А то, что наша главная цель – освобождение страны, не делает тотчас людей безгрешными. Не хватает в Гердонезе святых для заметной армии, увы!… Чтобы накормить и вооружить бойцов, нужно треклятое золото, а добывая его, обязательно получаешь довеском кровь, насилие и всякое… Поверь, меня тоже от таких шалостей тошнит. Но… притерпелся, смирился как с меньшим, неминучим злом.
Какое-то время шли молча.
– О чем теперь нахохлился? – Атаман заговорил первым, точно безмолвие юноши жгло больнее порицания.
– Думаю. Ваши люди, сир, живут в, мягко сказать, особых условиях. Годами живут.
– Это редко.
– Все равно. Когда возродится Гердонез, под вашим началом окажется множество людей, свыкшихся с разбойным промыслом. Они могут геройски проливать кровь за свободу, однако затем… Верю, вам претит пустое насилие и нынешнее положение. А вы поручитесь, что прочие также захотят прекратить вольное житье? Или страна обретет озверелые банды?
Настал черед Сегеша надолго замолчать.
– Основная часть уйдет, – напряженно произнес он в конце концов. – Кое-кто выберет лес. Про некоторых не рискну предполагать заранее. Только что это меняет? Передо мной, брат, великая цель, вероятно последняя и главная в жизни. Отказаться от нее я не вправе. Слишком много друзей схоронил на этом пути, еще больше оставил непогребенными. Куда мне отступать? Идет война, жестокая и кровавая. Как мне печься в такой момент о чести каждой встречной бабы?
– Война все спишет? – хмыкнул Шагалан.
– Все, не все… Моему народу нужна свобода, ради нее он готов на нешуточные жертвы. Я видел, как под Брансенгертом крестьянские полки шли на верную смерть! Да, цена огромна, почти неподъемна. И потому весь Гердонез должен, так или иначе, заплатить за общую победу. Воин платит своей кровью, крестьянин – своим хлебом, купец – потерянным товаром и кошелем…
– А подвернувшаяся неудачно женщина – своей…
– Черт побери, не самая тяжелая плата! Да простит Творец… Оставь ты ее в покое, брат, ничего с ней не случится. Чистые и благородные войны только в песнях менестрелей, подлинные великие сражения выигрывают грязные, потные, голодные, завшивевшие мужики. Ты до сих пор не понял?… Сам-то как ко всему этому относишься, ревнитель морали?
Шагалан невесело усмехнулся, пожал плечами:
– Никак не отношусь. Не мое дело судить и оценивать.
Сегеш с настороженным любопытством глянул на юношу:
– Никогда не оценивать? Совсем никогда? Но ведь попадается и настоящее зверство. Что бы ты сказал, начни вдруг парни с той бабы шкуру спускать? Вмешался бы?
– Вероятно.
– То есть оценил бы их поступок?
– Вовсе не обязательно. Вы, сир, путаете оценку поступка и реакцию на него, а это не всегда одно и то же. Иногда как в зеркале: существо – отражение. Понимаете? Как эхо в горах: событие – отклик. И никакой оценки, сравнения или ранжира.
– И когда ребята взялись насильничать, – недоверчиво пожевал губами старик, – никакого… эха у тебя не возникло, так?
– Любое событие дает отклик, но не любой отклик означает мясорубку.
– Опять оценки… Тогда присоединился бы к ним. Дело-то молодое, неужели ни на секунду не качнулось в душе?
– Отчего без этого. Да, видать, слишком вы меня измотали за последние дни, побоялся оконфузиться перед столькими зрителями.
Тут юноша чуть ускорил шаг, прерывая разговор. Атаману оставалось лишь недоуменно качать головой да глядеть в спину своему непонятному союзнику.
Мужики управились с нуждой на удивление быстро, они показались из леса, едва на тракте успели кое-как взнуздать двух добытых лошадок. Некоторые, явно стыдясь, прятали глаза, молчком занимали места в колонне. Другие, напротив, петушились, свистящим шепотом с хохотками передавали товарищам подробности приключения. Мрачный Шурга одернул их мимоходом.
– Закончили там, – сообщил он Сегешу негромко. – Купца, хоть и очухался, пока не развязывали – буянил шибко. Слуг освободили, все равно у них сейчас с перепугу штаны отжимать можно. Обсохнут, тогда пособят и хозяевам. Фуру осмотрели тщательнее, но ничего занятного.
– А бабой? – Атаман покосился на Шагалана.
– Да чего с ней случится-то? Живая, здоровая, и не порвали. Сил встать нет, но голос подавала. Перок-то, вон, вообще божится, что ей даже понравилось, якобы под ним задом подмахивать начала… Брешет, конечно, жеребец. Прикрыли ее тряпьем, да и ладно.
Разведчик неодобрительно скривился, однако тут поднял руку Сегеш:
– Так, все! Что сделано, то сделано. Проповеди и душеспасительные беседы отложим до лучших дней. Например, до дня окончательной победы над варварами. А для этого каждому еще предстоит немало потрудиться. Трогаем.
Несколько помешкав и потоптавшись, отряд возобновил поход. Шагалана опять ждали овражки с буреломами, тяжелая, грязная, но становившаяся уже привычной работа. «Надеюсь, никого больше не угораздило нынче ночью устроить привал возле окаянного тракта», – только и подумал юноша, перед тем как с головой окунуться в бесконечный бег по мельтешащему лесному морю.
Вскоре после полуночи миновали погруженную во мрак деревню. Как повелось, огибали дальним кругом, тем не менее какая-то самая беспокойная собака сумела учуять, а от ее пронзительного тявканья разом взбеленились и все окрестные псы. Впрочем, хозяева оказались осторожней своих собак, ни одна дверь так и не скрипнула, ни в одном окошке не промелькнул прикрытый ладонью огонек. Опасность проходила стороной, и практичный крестьянский рассудок требовал, прежде всего, не привлекать ее внимания.
Еще часа два напряженного марша. На сей раз Шурга сам подозвал условленным сигналом юношу. Шагалан вышел к дороге мокрый и пошатывающийся от усталости, отряд совершенно его загнал. Теперь хромающий Сегеш и малыш Йерс перестали тормозить движение, ехали верхом, отчего темп вырос резко. Мальчишка же, вон, задремал даже, уткнувшись носом в шею своей лошади, – Шагалан без дружелюбия глянул на невинно застывшую посреди лужи кобылу, которую отшельник держал в поводу.
– Запыхался? – Шурга оскалил редкие зубы. – Ничего, брат, впредь с нами пойдешь. Гулянию по тракту шабаш, в лес сворачиваем, в настоящие дебри. Там и мне-то непросто будет нужную тропинку отыскать.
– Тогда, может, не след и соваться туда в потемках? Пока не влетели в какую-нибудь трясину.
– Мыслишь-то, парень, правильно, да только и на открытом месте утро встречать не с руки. Углубимся где-то на милю – остановимся. Полянку для лагеря подобрать сумеешь еще?
– Ух! – отмахнулся юноша. – Никак по вкусу вам, ребята, на моей шее кататься. Ладно, не силком навязали, сам взвалил. Дайте хоть баклажку – воды отпить, моя давно сухая.
Чащоба в стороне от дороги и впрямь оказалась дремучая. С трудом верилось, что совсем неподалеку примостилась солидная деревня, а под боком – людный некогда тракт.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140
Какое-то время шли молча.
– О чем теперь нахохлился? – Атаман заговорил первым, точно безмолвие юноши жгло больнее порицания.
– Думаю. Ваши люди, сир, живут в, мягко сказать, особых условиях. Годами живут.
– Это редко.
– Все равно. Когда возродится Гердонез, под вашим началом окажется множество людей, свыкшихся с разбойным промыслом. Они могут геройски проливать кровь за свободу, однако затем… Верю, вам претит пустое насилие и нынешнее положение. А вы поручитесь, что прочие также захотят прекратить вольное житье? Или страна обретет озверелые банды?
Настал черед Сегеша надолго замолчать.
– Основная часть уйдет, – напряженно произнес он в конце концов. – Кое-кто выберет лес. Про некоторых не рискну предполагать заранее. Только что это меняет? Передо мной, брат, великая цель, вероятно последняя и главная в жизни. Отказаться от нее я не вправе. Слишком много друзей схоронил на этом пути, еще больше оставил непогребенными. Куда мне отступать? Идет война, жестокая и кровавая. Как мне печься в такой момент о чести каждой встречной бабы?
– Война все спишет? – хмыкнул Шагалан.
– Все, не все… Моему народу нужна свобода, ради нее он готов на нешуточные жертвы. Я видел, как под Брансенгертом крестьянские полки шли на верную смерть! Да, цена огромна, почти неподъемна. И потому весь Гердонез должен, так или иначе, заплатить за общую победу. Воин платит своей кровью, крестьянин – своим хлебом, купец – потерянным товаром и кошелем…
– А подвернувшаяся неудачно женщина – своей…
– Черт побери, не самая тяжелая плата! Да простит Творец… Оставь ты ее в покое, брат, ничего с ней не случится. Чистые и благородные войны только в песнях менестрелей, подлинные великие сражения выигрывают грязные, потные, голодные, завшивевшие мужики. Ты до сих пор не понял?… Сам-то как ко всему этому относишься, ревнитель морали?
Шагалан невесело усмехнулся, пожал плечами:
– Никак не отношусь. Не мое дело судить и оценивать.
Сегеш с настороженным любопытством глянул на юношу:
– Никогда не оценивать? Совсем никогда? Но ведь попадается и настоящее зверство. Что бы ты сказал, начни вдруг парни с той бабы шкуру спускать? Вмешался бы?
– Вероятно.
– То есть оценил бы их поступок?
– Вовсе не обязательно. Вы, сир, путаете оценку поступка и реакцию на него, а это не всегда одно и то же. Иногда как в зеркале: существо – отражение. Понимаете? Как эхо в горах: событие – отклик. И никакой оценки, сравнения или ранжира.
– И когда ребята взялись насильничать, – недоверчиво пожевал губами старик, – никакого… эха у тебя не возникло, так?
– Любое событие дает отклик, но не любой отклик означает мясорубку.
– Опять оценки… Тогда присоединился бы к ним. Дело-то молодое, неужели ни на секунду не качнулось в душе?
– Отчего без этого. Да, видать, слишком вы меня измотали за последние дни, побоялся оконфузиться перед столькими зрителями.
Тут юноша чуть ускорил шаг, прерывая разговор. Атаману оставалось лишь недоуменно качать головой да глядеть в спину своему непонятному союзнику.
Мужики управились с нуждой на удивление быстро, они показались из леса, едва на тракте успели кое-как взнуздать двух добытых лошадок. Некоторые, явно стыдясь, прятали глаза, молчком занимали места в колонне. Другие, напротив, петушились, свистящим шепотом с хохотками передавали товарищам подробности приключения. Мрачный Шурга одернул их мимоходом.
– Закончили там, – сообщил он Сегешу негромко. – Купца, хоть и очухался, пока не развязывали – буянил шибко. Слуг освободили, все равно у них сейчас с перепугу штаны отжимать можно. Обсохнут, тогда пособят и хозяевам. Фуру осмотрели тщательнее, но ничего занятного.
– А бабой? – Атаман покосился на Шагалана.
– Да чего с ней случится-то? Живая, здоровая, и не порвали. Сил встать нет, но голос подавала. Перок-то, вон, вообще божится, что ей даже понравилось, якобы под ним задом подмахивать начала… Брешет, конечно, жеребец. Прикрыли ее тряпьем, да и ладно.
Разведчик неодобрительно скривился, однако тут поднял руку Сегеш:
– Так, все! Что сделано, то сделано. Проповеди и душеспасительные беседы отложим до лучших дней. Например, до дня окончательной победы над варварами. А для этого каждому еще предстоит немало потрудиться. Трогаем.
Несколько помешкав и потоптавшись, отряд возобновил поход. Шагалана опять ждали овражки с буреломами, тяжелая, грязная, но становившаяся уже привычной работа. «Надеюсь, никого больше не угораздило нынче ночью устроить привал возле окаянного тракта», – только и подумал юноша, перед тем как с головой окунуться в бесконечный бег по мельтешащему лесному морю.
Вскоре после полуночи миновали погруженную во мрак деревню. Как повелось, огибали дальним кругом, тем не менее какая-то самая беспокойная собака сумела учуять, а от ее пронзительного тявканья разом взбеленились и все окрестные псы. Впрочем, хозяева оказались осторожней своих собак, ни одна дверь так и не скрипнула, ни в одном окошке не промелькнул прикрытый ладонью огонек. Опасность проходила стороной, и практичный крестьянский рассудок требовал, прежде всего, не привлекать ее внимания.
Еще часа два напряженного марша. На сей раз Шурга сам подозвал условленным сигналом юношу. Шагалан вышел к дороге мокрый и пошатывающийся от усталости, отряд совершенно его загнал. Теперь хромающий Сегеш и малыш Йерс перестали тормозить движение, ехали верхом, отчего темп вырос резко. Мальчишка же, вон, задремал даже, уткнувшись носом в шею своей лошади, – Шагалан без дружелюбия глянул на невинно застывшую посреди лужи кобылу, которую отшельник держал в поводу.
– Запыхался? – Шурга оскалил редкие зубы. – Ничего, брат, впредь с нами пойдешь. Гулянию по тракту шабаш, в лес сворачиваем, в настоящие дебри. Там и мне-то непросто будет нужную тропинку отыскать.
– Тогда, может, не след и соваться туда в потемках? Пока не влетели в какую-нибудь трясину.
– Мыслишь-то, парень, правильно, да только и на открытом месте утро встречать не с руки. Углубимся где-то на милю – остановимся. Полянку для лагеря подобрать сумеешь еще?
– Ух! – отмахнулся юноша. – Никак по вкусу вам, ребята, на моей шее кататься. Ладно, не силком навязали, сам взвалил. Дайте хоть баклажку – воды отпить, моя давно сухая.
Чащоба в стороне от дороги и впрямь оказалась дремучая. С трудом верилось, что совсем неподалеку примостилась солидная деревня, а под боком – людный некогда тракт.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140