А когда Рашид Амр Рукр снова падает на песок и остается один, у него еще несколько мгновений остается такое ощущение, будто он уже наделен той властью, к которой так стремится, будто эта власть переполняет его, владеет им, сжигает его, как огонь. Нынче ночью это ощущение растает, но разве совсем скоро, через несколько лун, эта власть не станет принадлежать ему навсегда?
А женился — гори, пламеней, полыхай!
Все в огне свой страсти без меры сжигай!
Уабины одни править миром должны,
А милей Бела Доны не сыщешь жены!
В ту ночь, вернувшись в свою опочивальню, калиф Оман Эльмани чувствовал себя менее довольным, чем мог бы и должен был бы чувствовать по завершении столь удачного вечера. Захвачены в плен эджландцы — о да, это был забавный спектакль, что верно, то верно, но бед у калифа хватало, и, чтобы развеять его тоску, нужны были развлечения более яркие. Калиф размышлял о завтрашних казнях и о том, что его дочь должна вновь появиться перед толпами народа. Какая ужасная тайна скрывалась за ее прославленной красотой! Калиф горестно вздохнул, на его глаза навернулись слезы. Он сердито заморгал. Что толку плакать?
Только он успел разлечься на удобной кушетке, как послышался стук в дверь и вошел визирь Хасем. Калиф и визирь крепко обнялись. Их объятие было долгим — такой ритуал они всегда совершали перед тем, как расстаться на ночь. Ходили слухи о том, что их отношения несколько более близки, нежели положено владыке и его советнику, но на самом деле, хотя в обязанности визиря и входило обеспечение своего господина и повелителя определенными радостями жизни, самолично он калифу эти радости не дарил. На самом деле, он бы и не мог их подарить калифу при всем своем желании — относительно этих радостей у калифа имелись совершенно особенные пристрастия, речь о которых пойдет в свой черед. Пока же достаточно будет сказать следующее: для удовлетворения этих потребностей калифа визирь напрочь не годился и искренне тому радовался. Тем не менее он всей душой пекся о том, чтобы господину и повелителю было хорошо, и потому, естественно, поинтересовался, не нуждается ли калиф в маленьком... утешении.
Калиф снова тяжко вздохнул.
— Увы, Хасем, моя дорогая Мерцалочка терзает мое сердце. Куда она могла подеваться?
— Но я еще не показывал тебе, о мой господин и повелитель, новенькую амалианку. А что ты скажешь о прекраснейшем цветке из Ланья Кор?
— Думаю, они очаровательны, но, Хасем, нынче ночью я должен предаться сну. Забытье — вот лучшее из утешений.
— Как пожелаешь, Оман, как пожелаешь.
— Но ты посиди со мной немного, Хасем, пока я не засну. Ты же знаешь, как я люблю, когда ты сидишь со мной.
— Конечно, Оман, конечно.
Печаль наполнила сердце визиря, когда он устроился рядом со своим повелителем. Было время, когда он вот так сидел с калифом, пока тот не засыпал, исключительно из чувства долга, исполняя обязанность, которая порой была не самой легкой. Но уже давно Хасем полюбил эту обязанность, как полюбил своего «трудного» подопечного и посвятил себя преданному служению ему. Как он желал, чтобы и калиф тоже любил его и перестал воспринимать его как нечто, существующее взамен кого-то другого! Порой Хасем страшился того, что в один ужасный день этот, другой, вернется... но нет, это было невозможно.
Джинн исчез, исчез давным-давно.
Настал черед и визирю испустить горестный вздох, а его мыслям — отправиться в странствия по далекому прошлому.
СКАЗАНИЕ О ДЖИННЕ ДЖАФИРЕ
Если бы кто-то судил по внешности и манерам, он бы ни за что не догадался, что калиф Оман Эльмани — брат свирепого султана Каледа и сын султана Эль-Такира. Детство Омана было полным страданий — ведь он рос в тени красивого и умного брата. Собственно говоря, после того, как истекли солнцевороты детства, Оман своего брата почти не видел, но всегда знал о том, как его брат одарен, как он красив, какое перед ним блестящее будущее. С самого начала ни у кого не возникало сомнений в том, что Бесспорным Наследником станет именно Калед, а Оману было суждено стать самым обычным вельможей, одним из тех, на кого падали бы блики пылающей славы брата. Для многих в Каль-Тероне, в том числе и для самого Омана, было огромным потрясением известие о том, что султан Эль-Такир предназначил для своего младшего сына более выдающуюся судьбу.
Дело было в том, что Эль-Такир состоял в дальних родственных отношениях с тогдашним калифом Куатани, неким Абдулом Самадом. Уже много солнцеворотов подряд вельможи из Каль-Терона, расположенного в глубине континента, алчно поглядывали на Жемчужину Побережья — резиденцию Абдула. Без сомнения, город Куатани играл наиважнейшую роль в незыблемости имперской власти султана. Особо важна была роль Куатани в том, чтобы держать в повиновении заморские колонии. Само собой, Абдул, как и все прочие царьки, присягнул на верность своему дальнему родственнику, восседавшему на имперском престоле в Каль-Тероне, но не только сам султан Эль-Такир полагал, что этого недостаточно. Какое-то время он подозревал Абдула в имперских амбициях. До султана доходили слухи о том, что его родственничек вынашивает некие планы, которые, если о них задуматься хорошенько, попахивали самой настоящей изменой.
От открытых обвинений в адрес Абдула Эль-Такир воздерживался, однако принял решение о том, что именно его сын Оман, а никак не один из многочисленных сыновей Абдула, должен занять куатанийский престол. Если бы Абдула кто-нибудь оповестил об этих происках, он бы, несомненно, выразил бурное возмущение, но, как выяснилось впоследствии, от любого возмущения с его стороны не было бы ровным счетом никакого толку: несколько лун спустя шайка мужчин в масках — конечно же, то были засланцы-уабины — проникла во дворец калифа. Все сыновья Абдула были предательски заколоты. Обуянному горем калифу оставалось только покориться воле султана. Вот так и вышло, что Оман Эльмани был объявлен будущим калифом Куатани.
Стоит ли говорить о том, что на самом деле Эль-Такир вовсе не намеревался наделять своего младшего сына такой уж большой властью? О нет, напротив — Оману суждено было стать просто-напросто марионеточным владыкой, подвешенным на ниточках, за которые дергали те, кто находился в Каль-Тероне. Человеком, призванным дергать за ниточки, был назначен один из самых доверенных вельмож Эль-Такира, а именно — визирь Хасем. Все было устроено, как мы видим, превосходно, и на протяжении многих солнцеворотов на отлаженном пути имперской власти встретились только две помехи. На самом деле помехи эти были очень и очень серьезными. Первой из них стал джинн по имени Джафир, а второй — некий колдун, который имел способность противостоять много чему, и в том числе — джинну.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182
А женился — гори, пламеней, полыхай!
Все в огне свой страсти без меры сжигай!
Уабины одни править миром должны,
А милей Бела Доны не сыщешь жены!
В ту ночь, вернувшись в свою опочивальню, калиф Оман Эльмани чувствовал себя менее довольным, чем мог бы и должен был бы чувствовать по завершении столь удачного вечера. Захвачены в плен эджландцы — о да, это был забавный спектакль, что верно, то верно, но бед у калифа хватало, и, чтобы развеять его тоску, нужны были развлечения более яркие. Калиф размышлял о завтрашних казнях и о том, что его дочь должна вновь появиться перед толпами народа. Какая ужасная тайна скрывалась за ее прославленной красотой! Калиф горестно вздохнул, на его глаза навернулись слезы. Он сердито заморгал. Что толку плакать?
Только он успел разлечься на удобной кушетке, как послышался стук в дверь и вошел визирь Хасем. Калиф и визирь крепко обнялись. Их объятие было долгим — такой ритуал они всегда совершали перед тем, как расстаться на ночь. Ходили слухи о том, что их отношения несколько более близки, нежели положено владыке и его советнику, но на самом деле, хотя в обязанности визиря и входило обеспечение своего господина и повелителя определенными радостями жизни, самолично он калифу эти радости не дарил. На самом деле, он бы и не мог их подарить калифу при всем своем желании — относительно этих радостей у калифа имелись совершенно особенные пристрастия, речь о которых пойдет в свой черед. Пока же достаточно будет сказать следующее: для удовлетворения этих потребностей калифа визирь напрочь не годился и искренне тому радовался. Тем не менее он всей душой пекся о том, чтобы господину и повелителю было хорошо, и потому, естественно, поинтересовался, не нуждается ли калиф в маленьком... утешении.
Калиф снова тяжко вздохнул.
— Увы, Хасем, моя дорогая Мерцалочка терзает мое сердце. Куда она могла подеваться?
— Но я еще не показывал тебе, о мой господин и повелитель, новенькую амалианку. А что ты скажешь о прекраснейшем цветке из Ланья Кор?
— Думаю, они очаровательны, но, Хасем, нынче ночью я должен предаться сну. Забытье — вот лучшее из утешений.
— Как пожелаешь, Оман, как пожелаешь.
— Но ты посиди со мной немного, Хасем, пока я не засну. Ты же знаешь, как я люблю, когда ты сидишь со мной.
— Конечно, Оман, конечно.
Печаль наполнила сердце визиря, когда он устроился рядом со своим повелителем. Было время, когда он вот так сидел с калифом, пока тот не засыпал, исключительно из чувства долга, исполняя обязанность, которая порой была не самой легкой. Но уже давно Хасем полюбил эту обязанность, как полюбил своего «трудного» подопечного и посвятил себя преданному служению ему. Как он желал, чтобы и калиф тоже любил его и перестал воспринимать его как нечто, существующее взамен кого-то другого! Порой Хасем страшился того, что в один ужасный день этот, другой, вернется... но нет, это было невозможно.
Джинн исчез, исчез давным-давно.
Настал черед и визирю испустить горестный вздох, а его мыслям — отправиться в странствия по далекому прошлому.
СКАЗАНИЕ О ДЖИННЕ ДЖАФИРЕ
Если бы кто-то судил по внешности и манерам, он бы ни за что не догадался, что калиф Оман Эльмани — брат свирепого султана Каледа и сын султана Эль-Такира. Детство Омана было полным страданий — ведь он рос в тени красивого и умного брата. Собственно говоря, после того, как истекли солнцевороты детства, Оман своего брата почти не видел, но всегда знал о том, как его брат одарен, как он красив, какое перед ним блестящее будущее. С самого начала ни у кого не возникало сомнений в том, что Бесспорным Наследником станет именно Калед, а Оману было суждено стать самым обычным вельможей, одним из тех, на кого падали бы блики пылающей славы брата. Для многих в Каль-Тероне, в том числе и для самого Омана, было огромным потрясением известие о том, что султан Эль-Такир предназначил для своего младшего сына более выдающуюся судьбу.
Дело было в том, что Эль-Такир состоял в дальних родственных отношениях с тогдашним калифом Куатани, неким Абдулом Самадом. Уже много солнцеворотов подряд вельможи из Каль-Терона, расположенного в глубине континента, алчно поглядывали на Жемчужину Побережья — резиденцию Абдула. Без сомнения, город Куатани играл наиважнейшую роль в незыблемости имперской власти султана. Особо важна была роль Куатани в том, чтобы держать в повиновении заморские колонии. Само собой, Абдул, как и все прочие царьки, присягнул на верность своему дальнему родственнику, восседавшему на имперском престоле в Каль-Тероне, но не только сам султан Эль-Такир полагал, что этого недостаточно. Какое-то время он подозревал Абдула в имперских амбициях. До султана доходили слухи о том, что его родственничек вынашивает некие планы, которые, если о них задуматься хорошенько, попахивали самой настоящей изменой.
От открытых обвинений в адрес Абдула Эль-Такир воздерживался, однако принял решение о том, что именно его сын Оман, а никак не один из многочисленных сыновей Абдула, должен занять куатанийский престол. Если бы Абдула кто-нибудь оповестил об этих происках, он бы, несомненно, выразил бурное возмущение, но, как выяснилось впоследствии, от любого возмущения с его стороны не было бы ровным счетом никакого толку: несколько лун спустя шайка мужчин в масках — конечно же, то были засланцы-уабины — проникла во дворец калифа. Все сыновья Абдула были предательски заколоты. Обуянному горем калифу оставалось только покориться воле султана. Вот так и вышло, что Оман Эльмани был объявлен будущим калифом Куатани.
Стоит ли говорить о том, что на самом деле Эль-Такир вовсе не намеревался наделять своего младшего сына такой уж большой властью? О нет, напротив — Оману суждено было стать просто-напросто марионеточным владыкой, подвешенным на ниточках, за которые дергали те, кто находился в Каль-Тероне. Человеком, призванным дергать за ниточки, был назначен один из самых доверенных вельмож Эль-Такира, а именно — визирь Хасем. Все было устроено, как мы видим, превосходно, и на протяжении многих солнцеворотов на отлаженном пути имперской власти встретились только две помехи. На самом деле помехи эти были очень и очень серьезными. Первой из них стал джинн по имени Джафир, а второй — некий колдун, который имел способность противостоять много чему, и в том числе — джинну.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182