягость, отвратителен, никому не нужен. Ну, конечно, конюшня! «Холстомер» Толстого. Смерть старого Холстомера и его хозяина. Пафнутьев бы доказал Льву Николаевичу, как правильно использовать человека, чтобы, убив его, уничтожив, все использовать в деле: мясо характера, шкуру его слабостей, копыта дурных привычек…
Но нельзя же поверить, что папа — не папа, отец — не отец. Ни разу он не только не поднял на Аню руки, он голоса на нее не повысил. Правда, он никогда никого не обидел. Он вообще сторонился людей, кивал им издалека и спешил к себе в музей, где не было посетителей. Так ему только этого и надо было. Он тихий, безобидный человек и подходит на роль…
Стоп! Так думать — значит поверить Пафнутьеву. А верить ему нельзя, даже если он говорит правду. Такой парадокс. Древняя китайская мудрость на этот счет говорит: если ложное учение исповедует хороший человек, оно становится истинным. Здесь же — наоборот. Если мерзавец говорит правду, значит, это ложь.
Генетическая экспертиза! Какой бред! Даже если ее настоящий отец… нет, не так… биологический отец — американский миллиардер или султан Брунея, это не имеет никакого значения. Алексей Иванович — ее отец! Почему Алексей Иванович? Что это с ней такое? Не даваться демону, ни на ноготь не уступать ему тела, ни флюида не отдавать ему души. Папа, мой папа. Добрый чудак…
Аня оглянулась в поисках телефонной трубки. Опять куда-нибудь ее засунул Иероним. Можно было нажать специальную поисковую кнопку на базе, но ей надо было позвонить в это мгновение. Она позвонила по мобильнику.
— Алло, мама? Привет. Как ты там?… Ничего у меня не случилось, просто решила позвонить. Как папа? Чем занимается? Не ругайся ты на него. Что он тебе сделал? Ну, конечно! Ничего не сделал — это тоже по нашим временам немало. Я бы памятник поставила человеку, который ничего никому не сделал, не навредил. А потом он же, в конце концов, сделал меня. Или тебе этого мало, мама? Что ты замолчала? Неужели я такая уж плохая дочь? Ой, мам, извини, у меня телефон зазвонил. Отыскался, мерзавец, вот тут, под подушкой. Я потом тебе перезвоню…
Телефон верещал, будто Аня его придушила, облокотившись на диванную подушку.
— Алло! Здравствуйте, Анечка, — в трубке был сладкий и вкрадчивый голос Вилена Сергеевича. — Мое предложение остается в силе. У вас есть время на размышление…
— Звоните в ад! Там вас уже ждут! — крикнула Аня и хотела бросить трубку, но, к сожалению, надо было нажимать на красную кнопку, поэтому до нее успели донестись слова Пафнутьева:
— Хотя бы помяните меня в своих молитвах, нимфа….
Нельзя молиться за Ирода — Богородица не велит. Жаль, что не успела ему это сказать. За Пафнутьевым все-таки осталось последнее слово.
Аня залезла с ногами на диван, обложилась подушками и мягкими игрушечными зверями с глупыми мордами. Из всех ее неживых друзей только старая кукла была с осмысленным взглядом. Брюнетка с короткой стрижкой и темными внимательными глазами. Ее подарил ей когда-то дядя Гена. Мама почему-то назвала ее Гаврош. Может, за стрижку? Но с тех пор так и повелось: «Где мой Гаврош? Мама, сшей платье для Гавроша! Я буду спать с Гаврошем». До сих пор старенький Гаврош женского пола был рядом с ней.
Она взяла с полки умную книгу совсем не по теме диплома. Так было у нее всегда, стоило нагрузиться какой-нибудь важной и необходимой работой, которая требовала всю ее без остатка, и у нее сразу же просыпалась неуемная жажда прямо противоположных знаний. Теперь вот, когда надо было читать общие труды по композиции, специальные работы по оформлению газетных страниц и вырезать для примера эти самые страницы из неподъемной макулатурной пачки, ей мучительно хотелось мудрых мыслей, отвлеченных рассуждений.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69
— А я разобью тебе морду, — спокойно, как и положено настоящему индейцу, сказал Иероним.
Драться он не умел, поэтому сделал самое простое и эффектное. Он сильно толкнул Пафнутьева в грудь. Вилен Сергеевич откинулся назад, завис на какое-то короткое мгновение в промежуточной фазе, а потом рухнул во весь рост в тихий, заросший пруд. В лицо Ане ударил сильный запах сероводорода. В пруду, даже с зеленым шиньоном из ряски на седых волосах, Вилен Сергеевич остался таким же спокойным и обходительным.
— А водичка холодная, — заметил он, разгребая ряску, на всякий случай, к противоположному берегу.
Но на этом его приключения не закончились. Из-под старенькой яблони вдруг раздался оглушительный боевой клич индейцев. Головы краснокожих воинов появились над травой, и в несчастного Вилена Сергеевича полетели прошлогодние яблоки, правда, довольно мягкие, почти черные.
— Бросать черта в омут бесполезно, — повторила Аня. — Там его дом.
Глава 13
Дарили, принц, вы знаете прекрасно.
С придачею певучих нежных слов,
Их ценность умножавших. Так как запах
Их выдохся, возьмите их назад…
Жизнь Ани, ограниченная мастерской мужа на Австрийской площади и университетом, изменялась так быстро, словно она не сидела над книжками, не говорила с руководителем диплома, не стояла у кухонной плиты, а неслась на реактивном истребителе.
Пафнутьев, конечно, мерзавец, каких мало. Как далеко он раскинул свои невидимые щупальца? Куда только не залезли хоботки этого насекомого? Никита Фасонов считает его своим главным врагом. Каким-то образом он устроил успех Иеронима на Западе, раскрутил как поп-звезду. Но ведь это невозможно! Существуют же вечные законы эстетики, критерии прекрасного. Она сама сейчас их изучает, чтобы перенести на современные газетные полосы. Фасонов уверен, что работы Иеронима — мазня и халтура, а Пафнутьев делает на них деньги, обеспечивая и себя, и Тамару… Но ведь живопись — это не музыкальная попса. Здесь не может быть «фанеры». Почему же тогда Иероним не может быть свободным от этого негодяя? У него все есть, все под рукой: краски, кисти, холст, мольберт, мастерская…. Все понимающая и готовая прийти на помощь жена, наконец. Почему же он зависим, несвободен?
Судя по всему, Вилен Сергеевич так же держит мачеху Тамару. Тоже на мягком, очень удобном и уютном поводке. Но попробуй с него сорваться! Он держит крепче стальной цепи и ошейника с шипами.
Теперь вот Пафнутьев добрался до Ани. Неужели он был знаком с мамой? Или это ложь? Вряд ли он лгал. Это было бы слишком просто и глупо. Пафнутьев знает всех на свете, можно этому верить. Он только не знает, как ему пригодится следующий человек, но уже опутывает его своими щупальцами, заносит его в свой реестр, со всеми его слабостями, дурными привычками, ошибками. Все это пойдет при случае в дело. Кажется, у Толстого в какой-то повести сравниваются смерти человека и лошади. У лошади все идет в дело — мясо, шкура, копыта. Мертвый человек всем в тягость, отвратителен, никому не нужен. Ну, конечно, конюшня! «Холстомер» Толстого. Смерть старого Холстомера и его хозяина. Пафнутьев бы доказал Льву Николаевичу, как правильно использовать человека, чтобы, убив его, уничтожив, все использовать в деле: мясо характера, шкуру его слабостей, копыта дурных привычек…
Но нельзя же поверить, что папа — не папа, отец — не отец. Ни разу он не только не поднял на Аню руки, он голоса на нее не повысил. Правда, он никогда никого не обидел. Он вообще сторонился людей, кивал им издалека и спешил к себе в музей, где не было посетителей. Так ему только этого и надо было. Он тихий, безобидный человек и подходит на роль…
Стоп! Так думать — значит поверить Пафнутьеву. А верить ему нельзя, даже если он говорит правду. Такой парадокс. Древняя китайская мудрость на этот счет говорит: если ложное учение исповедует хороший человек, оно становится истинным. Здесь же — наоборот. Если мерзавец говорит правду, значит, это ложь.
Генетическая экспертиза! Какой бред! Даже если ее настоящий отец… нет, не так… биологический отец — американский миллиардер или султан Брунея, это не имеет никакого значения. Алексей Иванович — ее отец! Почему Алексей Иванович? Что это с ней такое? Не даваться демону, ни на ноготь не уступать ему тела, ни флюида не отдавать ему души. Папа, мой папа. Добрый чудак…
Аня оглянулась в поисках телефонной трубки. Опять куда-нибудь ее засунул Иероним. Можно было нажать специальную поисковую кнопку на базе, но ей надо было позвонить в это мгновение. Она позвонила по мобильнику.
— Алло, мама? Привет. Как ты там?… Ничего у меня не случилось, просто решила позвонить. Как папа? Чем занимается? Не ругайся ты на него. Что он тебе сделал? Ну, конечно! Ничего не сделал — это тоже по нашим временам немало. Я бы памятник поставила человеку, который ничего никому не сделал, не навредил. А потом он же, в конце концов, сделал меня. Или тебе этого мало, мама? Что ты замолчала? Неужели я такая уж плохая дочь? Ой, мам, извини, у меня телефон зазвонил. Отыскался, мерзавец, вот тут, под подушкой. Я потом тебе перезвоню…
Телефон верещал, будто Аня его придушила, облокотившись на диванную подушку.
— Алло! Здравствуйте, Анечка, — в трубке был сладкий и вкрадчивый голос Вилена Сергеевича. — Мое предложение остается в силе. У вас есть время на размышление…
— Звоните в ад! Там вас уже ждут! — крикнула Аня и хотела бросить трубку, но, к сожалению, надо было нажимать на красную кнопку, поэтому до нее успели донестись слова Пафнутьева:
— Хотя бы помяните меня в своих молитвах, нимфа….
Нельзя молиться за Ирода — Богородица не велит. Жаль, что не успела ему это сказать. За Пафнутьевым все-таки осталось последнее слово.
Аня залезла с ногами на диван, обложилась подушками и мягкими игрушечными зверями с глупыми мордами. Из всех ее неживых друзей только старая кукла была с осмысленным взглядом. Брюнетка с короткой стрижкой и темными внимательными глазами. Ее подарил ей когда-то дядя Гена. Мама почему-то назвала ее Гаврош. Может, за стрижку? Но с тех пор так и повелось: «Где мой Гаврош? Мама, сшей платье для Гавроша! Я буду спать с Гаврошем». До сих пор старенький Гаврош женского пола был рядом с ней.
Она взяла с полки умную книгу совсем не по теме диплома. Так было у нее всегда, стоило нагрузиться какой-нибудь важной и необходимой работой, которая требовала всю ее без остатка, и у нее сразу же просыпалась неуемная жажда прямо противоположных знаний. Теперь вот, когда надо было читать общие труды по композиции, специальные работы по оформлению газетных страниц и вырезать для примера эти самые страницы из неподъемной макулатурной пачки, ей мучительно хотелось мудрых мыслей, отвлеченных рассуждений.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69