– Тем не менее, друг мой, вижу, ты вновь вернулся на путь. Значит, пора возвращаться и к нашим трудам.
III
Дорога, непредсказуемо петлявшая между заросших бурьяном холмов, исчезала где-то за одиноко торчащей черной скалой. Шагалану не случалось видеть скалу в таком обличье – после недавнего дождя она, точно гигантский самоцвет, поблескивала, забыв на время о своих серых, пыльных буднях. Тот же дождь загнал юношу на пару часов под кусты; чахлые ветви вряд ли могли считаться сколь-нибудь серьезной защитой, а в результате на дорогу он вылез промокшим до нитки. Вероятно, следовало бы остановиться и развести костер, однако цель была уже недалеко. Шагалан сперва вообще намеревался добраться до нее засветло. Теперь, похоже, его ждал марш в темноте, но и это казалось лучшим, нежели ночевка в мокром поле.
Он закинул за спину нехитрые пожитки: котомку, тыквенную флягу с водой да грубо сшитые башмаки – и двинулся в путь. Никогда не выделявшаяся особой оживленностью дорога после непогоды вовсе вымерла. Едва размякшая глина холодила подошвы, одежда от быстрой ходьбы постепенно подсохла, и Шагалан погрузился в некое полузабытье. Многие годы каждое утро в лагере начиналось с долгого бега по бесконечной полосе пляжа, он отлично знал, как старательно вызываемый транс облегчает напряженную работу. И потребовалось немало времени понять, что, в сущности, этот бег и замышлялся прежде всего как практика транса…
Вздрогнув, юноша поднял голову: неподалеку явственно скрипели плохо смазанные колеса. «Слишком глубоко отключился, – отметил про себя. – Так пропустится и что-нибудь серьезное». Он уже обогнул черную скалу – самую заметную здешнюю деталь – и заворачивал теперь к темнеющей на глазах роще. Еще постоял, прислушиваясь. Определенно, его догоняла телега, ненагруженная и неухоженная, запряженная одной лошадью. Шагалан, загребая камешки, полез в сторону, на гравийную осыпь, где и укрылся за выступом скалы. Собственно, бояться было нечего, он действовал из чистой осторожности. Ждал долго – возница совершенно не торопил свою ленивую клячу, если бы путник не затаился, они вряд ли могли догнать его до темноты. Наконец противный размеренный скрип раздался совсем близко, из-за поворота выползла телега. Предсказания юноши оправдались в точности: жалкая крестьянская развалюха, раскачивающаяся на каждом ухабе, понурая лошадка и понурый же возница, полностью погрузившийся в мокрый капюшон. Следовало все же признать – несмотря на убогость, повозка двигалась чуть быстрее пешего, а потому Шагалан устремился вперед.
Привлеченный шорохом скатывающегося гравия, возница обернулся, нервно задергался, однако поводьев не кинул и по первому знаку остановил дроги. Из-под капюшона высовывалась лишь жидкая бороденка, да глаза остро блестели из глубины.
– Вечер добрый, дядя! – как ни в чем не бывало улыбнулся Шагалан, подходя.
Возница недоверчиво похмыкал, поворочался и все-таки стянул капюшон на плечи:
– Вечер добрый, мил человек.
Щупленький, тщедушный, лысый старикашка, борода клочьями в разные стороны, редких белесых бровей почти не видно, – когда он попытался изобразить улыбку, стало ясно, что и зубов сохранилось не более полудюжины.
– Не подвезешь ли путника? – Поскольку опять последовало недоверчивое копошение, Шагалан капельку поднажал: – Стемнеет скоро, а ведь одному на глухой дороге небезопасно.
Бесспорно, возница сторожился нежданного попутчика не меньше, чем темной дороги, но перечить не рискнул. Юноша устроил свою поклажу в телеге, сам легко запрыгнул на край. Смиренно воспринявшая хлопок вожжами лошадка с прежней прытью потащила потяжелевший воз. Шагалан окинул взором недра повозки: пара охапок соломы да куча пустых мешков. Заметив подозрительные оборачивания возницы, ухмыльнулся, перелез вперед и уселся рядом с ним.
– Не бойся, дядя. Я тебе не тать, сзади по затылку бить не буду.
– Кто ж нынче разберет, – хмуро покосился старик. – Много лихих людей бродит на трактах. Вроде и взять с меня нечего, так находятся душегубцы, и для собственной радости грех примут.
– Неужто сильно куролесят?
– Здесь-то еще терпимо. А вот чуть к северу, там, говорят, полно народу по лесам гуляет.
– И откуда же толпы этакие взялись? – подыграл Шагалан.
– Известно откуда! – Возница скривился. – Подати непомерные, поборы постоянные. Как неурожай – в деревнях голод, вымирают. Семью потеряешь – озлобишься, на любые пики пойдешь. Вот и бежит народ в чащобы, кормится от лихого промысла.
– Чего ж не все убежали?
– Не каждый решится, – буркнул старик. – Да и ремесло это, по совести, сколь рисковое, столь и бестолковое.
– Это почему же бестолковое-то?
– Да народ в лесах, мил человек, собрался пускай и отчаянный, но в бранном деле слабый. Что они могут? Даже сотня на десяток белокурых напасть не отважится, знает – кровью умоется. В крупные деревни с городами не суются. Вот и остается им на проселках зазевавшихся стражников отлавливать да проезжих купцов потрошить. А какой с этого толк? Для страны какой толк? Уж который год стражники с разбойниками бегают дружка за дружкой, а ничегошеньки не меняется.
– Разумно говоришь, дядя. И смело.
Возница вздохнул:
– Стар, потому и смел. Как ни крути, скоро на отчет к Творцу, так хоть прежде выскажу, что другие молвить страшатся. За народ больно…
– Чего же за него горевать? Ведь народа, глянь, во сто крат больше, чем мелонгов. Если все враз поднимутся…
– Поднимутся, жди, – фыркнул старик насмешливо. – Нашего мужика, удалец, драли, дерут и впредь будут драть еще пуще, а он утирается. Из десятка кур отнимут девять, так он дрожит за последнюю. Чтобы все как один вздыбились, надо к смертной грани подвести, а власти не настолько глупы, чего уж спорить. Или…
– Или что?
– Или кому-нибудь самому бы удачно дело начать. Первые победы многих увлекут… Ну да надежды эти зряшные, потому как сила супротив огромная и когда истощится, Господь ведает… Разве горевать остается. Эх, за какие такие грехи кара на наши головы, беда, доселе невиданная?…
– Отчего ж, дядя, невиданная? – усмехнулся Шагалан. – Али не слыхал? И раньше империи бывали и впредь наверняка случатся. Просто не повезло нам аккурат под ее копыта угодить.
Старик поскреб ногтями плешь:
– Империи?… Надо же… И не одна? Ну, про Валесту-то мы чуток помним, оттуда наши Артави пошли, так? С тех пор, похоже, знать и ведет себя, словно в завоеванном краю… А кто же еще?
– В свое время и Овелид-Кун гремел, а прежде – Атианна. Это сегодня она в упадке, разодранная на куски, а тогда ее полки покорили почти все Срединные Острова. Даже в Гердонезе высаживались.
– Смотри-ка… И когда ж сие чудо приключалось?
– Лет шестьсот назад.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140
III
Дорога, непредсказуемо петлявшая между заросших бурьяном холмов, исчезала где-то за одиноко торчащей черной скалой. Шагалану не случалось видеть скалу в таком обличье – после недавнего дождя она, точно гигантский самоцвет, поблескивала, забыв на время о своих серых, пыльных буднях. Тот же дождь загнал юношу на пару часов под кусты; чахлые ветви вряд ли могли считаться сколь-нибудь серьезной защитой, а в результате на дорогу он вылез промокшим до нитки. Вероятно, следовало бы остановиться и развести костер, однако цель была уже недалеко. Шагалан сперва вообще намеревался добраться до нее засветло. Теперь, похоже, его ждал марш в темноте, но и это казалось лучшим, нежели ночевка в мокром поле.
Он закинул за спину нехитрые пожитки: котомку, тыквенную флягу с водой да грубо сшитые башмаки – и двинулся в путь. Никогда не выделявшаяся особой оживленностью дорога после непогоды вовсе вымерла. Едва размякшая глина холодила подошвы, одежда от быстрой ходьбы постепенно подсохла, и Шагалан погрузился в некое полузабытье. Многие годы каждое утро в лагере начиналось с долгого бега по бесконечной полосе пляжа, он отлично знал, как старательно вызываемый транс облегчает напряженную работу. И потребовалось немало времени понять, что, в сущности, этот бег и замышлялся прежде всего как практика транса…
Вздрогнув, юноша поднял голову: неподалеку явственно скрипели плохо смазанные колеса. «Слишком глубоко отключился, – отметил про себя. – Так пропустится и что-нибудь серьезное». Он уже обогнул черную скалу – самую заметную здешнюю деталь – и заворачивал теперь к темнеющей на глазах роще. Еще постоял, прислушиваясь. Определенно, его догоняла телега, ненагруженная и неухоженная, запряженная одной лошадью. Шагалан, загребая камешки, полез в сторону, на гравийную осыпь, где и укрылся за выступом скалы. Собственно, бояться было нечего, он действовал из чистой осторожности. Ждал долго – возница совершенно не торопил свою ленивую клячу, если бы путник не затаился, они вряд ли могли догнать его до темноты. Наконец противный размеренный скрип раздался совсем близко, из-за поворота выползла телега. Предсказания юноши оправдались в точности: жалкая крестьянская развалюха, раскачивающаяся на каждом ухабе, понурая лошадка и понурый же возница, полностью погрузившийся в мокрый капюшон. Следовало все же признать – несмотря на убогость, повозка двигалась чуть быстрее пешего, а потому Шагалан устремился вперед.
Привлеченный шорохом скатывающегося гравия, возница обернулся, нервно задергался, однако поводьев не кинул и по первому знаку остановил дроги. Из-под капюшона высовывалась лишь жидкая бороденка, да глаза остро блестели из глубины.
– Вечер добрый, дядя! – как ни в чем не бывало улыбнулся Шагалан, подходя.
Возница недоверчиво похмыкал, поворочался и все-таки стянул капюшон на плечи:
– Вечер добрый, мил человек.
Щупленький, тщедушный, лысый старикашка, борода клочьями в разные стороны, редких белесых бровей почти не видно, – когда он попытался изобразить улыбку, стало ясно, что и зубов сохранилось не более полудюжины.
– Не подвезешь ли путника? – Поскольку опять последовало недоверчивое копошение, Шагалан капельку поднажал: – Стемнеет скоро, а ведь одному на глухой дороге небезопасно.
Бесспорно, возница сторожился нежданного попутчика не меньше, чем темной дороги, но перечить не рискнул. Юноша устроил свою поклажу в телеге, сам легко запрыгнул на край. Смиренно воспринявшая хлопок вожжами лошадка с прежней прытью потащила потяжелевший воз. Шагалан окинул взором недра повозки: пара охапок соломы да куча пустых мешков. Заметив подозрительные оборачивания возницы, ухмыльнулся, перелез вперед и уселся рядом с ним.
– Не бойся, дядя. Я тебе не тать, сзади по затылку бить не буду.
– Кто ж нынче разберет, – хмуро покосился старик. – Много лихих людей бродит на трактах. Вроде и взять с меня нечего, так находятся душегубцы, и для собственной радости грех примут.
– Неужто сильно куролесят?
– Здесь-то еще терпимо. А вот чуть к северу, там, говорят, полно народу по лесам гуляет.
– И откуда же толпы этакие взялись? – подыграл Шагалан.
– Известно откуда! – Возница скривился. – Подати непомерные, поборы постоянные. Как неурожай – в деревнях голод, вымирают. Семью потеряешь – озлобишься, на любые пики пойдешь. Вот и бежит народ в чащобы, кормится от лихого промысла.
– Чего ж не все убежали?
– Не каждый решится, – буркнул старик. – Да и ремесло это, по совести, сколь рисковое, столь и бестолковое.
– Это почему же бестолковое-то?
– Да народ в лесах, мил человек, собрался пускай и отчаянный, но в бранном деле слабый. Что они могут? Даже сотня на десяток белокурых напасть не отважится, знает – кровью умоется. В крупные деревни с городами не суются. Вот и остается им на проселках зазевавшихся стражников отлавливать да проезжих купцов потрошить. А какой с этого толк? Для страны какой толк? Уж который год стражники с разбойниками бегают дружка за дружкой, а ничегошеньки не меняется.
– Разумно говоришь, дядя. И смело.
Возница вздохнул:
– Стар, потому и смел. Как ни крути, скоро на отчет к Творцу, так хоть прежде выскажу, что другие молвить страшатся. За народ больно…
– Чего же за него горевать? Ведь народа, глянь, во сто крат больше, чем мелонгов. Если все враз поднимутся…
– Поднимутся, жди, – фыркнул старик насмешливо. – Нашего мужика, удалец, драли, дерут и впредь будут драть еще пуще, а он утирается. Из десятка кур отнимут девять, так он дрожит за последнюю. Чтобы все как один вздыбились, надо к смертной грани подвести, а власти не настолько глупы, чего уж спорить. Или…
– Или что?
– Или кому-нибудь самому бы удачно дело начать. Первые победы многих увлекут… Ну да надежды эти зряшные, потому как сила супротив огромная и когда истощится, Господь ведает… Разве горевать остается. Эх, за какие такие грехи кара на наши головы, беда, доселе невиданная?…
– Отчего ж, дядя, невиданная? – усмехнулся Шагалан. – Али не слыхал? И раньше империи бывали и впредь наверняка случатся. Просто не повезло нам аккурат под ее копыта угодить.
Старик поскреб ногтями плешь:
– Империи?… Надо же… И не одна? Ну, про Валесту-то мы чуток помним, оттуда наши Артави пошли, так? С тех пор, похоже, знать и ведет себя, словно в завоеванном краю… А кто же еще?
– В свое время и Овелид-Кун гремел, а прежде – Атианна. Это сегодня она в упадке, разодранная на куски, а тогда ее полки покорили почти все Срединные Острова. Даже в Гердонезе высаживались.
– Смотри-ка… И когда ж сие чудо приключалось?
– Лет шестьсот назад.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140