Радушным, веселым человеком был папа — вот и сейчас, выйдя во двор, он тут же принялся рассказывать какую-то историю одному из постояльцев, который никак не мог уехать из гостиницы. У них с папой постоянно находилась новая тема для разговора, и этот постоялец, законник из Кливленда, искренне считал, что Гораций Гестер — самый честный, самый искренний человек, которого он когда-либо встречал. Если б все люди были такими добросердечными, как Гораций, преступники в Гайо вообще перевелись бы и тогда отпала бы нужда в законниках. Все так считали. Все любили Горация Гестера.
Но его дочь, Пегги-светлячок, могла заглянуть в самый огонь его сердца, а потому понимала, что папа в действительности ощущает. Он видел, как ему улыбаются, и говорил про себя: «Знали б они, какой я на самом деле, то плюнули бы презрительно, отвернулись и забыли, что вообще встречались со мной и ведали, как» меня зовут".
Пегги сидела на своем чердачке, и перед ней россыпью рассыпались огоньки живущих в городе людей. Сердца родителей пылали ярче всего, потому что она знала их лучше всех; затем шли огоньки постояльцев, остановившихся в гостинице; а потом остальные жители города.
Вот Миротворец Смит, его жена Герти и трое их сопливых сынков, которые все свободное от сидения в туалете время посвящают придумыванию новых гадостей — Пегги видела, с каким удовольствием Миротворец исполняет свою работу, как презирает своих детей, как шарахается от собственной жены, которая из прекрасной, желанной девушки превратилась в лохматую ведьму, которая сначала орет на детей, а потом той же самой грязью обливает Миротворца.
Вот Поли Умник, шериф, обожающий, когда его боятся; а вот Уитли Лекаринг, сердящийся на себя, потому что лекарства в половине случаев действуют, а в половине — нет и каждую неделю ему приходится сталкиваться со смертью, с которой он ничего поделать не может. Новички, старожилы, фермеры и ремесленники — она смотрела их глазами, читала их сердца. Она видела свадебное ложе, холодное и пустое, видела адюльтер, глубоко сокрытый в сердцах виновных. Видела воровство честных клерков, близких друзей, верных слуг и в то же самое время восхищалась открытыми, щедрыми сердцами тех, кого обычно презирали и не удостаивали внимания.
Она это видела, но ничего не говорила. Держала рот на замке. Никому и ничего она не рассказывала. Потому что ей не хотелось лгать. Давным-давно она поклялась, что никогда не солжет, и теперь, сохраняя молчание, держала свое слово.
У остальных таких проблем не было. Они могли спокойно говорить правду. Но у Пегги этого не получилось бы. Она слишком хорошо знала этих людей. Ей было известно, чего они боятся и чего хотят, какие поступки они совершали в своей жизни, — они убили бы либо ее, либо себя, если б хоть на секунду заподозрили, что ей ведомо все. Даже те, которые в жизни не причинили никому зла, устыдились бы, узнав, что ей известны их тайные мечтания и скрытые пороки. Поэтому она не могла откровенно говорить с людьми, иначе бы чем-нибудь обязательно себя выдала — может, не словом, но поворотом головы, уходом в сторону от какой-нибудь щекотливой темы, и человек поймет, что она все знает, и испугается, очень испугается. Одного страха, неопределенной боязни достаточно, чтобы уничтожить слабого человека.
Она была впередсмотрящим, она одна находилась на вершине мачты. Цепляясь за снасти, она видела больше, чем хотела, и ни одной минутки не могла посвятить себе.
То должен был вот-вот родиться ребенок, и ей приходилось идти и Смотреть, то какие-то люди попадали в беду, и им также требовалась ее помощь. Даже сон не спасал ее. Она не знала, что такое крепкий сон. Какая-то частичка ее продолжала смотреть, видеть горящие огоньки, видеть, как они неожиданно начинают мерцать.
Вот как сейчас, к примеру. Взглянув на лес, она увидела один такой огонек. Очень далекий огонек сердца.
Она приблизилась к нему — не шагнула навстречу, нет, ее тело по-прежнему оставалось на чердаке, — просто, будучи светлячком, она еще в детстве научилась присматриваться к далеким огонькам.
Это оказалась девушка. Даже не девушка, а скорее девочка, ведь она была младше Пегги. Очень необычная девочка, потому что Пегги сразу увидела, что раньше она говорила на другом языке, хотя сейчас говорила и думала только по-английски. Поэтому мысли ее были путаными и невнятными. Однако есть чувства куда более глубокие, нежели те следы, которые оставляют в уме слова; малышка Пегги мгновенно поняла, что за ребенка девочка держит в руках, почему она стоит на берегу реки, готовясь к смерти, какие ужасы ей пришлось пережить на плантации и на какие жертвы она пошла, чтобы убежать оттуда прошлой ночью.
Посмотрите на солнце, что зависло в трех пальцах над деревьями. Посмотрите во-он туда, где на берегу Гайо, укрывшись по пояс в кустарнике, стоит чернокожая девочка-беглянка, прижимающая к себе малыша-полукровку, незаконнорожденного сына. Она видит, как плоты, управляемые бледнолицыми, спускаются вниз по реке, она испугана, она понимает, что собаки ее не отыщут, но вскоре по ее следу пустят ловчих беглых рабов. А как ей переправиться на другой берег, когда на руках малыш?
Она ловит себя на ужасной мысли: «Оставлю ребенка здесь, спрячу в дупло вот этого сгнившего бревна, переплыву через реку, украду лодку и вернусь. Вот что надо сделать».
Однако чернокожая девочка, которую никто и никогда не учил материнству, все же знает, что настоящая мама не бросит ребенка, которого надо прикладывать к груди столько раз на дню, сколько пальцев на обеих руках. Она шепчет про себя: «Хорошая мама не оставит малыша там, куда могут забраться лисица, хорек или бобер. Ведь они могут найти его, начнут откусывать от него по кусочку, и беспомощный малыш умрет. Нет, мэм, только не я, никогда я так не поступлю».
Поэтому она бессильно опускается на землю, по-прежнему прижимая к себе ребенка, и смотрит на реку, которая с таким же успехом может быть морем, поскольку девочке все равно не перебраться на другой берег.
А может, кто-нибудь из бледнолицых поможет ей? Здесь, в Аппалачах, тех, кто помогает беглым рабам, вешают. Но эта чернокожая рабыня-беглянка слышала на плантации о белых, которые считают, что люди — это не собственность, ими нельзя владеть. Есть и такие, которые говорят, мол, чернокожие девочки обладают теми же правами, что и белые леди, а значит, она вправе отказывать всем, кроме собственного законного мужа. Такие люди скажут, что у этой девочки нельзя отнимать ребенка, нельзя допускать, чтобы белый хозяин продал его в праздник и отослал малыша воспитываться в какое-нибудь рабовладельческое поместье в Драйденшире, где мальчик будет целовать ноги каждому господину, который скажет ему:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108
Но его дочь, Пегги-светлячок, могла заглянуть в самый огонь его сердца, а потому понимала, что папа в действительности ощущает. Он видел, как ему улыбаются, и говорил про себя: «Знали б они, какой я на самом деле, то плюнули бы презрительно, отвернулись и забыли, что вообще встречались со мной и ведали, как» меня зовут".
Пегги сидела на своем чердачке, и перед ней россыпью рассыпались огоньки живущих в городе людей. Сердца родителей пылали ярче всего, потому что она знала их лучше всех; затем шли огоньки постояльцев, остановившихся в гостинице; а потом остальные жители города.
Вот Миротворец Смит, его жена Герти и трое их сопливых сынков, которые все свободное от сидения в туалете время посвящают придумыванию новых гадостей — Пегги видела, с каким удовольствием Миротворец исполняет свою работу, как презирает своих детей, как шарахается от собственной жены, которая из прекрасной, желанной девушки превратилась в лохматую ведьму, которая сначала орет на детей, а потом той же самой грязью обливает Миротворца.
Вот Поли Умник, шериф, обожающий, когда его боятся; а вот Уитли Лекаринг, сердящийся на себя, потому что лекарства в половине случаев действуют, а в половине — нет и каждую неделю ему приходится сталкиваться со смертью, с которой он ничего поделать не может. Новички, старожилы, фермеры и ремесленники — она смотрела их глазами, читала их сердца. Она видела свадебное ложе, холодное и пустое, видела адюльтер, глубоко сокрытый в сердцах виновных. Видела воровство честных клерков, близких друзей, верных слуг и в то же самое время восхищалась открытыми, щедрыми сердцами тех, кого обычно презирали и не удостаивали внимания.
Она это видела, но ничего не говорила. Держала рот на замке. Никому и ничего она не рассказывала. Потому что ей не хотелось лгать. Давным-давно она поклялась, что никогда не солжет, и теперь, сохраняя молчание, держала свое слово.
У остальных таких проблем не было. Они могли спокойно говорить правду. Но у Пегги этого не получилось бы. Она слишком хорошо знала этих людей. Ей было известно, чего они боятся и чего хотят, какие поступки они совершали в своей жизни, — они убили бы либо ее, либо себя, если б хоть на секунду заподозрили, что ей ведомо все. Даже те, которые в жизни не причинили никому зла, устыдились бы, узнав, что ей известны их тайные мечтания и скрытые пороки. Поэтому она не могла откровенно говорить с людьми, иначе бы чем-нибудь обязательно себя выдала — может, не словом, но поворотом головы, уходом в сторону от какой-нибудь щекотливой темы, и человек поймет, что она все знает, и испугается, очень испугается. Одного страха, неопределенной боязни достаточно, чтобы уничтожить слабого человека.
Она была впередсмотрящим, она одна находилась на вершине мачты. Цепляясь за снасти, она видела больше, чем хотела, и ни одной минутки не могла посвятить себе.
То должен был вот-вот родиться ребенок, и ей приходилось идти и Смотреть, то какие-то люди попадали в беду, и им также требовалась ее помощь. Даже сон не спасал ее. Она не знала, что такое крепкий сон. Какая-то частичка ее продолжала смотреть, видеть горящие огоньки, видеть, как они неожиданно начинают мерцать.
Вот как сейчас, к примеру. Взглянув на лес, она увидела один такой огонек. Очень далекий огонек сердца.
Она приблизилась к нему — не шагнула навстречу, нет, ее тело по-прежнему оставалось на чердаке, — просто, будучи светлячком, она еще в детстве научилась присматриваться к далеким огонькам.
Это оказалась девушка. Даже не девушка, а скорее девочка, ведь она была младше Пегги. Очень необычная девочка, потому что Пегги сразу увидела, что раньше она говорила на другом языке, хотя сейчас говорила и думала только по-английски. Поэтому мысли ее были путаными и невнятными. Однако есть чувства куда более глубокие, нежели те следы, которые оставляют в уме слова; малышка Пегги мгновенно поняла, что за ребенка девочка держит в руках, почему она стоит на берегу реки, готовясь к смерти, какие ужасы ей пришлось пережить на плантации и на какие жертвы она пошла, чтобы убежать оттуда прошлой ночью.
Посмотрите на солнце, что зависло в трех пальцах над деревьями. Посмотрите во-он туда, где на берегу Гайо, укрывшись по пояс в кустарнике, стоит чернокожая девочка-беглянка, прижимающая к себе малыша-полукровку, незаконнорожденного сына. Она видит, как плоты, управляемые бледнолицыми, спускаются вниз по реке, она испугана, она понимает, что собаки ее не отыщут, но вскоре по ее следу пустят ловчих беглых рабов. А как ей переправиться на другой берег, когда на руках малыш?
Она ловит себя на ужасной мысли: «Оставлю ребенка здесь, спрячу в дупло вот этого сгнившего бревна, переплыву через реку, украду лодку и вернусь. Вот что надо сделать».
Однако чернокожая девочка, которую никто и никогда не учил материнству, все же знает, что настоящая мама не бросит ребенка, которого надо прикладывать к груди столько раз на дню, сколько пальцев на обеих руках. Она шепчет про себя: «Хорошая мама не оставит малыша там, куда могут забраться лисица, хорек или бобер. Ведь они могут найти его, начнут откусывать от него по кусочку, и беспомощный малыш умрет. Нет, мэм, только не я, никогда я так не поступлю».
Поэтому она бессильно опускается на землю, по-прежнему прижимая к себе ребенка, и смотрит на реку, которая с таким же успехом может быть морем, поскольку девочке все равно не перебраться на другой берег.
А может, кто-нибудь из бледнолицых поможет ей? Здесь, в Аппалачах, тех, кто помогает беглым рабам, вешают. Но эта чернокожая рабыня-беглянка слышала на плантации о белых, которые считают, что люди — это не собственность, ими нельзя владеть. Есть и такие, которые говорят, мол, чернокожие девочки обладают теми же правами, что и белые леди, а значит, она вправе отказывать всем, кроме собственного законного мужа. Такие люди скажут, что у этой девочки нельзя отнимать ребенка, нельзя допускать, чтобы белый хозяин продал его в праздник и отослал малыша воспитываться в какое-нибудь рабовладельческое поместье в Драйденшире, где мальчик будет целовать ноги каждому господину, который скажет ему:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108