Райповская баба заронила в ней сомнения насчет счастливого супружеского ложа. Каким образом решала бы Аня проблему «эротического пафоса», неизвестно, потому что Иероним в это время как раз стал меняться буквально на глазах, и другие проблемы заслонили эту.
Руководителя диплома Аня искала совершенно напрасно. Она сразу поняла, что Солохин ничего не успел прочитать, но боялся в этом признаться. Он долго говорил на общие темы, а под конец так разошелся, что стал критиковать Анину вторую главу. Обычно в таких случаях Аня отмалчивалась и только согласно кивала головой, но на этот раз она решила поймать старого болтуна.
— Николай Валентинович, правильно я поступила, обратившись во второй главе к американскому теоретику газетного оформления Генри Миллеру?
— Очень похвально, что вы используете в своей работе зарубежные источники, — обстоятельно начал отвечать Солохин. — У американских теоретиков печати несколько тенденциозный взгляд на оформительское дело. Генри Миллер, в частности, недооценивает роль «разворота» в современной газете…
Старый врунишка! Получи вот за мелкую ложь!
— Простите, я немного запуталась, — засмеялась Аня. — Только что читала в метро «Тропик Рака» Генри Миллера и вот перепутала. Миллер — это же классик «эротического пафоса» в современной литературе! Извините меня, Николай Валентинович… Генри Миллер точно недооценивает роль «разворота».
Солохин покраснел, закашлялся, порылся в отвислом кармане пиджака, нашел платок и обтер вспотевшую лысину.
— Это вы простите старика, не успел прочитать ваши главы. Внучку тут водил в зоопарк, а потом… навалилось все как-то. Да и возраст уже не тот, не успеваю как раньше. В каждом из преподавателей на всю жизнь засел студент. Стал придумывать, изворачиваться, как на зачете. Простите старика за детскую ложь…
Он был так трогателен и беззащитен в эту минуту, что Аня готова была сквозь землю провалиться. Что ей стоило минут десять покивать головой, посоглашаться? Аня в порыве раскаянья и доброты встала на цыпочки и поцеловала профессора в большой влажный лоб.
— Что вы, что вы! — испугался и одновременно обрадовался Солохин. — Ну, зачем вы! Вы ведь удивительная девушка! Нельзя вам целовать стариков! Это дурно, неправильно, противно природе. А вот знаете, что я вам хочу предложить? Наша кафедра сейчас готовит к печати учебное пособие «Фотонаборные процессы». Не согласитесь ли вы сфотографироваться на фоне одной из импортных фотонаборных установок? Заплатить вам вряд ли смогут, но вам ведь это не трудно, а учебник вами украсится…
Еще никто не предлагал Ане поработать моделью. Внешность у нее была, а роста не было. Путь на подиум был для нее заказан, но вот стать Клаудией Шиффер фотонаборных процессов она еще вполне могла.
Выходя из университета на Первую линию, Аня позвонила Иерониму. Ее муж был «выключен или находился вне зоны действия сети». Она опять нажала на кнопку, будто за несколько секунд все могло измениться, словно он мог почувствовать, что звонит именно она. Ну же, ответь! Ответь хоть раз в жизни! Надо же отвечать за свои поступки хотя бы перед одним человеком на свете! Ответь…
— Анечка! — голос был похож на голос Иеронима, хотя несколько сладковатый. — А я вас жду. Почему-то решил, что раз вас нет дома, то вы должны быть на учебе.
Из серого «мерседеса» высовывался Никита Фасонов. На нем были черные джинсы и футболка с изображением газетной полосы «Нью-Йорк таймс», правда, отпечатанной зеркально и вверх ногами.
— Подумал: в чем появиться перед факультетом журналистики? — сказал Никита, заметив, что его рассмотрели. — Решил, что это — самый подходящий наряд. К тому же есть шанс понравиться будущей журналистке. Вам ведь нравятся газетные страницы?
Фасонов был галантен, как обычно. Вышел, придержал дверцу, подержался за локоть, закрыл машину. Ничего не перепутал.
— Должна вас, Никита, огорчить, — сказала Аня. — К третьей главе диплома я окончательно охладела к журналистике. Как способ постижения действительности она меня больше не устраивает.
— Надеюсь, вы защитите диплом и только потом поступите на философский факультет? — спросил Фасонов.
— Про философский факультет я не думала. А диплом я защищу, чтобы не расстраивать маму.
— Замечательная причина! — сказал Никита с воодушевлением. — Мне отвезти вас домой?
— А можно куда-нибудь перекусить?
— Конечно! Я знаю множество симпатичных местечек! — воскликнул Фасонов и повторил: — Замечательная причина! Чтобы не расстраивать маму, можно не только диплом написать. Можно стать гораздо лучше, чем велит тебе природа. Можно от таких соблазнов отказаться, от которых дух захватывает…
Он резко сорвал машину с места, так что Аню вдавило в кресло.
— Никита, а можно задать вам вопрос, который никогда бы не задала?
— Догадываюсь, про что, — улыбнулся Никита, становясь в профиль очень похожим на Иеронима. — Любопытство-то у вас, Анечка, журналистское, а говорите, что разочаровались.
— Нет, это любопытство женское.
— Женское любопытство удовлетворить всегда готов, — несмотря на сложную дорожную ситуацию, Никита повернулся к Ане и подмигнул.
— Вы так хорошо сказали про маму…
— Да, моя мама… моя мама, — он проговорил это тихо-тихо, как сокровенную молитву. — Я еще не нашел женщину, которая изначально признала бы, что моя мама — это главное, а она только вторая женщина для меня.
— Любой женщине это признать почти невозможно, — ответила Аня.
— Вот поэтому я до сих пор не женат. У меня было много женщин, но никогда не было жены. Может, уже и не будет… Куда вот прет?! Сидел бы дома, старый хрен! Накупят ржавых консервных банок и лезут! «Пятерочники»…
— Если вы догадались, что я у вас хочу спросить, почему же молчите?
— Вы по поводу нашего сходства с Иеронимом? Поверите ли, Анечка, я никогда не унизил мать таким вопросом. Я никогда не спрашивал ее об этом и никогда не спрошу. Она сама мне расскажет, если сочтет нужным… Моя мама. Но я точно знаю, что они с Василием Ивановичем были знакомы. Она принесла ему мои детские рисунки, а он признал во мне талант художника и рекомендовал серьезно заняться рисованием. Об этом мне уже Лонгин рассказал.
— Ваша мама сейчас на пенсии?
— Сидит дома и счастлива этим. Говорит, что всю жизнь мечтала о пенсии, чтобы читать, смотреть телевизор, ходить по музеям, гулять в парках. Она любит пораньше уехать в Павловский парк, посетить два-три любимых места, не больше, а потом просидеть весь день с книгой на скамеечке над Славянкой. Я потом за ней заезжаю…
Аня видела, как улыбка надолго застыла на лице Фасонова.
— Если бы не мама, я наделал бы в жизни много такого, что было бы приятно мне и больно другим. Да я и так не особенно уж церемонюсь с людишками… Вот для этого козла, наверное, написаны другие правила дорожного движения!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69
Руководителя диплома Аня искала совершенно напрасно. Она сразу поняла, что Солохин ничего не успел прочитать, но боялся в этом признаться. Он долго говорил на общие темы, а под конец так разошелся, что стал критиковать Анину вторую главу. Обычно в таких случаях Аня отмалчивалась и только согласно кивала головой, но на этот раз она решила поймать старого болтуна.
— Николай Валентинович, правильно я поступила, обратившись во второй главе к американскому теоретику газетного оформления Генри Миллеру?
— Очень похвально, что вы используете в своей работе зарубежные источники, — обстоятельно начал отвечать Солохин. — У американских теоретиков печати несколько тенденциозный взгляд на оформительское дело. Генри Миллер, в частности, недооценивает роль «разворота» в современной газете…
Старый врунишка! Получи вот за мелкую ложь!
— Простите, я немного запуталась, — засмеялась Аня. — Только что читала в метро «Тропик Рака» Генри Миллера и вот перепутала. Миллер — это же классик «эротического пафоса» в современной литературе! Извините меня, Николай Валентинович… Генри Миллер точно недооценивает роль «разворота».
Солохин покраснел, закашлялся, порылся в отвислом кармане пиджака, нашел платок и обтер вспотевшую лысину.
— Это вы простите старика, не успел прочитать ваши главы. Внучку тут водил в зоопарк, а потом… навалилось все как-то. Да и возраст уже не тот, не успеваю как раньше. В каждом из преподавателей на всю жизнь засел студент. Стал придумывать, изворачиваться, как на зачете. Простите старика за детскую ложь…
Он был так трогателен и беззащитен в эту минуту, что Аня готова была сквозь землю провалиться. Что ей стоило минут десять покивать головой, посоглашаться? Аня в порыве раскаянья и доброты встала на цыпочки и поцеловала профессора в большой влажный лоб.
— Что вы, что вы! — испугался и одновременно обрадовался Солохин. — Ну, зачем вы! Вы ведь удивительная девушка! Нельзя вам целовать стариков! Это дурно, неправильно, противно природе. А вот знаете, что я вам хочу предложить? Наша кафедра сейчас готовит к печати учебное пособие «Фотонаборные процессы». Не согласитесь ли вы сфотографироваться на фоне одной из импортных фотонаборных установок? Заплатить вам вряд ли смогут, но вам ведь это не трудно, а учебник вами украсится…
Еще никто не предлагал Ане поработать моделью. Внешность у нее была, а роста не было. Путь на подиум был для нее заказан, но вот стать Клаудией Шиффер фотонаборных процессов она еще вполне могла.
Выходя из университета на Первую линию, Аня позвонила Иерониму. Ее муж был «выключен или находился вне зоны действия сети». Она опять нажала на кнопку, будто за несколько секунд все могло измениться, словно он мог почувствовать, что звонит именно она. Ну же, ответь! Ответь хоть раз в жизни! Надо же отвечать за свои поступки хотя бы перед одним человеком на свете! Ответь…
— Анечка! — голос был похож на голос Иеронима, хотя несколько сладковатый. — А я вас жду. Почему-то решил, что раз вас нет дома, то вы должны быть на учебе.
Из серого «мерседеса» высовывался Никита Фасонов. На нем были черные джинсы и футболка с изображением газетной полосы «Нью-Йорк таймс», правда, отпечатанной зеркально и вверх ногами.
— Подумал: в чем появиться перед факультетом журналистики? — сказал Никита, заметив, что его рассмотрели. — Решил, что это — самый подходящий наряд. К тому же есть шанс понравиться будущей журналистке. Вам ведь нравятся газетные страницы?
Фасонов был галантен, как обычно. Вышел, придержал дверцу, подержался за локоть, закрыл машину. Ничего не перепутал.
— Должна вас, Никита, огорчить, — сказала Аня. — К третьей главе диплома я окончательно охладела к журналистике. Как способ постижения действительности она меня больше не устраивает.
— Надеюсь, вы защитите диплом и только потом поступите на философский факультет? — спросил Фасонов.
— Про философский факультет я не думала. А диплом я защищу, чтобы не расстраивать маму.
— Замечательная причина! — сказал Никита с воодушевлением. — Мне отвезти вас домой?
— А можно куда-нибудь перекусить?
— Конечно! Я знаю множество симпатичных местечек! — воскликнул Фасонов и повторил: — Замечательная причина! Чтобы не расстраивать маму, можно не только диплом написать. Можно стать гораздо лучше, чем велит тебе природа. Можно от таких соблазнов отказаться, от которых дух захватывает…
Он резко сорвал машину с места, так что Аню вдавило в кресло.
— Никита, а можно задать вам вопрос, который никогда бы не задала?
— Догадываюсь, про что, — улыбнулся Никита, становясь в профиль очень похожим на Иеронима. — Любопытство-то у вас, Анечка, журналистское, а говорите, что разочаровались.
— Нет, это любопытство женское.
— Женское любопытство удовлетворить всегда готов, — несмотря на сложную дорожную ситуацию, Никита повернулся к Ане и подмигнул.
— Вы так хорошо сказали про маму…
— Да, моя мама… моя мама, — он проговорил это тихо-тихо, как сокровенную молитву. — Я еще не нашел женщину, которая изначально признала бы, что моя мама — это главное, а она только вторая женщина для меня.
— Любой женщине это признать почти невозможно, — ответила Аня.
— Вот поэтому я до сих пор не женат. У меня было много женщин, но никогда не было жены. Может, уже и не будет… Куда вот прет?! Сидел бы дома, старый хрен! Накупят ржавых консервных банок и лезут! «Пятерочники»…
— Если вы догадались, что я у вас хочу спросить, почему же молчите?
— Вы по поводу нашего сходства с Иеронимом? Поверите ли, Анечка, я никогда не унизил мать таким вопросом. Я никогда не спрашивал ее об этом и никогда не спрошу. Она сама мне расскажет, если сочтет нужным… Моя мама. Но я точно знаю, что они с Василием Ивановичем были знакомы. Она принесла ему мои детские рисунки, а он признал во мне талант художника и рекомендовал серьезно заняться рисованием. Об этом мне уже Лонгин рассказал.
— Ваша мама сейчас на пенсии?
— Сидит дома и счастлива этим. Говорит, что всю жизнь мечтала о пенсии, чтобы читать, смотреть телевизор, ходить по музеям, гулять в парках. Она любит пораньше уехать в Павловский парк, посетить два-три любимых места, не больше, а потом просидеть весь день с книгой на скамеечке над Славянкой. Я потом за ней заезжаю…
Аня видела, как улыбка надолго застыла на лице Фасонова.
— Если бы не мама, я наделал бы в жизни много такого, что было бы приятно мне и больно другим. Да я и так не особенно уж церемонюсь с людишками… Вот для этого козла, наверное, написаны другие правила дорожного движения!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69