Глава 19
Она шумит.
И в самом деле, видно, помешалась.
Ее так жалко!
На вернисаж пришлось убийство, поэтому в первый день выставку посещали в основном следственные органы. Дисциплинированные старички от партии-спонсора, друзья и знакомые Василия Лонгина смогли попасть туда только на второй день. А на третий на выставке почти никого уже не было. Неделю она не продержалась, свернули ее досрочно, картины Лонгина-старшего свезли в бывшую мастерскую художника — теперь его сына — на Австрийской площади. Никто не протестовал, главный организатор выставки был убит, сын художника сидел в камере предварительного заключения, Тамара Лонгина растворилась в воздухе, словно шамаханская царица.
Аня была одна в огромной мастерской, как старый Фирс в заколоченном доме, как блокадная девочка Таня Савичева, как белая кобра из «Маугли», сторожившая сокровища в подземелье. Сначала ей было даже забавно. Она расставила изображения первых лиц советского государства за несколько десятилетий, будто решила играть в школу. Какое-то время она прохаживалась перед ними, чувствуя себя учительницей перед провинившимися учениками.
— Начинаем урок истории, — сказала она строгим голосом. — Кто опять накурил? Ты, Джугашвили? Дышать невозможно, не продохнуть в стране… Записывайте, разгильдяи. Тема нашего урока «Сущность либерализма». Из самого слова понятно, что основная идея либерализма — осуществление свободы личности… Ульянов, почему тебя вчера не было на уроке? Прогулял? Немцы вагон запломбировали, и ты не смог выйти? Скажи спасибо, что папа у тебя инспектор гимназий… Главный метод действия либерализма — устранение всего того, что мешает или угрожает существованию индивидуальной свободы… Леня Брежнев, оставь в покое карту Афганистана, тебе все равно не понять, где находится эта страна. Говори четче и сейчас же выплюнь жвачку. Кто принес в класс жвачку? Повторяю, кто принес в школу жвачку? Миша Суслов, скажи мне тихонько на ухо… Понятно. Горбачев, опять ты лазал через Берлинскую стену за жвачкой? Ты думаешь, для этого существует большая перемена?.. Что еще, Мишенька Суслов? Юра Андропов во время уроков ходит в кино? Юра, сколько можно смотреть «Семнадцать мгновений весны»? Хочешь быть похожим на Кальтен-бруннера?.. Либерализм — система индивидуалистическая, дающая человеческой личности и ее правам превосходство над всем остальным. Однако либерализм не абсолютен. Записали? Кто все время стучит? Никита Хрущев, перестань стучать ботинком, ты не в ООН, к тому же ты опять пришел без сменной обуви… Либерализм хорошо знает, что человек, будучи наделен более или менее самостоятельным сознанием и относительной свободой воли, может стремиться к злу так же, как к добру… Миша Калинин, с тобой я хочу поговорить по душам. Как ты, бородатый козел, мог жить, сидеть с ним за одним столом, говорить, улыбаться его шуткам, целовать его рябую рожу, когда твою жену он держал в лагере даже не как заложницу, а как рабыню, животное в клетке? Ты променял на безжизненную химеру государства живую женщину. Без женщины ты так и остался в истории шутом гороховым. Сегодня ты, Миша, самый гадкий ученик. Без освобожденной жены в школе даже не появляйся… Дети, поприветствуем нового мальчика, к сожалению, у нас нет его портрета, но скоро обязательно будет…
Даже с их изображениями было шутить опасно. Аня почувствовала в этот теплый вечер металлический холод, который исходил от государственных лиц. Как тяжело было, наверное, Василию Ивановичу, хотя он в этом не отдавал себе отчета. Может, поэтому он коллекционировал «живую живопись» других художников?
Аня подошла к огромному студийному окну. Если представить, что это окно нормального размера, то Аня похожа на маленького котенка на подоконнике. Никого нет дома, большие ноги хозяев куда-то ушли. Маленький котенок смотрит на улицу. Прохожие за стеклом, выходящие из «Бистро», перебегающие через проспект и улицу Мира, кажутся ему не больше мухи. Он пробует трогать их лапой, но они убегают от него за деревянную раму, как дождевые капли. Котенок, хотя и маленький, но зверь, и тоска у него тоже звериная.
Она и не подозревала раньше, что бывает у людей такая тоска. Звериная тоска выслеживала ее, подкрадывалась, окружала, отжимала от людей, и вот накинулась на нее всей своей тяже-стью. «Я молода, красива, я нравлюсь мужчинам, я могу любить и быть любимой», — шептала она себе, но это не помогало. У нее всегда, на самый последний случай, есть дом с родителями, с мамой, папой. Она может сейчас взять спортивную сумку, натянуть джинсы, кроссовки и махнуть к ним на перекладных поездах, а лучше на такси. Свалится, как снег на голову, без звонка, без подогреваемого к ее приезду ужина. Мама будет суетиться, во всем оправдывать дочку и ругать всех и вся на чем свет стоит, поставит перед ней поспешную яичницу с колбасой. Папа станет бубнить про чудь, древних новгородцев, Аракчеева, Державина, смородиновые кусты, разросшийся ревень и навозные смеси…
Нет, никуда она поехать не может. Нельзя сейчас бросить Иеронима. Завтра она пойдет с передачей туда, на набережную, за Финляндский вокзал. Там стоят женщины, машут платками, делают какие-то знаки. Аня научится у них, станет своей, понимающей. Будет знать все новости режимного объекта, все их правила. Можно ли посылать в передачах сигареты с фильтром? Вот в чем вопрос. А все остальное сейчас не так важно. Недописанные дипломы, недорисованные картины, яичница с колбасой, Аракчеев, Державин, смородиновые кусты…
Никогда Аня не думала, что отец может быть каким-то другим. Она привыкла к говорящему, но не слушающему человеку, всегда куда-то уходящему, исчезающему то за плодовыми кустами, то за музейными экспонатами. На него кричали, он кивал в такт ругани и покорно удалялся, переставали кричать — он появлялся опять и говорил, даже не говорил, а рассказывал. Исторические анекдоты, краеведческие новости, футбольные истории, садовые календари…
Вдруг Аня подумала: а расстроился бы отец, случись с ней несчастье, не скрылся бы опять за своими садово-музейными ширмами? Как бы он поступил, если бы она бросилась ему на шею, попросила совета или помощи? Да ведь он никогда по-настоящему ее не обнимал, не приподнимал над землей, не прижимал к груди. Граф Орлов, ефрейтор Остапчук, князь Ярослав, «Любимица Мичурина», Всеволод Бобров, Эдуард Стрельцов…
А что, если это правда? Ведь была же пауза в том разговоре с матерью по телефону, и Вилен Сергеевич никогда не слыл шутником и любителем розыгрышей. Покойник всегда играл всерьез и покупал людей за настоящую монету, а не за фальшивку.
Неопределенная, туманная тоска, до этого владевшая Аней, приобрела вдруг формы, очертания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69