Может
быть, они и доберутся до истины!
Ученые и мудрецы собрались и завели длинные разговоры, из которых
аист не понял ни слова; да не много толку вышло из них и для самого
больного, не говоря уже о его дочери. Но послушать речи ученых нам все же
не мешает, - мало ли что приходится слушать!
Вернее, впрочем, будет послушать и узнать кое-что из предыдущего,
тогда мы поближе познакомимся со всею историей; во всяком случае, узнаем
из нее не меньше аиста.
"Любовь - родоначальница жизни! Высшая любовь рождает и высшую жизнь!
Лишь благодаря любви, может больной возродиться к жизни!" Вот что изрекли
мудрецы, когда дело шло об исцелении больного владыки; изречение было
необыкновенно мудро и хорошо изложено - по уверению самих мудрецов.
- Мысль не дурна! - сказал тогда же аист аистихе.
- А я что-то не возьму ее в толк! - ответила та. - И, уж конечно, это
не моя вина, а ее! А, впрочем, меня все это мало касается; у меня есть о
чем подумать и без того!
Потом ученые принялись толковать о различных видах любви: любовь
влюбленных отличается ведь от любви, которую чувствуют друг к другу
родители и дети, или от любви растения к свету - например, солнечный луч
целует тину, и из нее выходит росток. Речи их отличались такою глубиной и
ученостью, что аист был не в силах даже следить за ними, не то чтобы
пересказать их аистихе. Он совсем призадумался, прикрыл глаза и простоял
так на одной ноге весь день. Ученость была ему не по плечу.
Зато аист отлично понял, что болезнь владыки была для всей страны и
народа большим несчастьем, а исцеление его, напротив, было бы огромным
счастьем, - об этом толковал весь народ, все - и бедные и богатые. "Но где
же растет целебный цветок?" - спрашивали все друг у друга, рылись в ученых
рукописях, старались прочесть о том по звездам, спрашивали у всех четырех
ветров - словом, добивались нужных сведений всевозможными путями, но все
напрасно. Тут-то ученые мудрецы, как сказано, и изрекли: "Любовь -
родоначальница жизни; она же возродит к жизни и владыку!" В этом был
глубокий смысл, и хоть сами они его до конца не понимали, но все-таки
повторили его еще раз и даже написали вместо рецепта: "Любовь -
родоначальница жизни!" Но как же приготовить по этому рецепту лекарство?
Да, вот тут-то все и стали в тупик. В конце концов все единогласно решили,
что помощи должно ожидать от молодой принцессы, так горячо, так искренно
любившей отца. Затем додумались и до того, как следовало поступить
принцессе. И вот ровно год тому назад, ночью, когда серп новорожденной
луны уже скрылся, принцесса отправилась в пустыню к мраморному сфинксу,
отгребла песок от двери, что находилась в цоколе, и прошла по длинному
коридору внутрь одной из больших пирамид, где покоилась мумия древнего
фараона, - принцесса должна была склониться головой на грудь умершего и
ждать откровения.
Она исполнила все в точности, и ей было открыто во сне, что она
должна лететь на север, в Данию, к глубокому болоту - место было
обозначено точно - и сорвать там лотос, который коснется ее груди, когда
она нырнет в глубину. Цветок этот вернет жизнь ее отцу.
Вот почему принцесса и полетела в лебедином оперении на Дикое болото.
Все это аист с аистихой давно знали, а теперь знаем и мы получше, чем
раньше. Знаем мы также, что болотный царь увлек бедную принцессу на дно
трясины и что дома ее уже считали погибшею навеки. Но мудрейший из
мудрецов сказал то же, что и аистиха: "Она выпутается из беды!" Ну, и
решили ждать, - иного ведь ничего и не оставалось.
- Право, я стащу лебединые оперения у этих мошенниц, - сказал аист. -
Тогда небось не прилетят больше на болото да не выкинут еще какой-нибудь
штуки! Перья же их я припрячу там на всякий случай!
- Где это там? - спросила аистиха.
- В нашем гнезде, близ болота! - ответил аист. - Наши птенцы могут
помочь мне перенести их; если же чересчур тяжело, то ведь по дороге
найдутся места, где их можно припрятать до следующего перелета в Данию.
Принцессе хватило бы и одного оперения, но два все-таки лучше: на севере
не худо иметь в запасе лишнюю одежду.
- Тебе и спасибо-то за все это не скажут! - заметила аистиха. - Но ты
ведь глава семьи! Я имею голос, лишь когда сижу на яйцах!
Девочка, которую приютили в замке викинга близ Дикого болота, куда
каждую весну прилетали аисты, получила имя Хельги, но это имя было слишком
нежным для нее. В прекрасном теле обитала жестокая душа. Месяцы шли за
месяцами, годы за годами, аисты ежегодно совершали те же перелеты: осенью
к берегам Нила, весною к Дикому болоту, а девочка все подрастала; не
успели опомниться, как она стала шестнадцатилетнею красавицей. Прекрасна
была оболочка, но жестко само ядро. Хельга поражала своею дикостью и
необузданностью даже в те суровые, мрачные времена. Она тешилась, купая
руки в теплой, дымящейся крови только что зарезанной жертвенной лошади,
перекусывала в порыве дикого нетерпения горло черному петуху,
приготовленному в жертву богам, а своему приемному отцу сказала однажды
совершенно серьезно:
- Приди ночью твой враг, поднимись по веревке на крышу твоего дома,
сними самую крышу над твоим покоем, я бы не разбудила тебя, если бы даже
могла! Я бы не слышала ничего - так звенит еще в моих ушах пощечина,
которую ты дал мне много лет тому назад! Я не забыла ее!
Но викинг не поверил, что она говорит серьезно; он, как и все, был
очарован ее красотой и не знал ничего о двойственности ее души и внешней
оболочки. Без седла скакала Хельга, словно приросшая, на диком коне,
мчавшемся во весь опор, и не соскакивала на землю, даже если конь начинал
грызться с дикими лошадьми. Не раздеваясь, бросалась она с обрыва в
быстрый фиорд и плыла навстречу ладье викинга, направлявшейся к берегу. Из
своих густых, чудных волос она вырезала самую длинную прядь и сплела из
нее тетиву для лука.
- Все надо делать самой! Лучше выйдет! - говорила она.
Годы и привычка закалили душу и волю жены викинга, и все же в
сравнении с дочерью она была просто робкою, слабою женщиной. Но она-то
знала, что виной всему были злые чары, тяготевшие над ужасною девушкой.
Хельга часто доставляла себе злое удовольствие помучить мать: увидав, что
та вышла на крыльцо или на двор, она садилась на самый край колодца и
сидела там, болтая руками и ногами, потом вдруг бросалась в узкую,
глубокую яму, ныряла с головой, опять выплывала, и опять ныряла, точно
лягушка, затем с ловкостью кошки выкарабкивалась наверх и являлась в
главный покой замка вся мокрая;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11