Детина-то здоровый, бед натворить способен.
– Как же вы низко пали, люди… – Монах тяжело вздохнул, растирая освобожденные запястья. – На братьев своих, на служителей Господа кидаетесь волками лютыми. Грехи без меры на души берете…
Шурга моментально окрысился:
– Не тебе, расстрига, меня совестить да Божьему Закону учить! Голодным-то и епископ хлеба украдет. Сидишь тут, брюхо наедаешь, пока другие головой во имя святого дела рискуют, а туда же…
– Полно скандалить, темнеет. – Шагалан развел спорщиков. – Дядюшка, сходи приведи ребят. А я тем временем с братом Тореном обсужу условия нашего здесь постоя.
Шурга лишний раз окинул отшельника недоверчивым взглядом, но перечить не решился.
– Как же занесло в такую глушь, отче? – спросил Шагалан, когда они остались одни.
– Я… – Торен неуверенно покосился на юношу. – Я из Нирильенского монастыря… Второй год как ушел… Совсем плохо было… Потом вот сюда прибился. По дорогам бродить – на виселицу напрашиваться, в жилых краях не задержишься – беглых никто не приютит. А коль дерзнет, так, скорее всего, закабалит, запряжет пуще последнего раба. Наслушался я историй, насмотрелся… Беглый же не человек. Можно ограбить, унизить, убить забавы ради. Кому он пойдет жаловаться? Палачу? Люд зачастую и сам живет хуже скота, а над другим поиздеваться все же тянет. Хоть миг, а почувствовать себя властелином чужой судьбы… Прости, Господи, хулу на темный народ Твой.
Он истово перекрестился. Шагалан уточнил:
– Нирильен… Это где-то под Брансенгертом?
– Миль двадцать оттуда. У нас монастырь маленький, незнаменитый.
– И что же сорвало с теплого места?
– Как обычно – нужда… – Торен опять потупился, словно устыдившись. – Именно так, милостивый господин. Десятину священную, церковную мелонги отменили? И даже не отменили, а нагло себе хапнули! Прости, Творец… Землю монастырскую урезали? Рассудили, и оставшейся служителям довольно, людишек полно, паства пособит пожертвованиями. На худой конец, сами монахи-бездельники в поле выйдут, хлеб себе вырастят… Большие обители при богатых городах так вроде и выжили. А нам каково? Братии осталось три десятка человек, половина – старые, немощные, а дохода никакого. Вокруг нищета, бедствие, сбережения скудные прежний настоятель расхитил. Имелись две деревеньки приписные, да в дни последней смуты войска их, почитай, дотла разорили. Затем прислали, говорят, дескать, земли у вас непаханные, бурьяном заросли, изымаем в казну. А кому их пахать-то? Ведь сами, ироды, кучу невинного народа загубили просто так, для устрашения! Весь край залили кровью…
Шагалан понимающе покивал, успокаивая новый опасливый взгляд.
– Долгое время от своих трудов пробавлялись. Хоть впроголодь, но выкручивались. Потом недород… С округи по старой памяти нищие с убогими толпами за помощью потянулись, а у нас самих шаром покати. Люди не верят, все тешат себя давнишними сказками о переполненных погребах.
– А что, было дело?
– Было, – вздохнул Торен. – Сейчас и самому едва верится. Иногда во сне вижу наши прошлые обеды… с окороками, колбасами, винами… Эх! Не ценили мы своего счастья… Да, так вот народ засомневался, принялся буянить, привратника смяли, ворвались на двор. Братьев, пытавшихся образумить, чуть не насмерть затоптали. Короче, погром… Страшно, когда из души человеческой зверь вылезает. Тогда духовный свет, дарованный Творцом, меркнет, никакое прежнее добро не в счет… – Он стиснул толстые побелевшие губы.
– Отстояли обитель-то?
– Отстояли… – донеслось еле слышно. – Очнулся у монастырских ворот с топором в руках… Весь топор в крови… В тот раз полегло человек десять. Сколько из них на моей совести, один Господь ведает… Порой чудится, являются ко мне, рассаживаются по лавкам и смотрят… молча… А от взоров их вечности стужей веет… Наверно, никогда, и за гробом не замолить греха…
– Потому и ушел из монастыря?
– Да. Не мог я там более оставаться, понимаешь? Хоть настоятель и уговаривал, обещал, что со временем усердное служение облегчит душу, собирался даже самому архиепископу писать… Куда там… Прегрешение на мне великое, и наказание будет соответствующее. Не на всю же братию невинную его делить? Как убиенных схоронили, я котомку собрал и отправился… куда глаза глядят. Через приключения разные да тяготы добрел вот…
Шагалан поднялся, приблизился к подслеповатому оконцу, выходящему на задворки.
– Все заберете? – понятливо вздохнул отшельник.
– Заберем столько, сколько потребно… – Юноша с трудом отвлекся от копошащейся на улице живности. – Если пощадим, повесятся на твою душу, отче, восемь лишних покойников. Кажется, это для тебя пострашнее убытка?
Голова Торена опустилась совсем низко.
– Тогда и меня забирайте.
– О чем ты, святой отец? – Юноша удивленно изогнул бровь. – Не кинем же мы человека посреди леса без куска хлеба. Выживешь.
– Разве ж это жизнь? – глухо донеслось из-под копны упавших волос. – Гнию здесь заживо. Изнутри вина точит, снаружи лес давит. И одиноко, хоть ступай с волками выть… Не моя то стезя, чуждая.
– Однако… какое ни на есть хозяйство устроил, дом. И все в минуту бросить? Да и ради чего? Догадываешься ли, кто к тебе в гости-то пожаловал?
– Догадаться немудрено. Только лихие люди к нам гурьбой и забредают. На трактах кормитесь, купцов доите?
– Это не главное.
Из-под спутанных черных волос блеснул недоверчивый глаз:
– Неужто лесных бунтарей послал Творец?
– Про старика Сегеша что-нибудь слышал? – Раскрывать имена было рискованно, но чутье на сей раз почему-то не возражало.
– Долетала молва.
– Вот он к тебе нынче на огонек и завернет.
Отшельник встал, в растерянности развел руками:
– Надо же… какие люди! Личность славная и уважаемая… многими.
– А ты, анахорет, как погляжу, не совсем порвал связи с миром, – хмыкнул Шагалан.
– Да… – отмахнулся Торен. – Есть тут… связь. Привязалась одна… вдовушка… из местных. Повстречались как-то… грибы собирала. Теперь вот слухи передает, помогает иногда. Муки принесет или там крупы какой, постирает… И это тоже причина отсюда уходить.
– Что ж вдруг? Непокорная плоть мешает грехи замаливать?
– Плоть? Да… Врать не стану, совратила меня, порушила монашеские обеты. Лицом-то страшненькая, но крепкая… и заводная… Только суть не в том. В последнее время женить меня на себе решила. А баба-то волевая, пойдет до конца, уже и угрозы были.
– Так и женись. Все ж не в глуши бирюком вековать, от закона шарахаться. Еще не стар, детишек успеешь…
– Н-нет! – затряс волосами Торен. – Одно дело ночь с ней проваляться, другое – жить годами. Иная шумная семья тяжелее самой суровой схимы… Нет, не выдержу я у нее! Да и нельзя, грехи жуткие на душе, расплаты требуют, ты же слышал… А если откажусь, она меня стражникам выдаст, ей-ей, не дрогнет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140
– Как же вы низко пали, люди… – Монах тяжело вздохнул, растирая освобожденные запястья. – На братьев своих, на служителей Господа кидаетесь волками лютыми. Грехи без меры на души берете…
Шурга моментально окрысился:
– Не тебе, расстрига, меня совестить да Божьему Закону учить! Голодным-то и епископ хлеба украдет. Сидишь тут, брюхо наедаешь, пока другие головой во имя святого дела рискуют, а туда же…
– Полно скандалить, темнеет. – Шагалан развел спорщиков. – Дядюшка, сходи приведи ребят. А я тем временем с братом Тореном обсужу условия нашего здесь постоя.
Шурга лишний раз окинул отшельника недоверчивым взглядом, но перечить не решился.
– Как же занесло в такую глушь, отче? – спросил Шагалан, когда они остались одни.
– Я… – Торен неуверенно покосился на юношу. – Я из Нирильенского монастыря… Второй год как ушел… Совсем плохо было… Потом вот сюда прибился. По дорогам бродить – на виселицу напрашиваться, в жилых краях не задержишься – беглых никто не приютит. А коль дерзнет, так, скорее всего, закабалит, запряжет пуще последнего раба. Наслушался я историй, насмотрелся… Беглый же не человек. Можно ограбить, унизить, убить забавы ради. Кому он пойдет жаловаться? Палачу? Люд зачастую и сам живет хуже скота, а над другим поиздеваться все же тянет. Хоть миг, а почувствовать себя властелином чужой судьбы… Прости, Господи, хулу на темный народ Твой.
Он истово перекрестился. Шагалан уточнил:
– Нирильен… Это где-то под Брансенгертом?
– Миль двадцать оттуда. У нас монастырь маленький, незнаменитый.
– И что же сорвало с теплого места?
– Как обычно – нужда… – Торен опять потупился, словно устыдившись. – Именно так, милостивый господин. Десятину священную, церковную мелонги отменили? И даже не отменили, а нагло себе хапнули! Прости, Творец… Землю монастырскую урезали? Рассудили, и оставшейся служителям довольно, людишек полно, паства пособит пожертвованиями. На худой конец, сами монахи-бездельники в поле выйдут, хлеб себе вырастят… Большие обители при богатых городах так вроде и выжили. А нам каково? Братии осталось три десятка человек, половина – старые, немощные, а дохода никакого. Вокруг нищета, бедствие, сбережения скудные прежний настоятель расхитил. Имелись две деревеньки приписные, да в дни последней смуты войска их, почитай, дотла разорили. Затем прислали, говорят, дескать, земли у вас непаханные, бурьяном заросли, изымаем в казну. А кому их пахать-то? Ведь сами, ироды, кучу невинного народа загубили просто так, для устрашения! Весь край залили кровью…
Шагалан понимающе покивал, успокаивая новый опасливый взгляд.
– Долгое время от своих трудов пробавлялись. Хоть впроголодь, но выкручивались. Потом недород… С округи по старой памяти нищие с убогими толпами за помощью потянулись, а у нас самих шаром покати. Люди не верят, все тешат себя давнишними сказками о переполненных погребах.
– А что, было дело?
– Было, – вздохнул Торен. – Сейчас и самому едва верится. Иногда во сне вижу наши прошлые обеды… с окороками, колбасами, винами… Эх! Не ценили мы своего счастья… Да, так вот народ засомневался, принялся буянить, привратника смяли, ворвались на двор. Братьев, пытавшихся образумить, чуть не насмерть затоптали. Короче, погром… Страшно, когда из души человеческой зверь вылезает. Тогда духовный свет, дарованный Творцом, меркнет, никакое прежнее добро не в счет… – Он стиснул толстые побелевшие губы.
– Отстояли обитель-то?
– Отстояли… – донеслось еле слышно. – Очнулся у монастырских ворот с топором в руках… Весь топор в крови… В тот раз полегло человек десять. Сколько из них на моей совести, один Господь ведает… Порой чудится, являются ко мне, рассаживаются по лавкам и смотрят… молча… А от взоров их вечности стужей веет… Наверно, никогда, и за гробом не замолить греха…
– Потому и ушел из монастыря?
– Да. Не мог я там более оставаться, понимаешь? Хоть настоятель и уговаривал, обещал, что со временем усердное служение облегчит душу, собирался даже самому архиепископу писать… Куда там… Прегрешение на мне великое, и наказание будет соответствующее. Не на всю же братию невинную его делить? Как убиенных схоронили, я котомку собрал и отправился… куда глаза глядят. Через приключения разные да тяготы добрел вот…
Шагалан поднялся, приблизился к подслеповатому оконцу, выходящему на задворки.
– Все заберете? – понятливо вздохнул отшельник.
– Заберем столько, сколько потребно… – Юноша с трудом отвлекся от копошащейся на улице живности. – Если пощадим, повесятся на твою душу, отче, восемь лишних покойников. Кажется, это для тебя пострашнее убытка?
Голова Торена опустилась совсем низко.
– Тогда и меня забирайте.
– О чем ты, святой отец? – Юноша удивленно изогнул бровь. – Не кинем же мы человека посреди леса без куска хлеба. Выживешь.
– Разве ж это жизнь? – глухо донеслось из-под копны упавших волос. – Гнию здесь заживо. Изнутри вина точит, снаружи лес давит. И одиноко, хоть ступай с волками выть… Не моя то стезя, чуждая.
– Однако… какое ни на есть хозяйство устроил, дом. И все в минуту бросить? Да и ради чего? Догадываешься ли, кто к тебе в гости-то пожаловал?
– Догадаться немудрено. Только лихие люди к нам гурьбой и забредают. На трактах кормитесь, купцов доите?
– Это не главное.
Из-под спутанных черных волос блеснул недоверчивый глаз:
– Неужто лесных бунтарей послал Творец?
– Про старика Сегеша что-нибудь слышал? – Раскрывать имена было рискованно, но чутье на сей раз почему-то не возражало.
– Долетала молва.
– Вот он к тебе нынче на огонек и завернет.
Отшельник встал, в растерянности развел руками:
– Надо же… какие люди! Личность славная и уважаемая… многими.
– А ты, анахорет, как погляжу, не совсем порвал связи с миром, – хмыкнул Шагалан.
– Да… – отмахнулся Торен. – Есть тут… связь. Привязалась одна… вдовушка… из местных. Повстречались как-то… грибы собирала. Теперь вот слухи передает, помогает иногда. Муки принесет или там крупы какой, постирает… И это тоже причина отсюда уходить.
– Что ж вдруг? Непокорная плоть мешает грехи замаливать?
– Плоть? Да… Врать не стану, совратила меня, порушила монашеские обеты. Лицом-то страшненькая, но крепкая… и заводная… Только суть не в том. В последнее время женить меня на себе решила. А баба-то волевая, пойдет до конца, уже и угрозы были.
– Так и женись. Все ж не в глуши бирюком вековать, от закона шарахаться. Еще не стар, детишек успеешь…
– Н-нет! – затряс волосами Торен. – Одно дело ночь с ней проваляться, другое – жить годами. Иная шумная семья тяжелее самой суровой схимы… Нет, не выдержу я у нее! Да и нельзя, грехи жуткие на душе, расплаты требуют, ты же слышал… А если откажусь, она меня стражникам выдаст, ей-ей, не дрогнет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140