Как ему хотелось вернуться в маленькую деревушку, которую он покинул давным-давно! Как бы тихо и мирно он мог жить там и растить сыновей! Но конечно, это была всего лишь сладкая, несбыточная мечта. Но нет, поздно. Бандо Рига числился в розыске как изменник, нарушивший верность королю — королю-узурпатору. Если бы синемундирники изловили его, его бы пытали, а потом казнили бы, а потом его останки вывесили бы на деревенской площади, и они висели бы там, пока от изуродованного тела Бандо не остались бы только кости. А потом кости рассыпались бы в прах. И что бы тогда стало с его маленькими сыновьями? Нет, Бандо не мог вернуться домой и жить под страхом того, что его изловят. Что бы ни уготовила ему судьба, зензанец понимал: он должен встретить свой жребий достойно и храбро. Его сыновья никогда не назовут отца трусом.
Бандо осторожно отодвинулся, встал, укрыл детей одеялом. Затаптывая костер, он обвел взглядом стоянку. На лежанке из листьев спала девушка Ланда, которую теперь все именовали жрицей. Она спала крепко, как дитя, — да она и была почти ребенком. Неподалеку от нее стоял, прислонившись к дереву, дозорный — рекрут Вольверон.
Бандо на миг задержал взгляд на неподвижной фигуре юноши. Странный он был малый, этот Вольверон. К отряду повстанцев он приблудился в день сражения, и с тех пор вместе было пережито немало передряг, а юноша так и держался особняком. Даже Рэглу и Тэглу не удавалось расшевелить, развеселить его, и только к птицам да зверькам этот парень проявлял удивительную нежную заботу.
Бандо это казалось странным — то, что этот юноша, чей штык, похоже, успел искупаться в человеческой крови, так страшился убить кролика или куропатку. Как-то раз, когда Бандо заприметил неподалеку упитанного зайца и прицелился в него из пистоля, Вольверон вдруг бросился к нему, ухватился за дуло, и Бандо промазал. Ну и злился же в этот день Бандо... Но все же тогда он злился не так, как в другие дни, когда новичок, наоборот, все делал отлично. Однажды он прокрался в лагерь синемундирников. В другой раз метко расстрелял проходивший мимо стоянки повстанцев патруль. Да нет, Бандо понимал, зачем Вольверон это сделал, но нужно же было хотя бы одного взять в плен! Несколько раз у них дело чуть не до драки доходило, но вмешивались Хэл или командир отряда.
И все же Бандо не мог, руку на сердце положа, сказать, что Вольверон ему не нравится. Парень, конечно, был молокососом, но сердце у него было на месте — в этом можно было не сомневаться. Бандо был уверен: грянет новая битва — и Вольверон будет храбро сражаться. Нельзя было потерять его.
Стиснув ружье, юноша пристально вглядывался в темноту. Он первым стоял в дозоре. Затем ему следовало разбудить Хэла. Но Хэл еще не спал. Ученый улегся под ветвями высокой сосны и при свете единственной свечки читал толстенный фолиант. Бандо восхищенно смотрел на старого товарища.
— Тебе нынче в дозор, Хэл, — вырвалось у него. — Может, стоит дать отдых глазам?
— Постигать с их помощью мудрость — чем не отдых?
— А мне сдается, Хэл, что у тебя и так уже мудрости — через край.
Хэл с задумчивым видом отложил книгу. В лучшие времена он мог бы стать видным ученым, профессором в Агондоне. Вместо этого он, совсем не похожий на повстанца, сражался плечом к плечу с Бандо, и они прошли через многие испытания. Редко какие друзья имели так мало общего, но редко какие друзья были так беззаветно верны друг другу.
— Бандо, разве мудрости может быть чересчур много?
— Уф-ф, — хмыкнул зензанец, набивая трубку. — А вот я все-таки порой думаю, что кое у кого — это я не про тебя, Хэл, — все-таки мудрости и чересчур многовато может быть.
— Старина, но про кого же ты говоришь? А еще скажи, откуда у тебя такие раздумья?
Бандо опасливо обвел взглядом поляну. На самом деле тревожиться было не о чем: Боб Багряный ушел от стоянки. Их предводитель, по обыкновению, спал в стороне от отряда. С заряженными и взведенными пистолями — так думал Бандо. Верность клятве не позволяла зензанцу произнести вслух имя вождя, и потому он лишь вздохнул и сказал:
— Я человек простой. А этот парень — ну... зачастую я не понимаю, что он такое творит. Вернее сказать... мне кажется, что он делает глупости.
— Ты говоришь о том, что он делает, или о том, что он собирается делать?
Бандо чиркнул кремнем.
— И о том и о другом. У меня и от того и от другого — голова кругом, да только у него ума-то, видать, побольше, чем у меня.
— Ты так в этом уверен?
— Это ты о чем, Хэл?
Очки Хэла сверкнули, отразив пламя свечи.
— Пожалуй, ты не до конца откровенен со мной, Бандо. Ты говоришь, что он умен, а ты — не очень. Но, может быть, ты думаешь, что на самом-то деле это не так?
Зензанец задумчиво затянулся трубкой. Хэл сказал правду, хотя Бандо никогда не признался бы в том, что это так и есть. Было время — до сражения при Рэксе, — когда он смотрел на предводителя с благоговением. А теперь, тяжко сокрушенный поражением, этот мужчина в маске казался всего лишь самым обычным одиноким человеком, скованным тоской. Он медленно опускался по спирали к неотвратимой гибели и все же упрямо держался за какие-то тайны, которые никому не доверял — никому, кроме разве что Хэла.
Бандо давно подозревал, что его старый товарищ знает намного больше о так называемом Бобе Багряном, чем говорит. Да так оно и должно было быть — иначе разве стал бы Хэл так настойчиво уговаривать Бандо присоединиться к этому маленькому отряду после того, как они потеряли своего прежнего предводителя? Бандо был всегда готов послушаться Хэла, в мудрости которого не сомневался, но этот разбойник был совсем не похож на Арлекина. И не только не похож. На взгляд Бандо, он был хуже.
Воспоминания унесли зензанца в прошлое. Бедняга Тор! Подумать только — ведь он погиб именно той смертью, какой Бандо боялся сильнее всего: его повесили на площади в родной деревне и выставили на всеобщее обозрение. Он стал очередной жертвой «правосудия» синемундирников. Старая, знакомая ненависть наполнила сердце Бандо. Пусть он недолюбливал нового командира, все же было нечто, из-за чего он сохранял ему верность.
— Хэл, ты про меня плохо думаешь, — заявил он неожиданно.
— Да ты что, старина! Ни за что на свете я не стал бы плохо думать о тебе!
— Какой бы он ни был странный малый, — тот, про кого мы с тобой толкуем, — он самый отъявленный враг зла, облаченного в синие мундиры, верно? И ты думаешь, что я изменил бы мятежнику, про которого в народе слагают сказания и поют песни?
— Но может быть, ты думаешь, что песни и сказания лгут?
Бандо печально потупился. День за днем их отряд, подобно звериной стае, пробирался по поросшим густыми лесами холмам. Он знал, что они должны идти и идти к новой битве — к новому, еще более сокрушительному поражению.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182
Бандо осторожно отодвинулся, встал, укрыл детей одеялом. Затаптывая костер, он обвел взглядом стоянку. На лежанке из листьев спала девушка Ланда, которую теперь все именовали жрицей. Она спала крепко, как дитя, — да она и была почти ребенком. Неподалеку от нее стоял, прислонившись к дереву, дозорный — рекрут Вольверон.
Бандо на миг задержал взгляд на неподвижной фигуре юноши. Странный он был малый, этот Вольверон. К отряду повстанцев он приблудился в день сражения, и с тех пор вместе было пережито немало передряг, а юноша так и держался особняком. Даже Рэглу и Тэглу не удавалось расшевелить, развеселить его, и только к птицам да зверькам этот парень проявлял удивительную нежную заботу.
Бандо это казалось странным — то, что этот юноша, чей штык, похоже, успел искупаться в человеческой крови, так страшился убить кролика или куропатку. Как-то раз, когда Бандо заприметил неподалеку упитанного зайца и прицелился в него из пистоля, Вольверон вдруг бросился к нему, ухватился за дуло, и Бандо промазал. Ну и злился же в этот день Бандо... Но все же тогда он злился не так, как в другие дни, когда новичок, наоборот, все делал отлично. Однажды он прокрался в лагерь синемундирников. В другой раз метко расстрелял проходивший мимо стоянки повстанцев патруль. Да нет, Бандо понимал, зачем Вольверон это сделал, но нужно же было хотя бы одного взять в плен! Несколько раз у них дело чуть не до драки доходило, но вмешивались Хэл или командир отряда.
И все же Бандо не мог, руку на сердце положа, сказать, что Вольверон ему не нравится. Парень, конечно, был молокососом, но сердце у него было на месте — в этом можно было не сомневаться. Бандо был уверен: грянет новая битва — и Вольверон будет храбро сражаться. Нельзя было потерять его.
Стиснув ружье, юноша пристально вглядывался в темноту. Он первым стоял в дозоре. Затем ему следовало разбудить Хэла. Но Хэл еще не спал. Ученый улегся под ветвями высокой сосны и при свете единственной свечки читал толстенный фолиант. Бандо восхищенно смотрел на старого товарища.
— Тебе нынче в дозор, Хэл, — вырвалось у него. — Может, стоит дать отдых глазам?
— Постигать с их помощью мудрость — чем не отдых?
— А мне сдается, Хэл, что у тебя и так уже мудрости — через край.
Хэл с задумчивым видом отложил книгу. В лучшие времена он мог бы стать видным ученым, профессором в Агондоне. Вместо этого он, совсем не похожий на повстанца, сражался плечом к плечу с Бандо, и они прошли через многие испытания. Редко какие друзья имели так мало общего, но редко какие друзья были так беззаветно верны друг другу.
— Бандо, разве мудрости может быть чересчур много?
— Уф-ф, — хмыкнул зензанец, набивая трубку. — А вот я все-таки порой думаю, что кое у кого — это я не про тебя, Хэл, — все-таки мудрости и чересчур многовато может быть.
— Старина, но про кого же ты говоришь? А еще скажи, откуда у тебя такие раздумья?
Бандо опасливо обвел взглядом поляну. На самом деле тревожиться было не о чем: Боб Багряный ушел от стоянки. Их предводитель, по обыкновению, спал в стороне от отряда. С заряженными и взведенными пистолями — так думал Бандо. Верность клятве не позволяла зензанцу произнести вслух имя вождя, и потому он лишь вздохнул и сказал:
— Я человек простой. А этот парень — ну... зачастую я не понимаю, что он такое творит. Вернее сказать... мне кажется, что он делает глупости.
— Ты говоришь о том, что он делает, или о том, что он собирается делать?
Бандо чиркнул кремнем.
— И о том и о другом. У меня и от того и от другого — голова кругом, да только у него ума-то, видать, побольше, чем у меня.
— Ты так в этом уверен?
— Это ты о чем, Хэл?
Очки Хэла сверкнули, отразив пламя свечи.
— Пожалуй, ты не до конца откровенен со мной, Бандо. Ты говоришь, что он умен, а ты — не очень. Но, может быть, ты думаешь, что на самом-то деле это не так?
Зензанец задумчиво затянулся трубкой. Хэл сказал правду, хотя Бандо никогда не признался бы в том, что это так и есть. Было время — до сражения при Рэксе, — когда он смотрел на предводителя с благоговением. А теперь, тяжко сокрушенный поражением, этот мужчина в маске казался всего лишь самым обычным одиноким человеком, скованным тоской. Он медленно опускался по спирали к неотвратимой гибели и все же упрямо держался за какие-то тайны, которые никому не доверял — никому, кроме разве что Хэла.
Бандо давно подозревал, что его старый товарищ знает намного больше о так называемом Бобе Багряном, чем говорит. Да так оно и должно было быть — иначе разве стал бы Хэл так настойчиво уговаривать Бандо присоединиться к этому маленькому отряду после того, как они потеряли своего прежнего предводителя? Бандо был всегда готов послушаться Хэла, в мудрости которого не сомневался, но этот разбойник был совсем не похож на Арлекина. И не только не похож. На взгляд Бандо, он был хуже.
Воспоминания унесли зензанца в прошлое. Бедняга Тор! Подумать только — ведь он погиб именно той смертью, какой Бандо боялся сильнее всего: его повесили на площади в родной деревне и выставили на всеобщее обозрение. Он стал очередной жертвой «правосудия» синемундирников. Старая, знакомая ненависть наполнила сердце Бандо. Пусть он недолюбливал нового командира, все же было нечто, из-за чего он сохранял ему верность.
— Хэл, ты про меня плохо думаешь, — заявил он неожиданно.
— Да ты что, старина! Ни за что на свете я не стал бы плохо думать о тебе!
— Какой бы он ни был странный малый, — тот, про кого мы с тобой толкуем, — он самый отъявленный враг зла, облаченного в синие мундиры, верно? И ты думаешь, что я изменил бы мятежнику, про которого в народе слагают сказания и поют песни?
— Но может быть, ты думаешь, что песни и сказания лгут?
Бандо печально потупился. День за днем их отряд, подобно звериной стае, пробирался по поросшим густыми лесами холмам. Он знал, что они должны идти и идти к новой битве — к новому, еще более сокрушительному поражению.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182