Он отворил дверь, и его глазам представилась фигура Шваньского, который только что обрился и собирался умываться.
– А, Иван Андреевич! – выговорил Квашнин. – Куда это Васька пропал? Смерть хочется чаю.
– Сейчас прикажу, – отозвался Шваньский.
– Вы что же это вчера отсутствовали? – спросил Квашнин.
– Хворал, – кратко отозвался Шваньский.
– Что же так?
– Да так – нездоровится.
Квашнин присмотрелся к лицу Шваньского и выговорил:
– Да, лицо у вас нехорошее. Лихорадка, должно быть?
Шваньский молчал.
– Напрасно вы с нами вчера не повеселились. Да вы, может, не знаете, что и приключилось-то?
– Знаю, – мыкнул Шваньский.
– Каким образом?
– Люди слышали. Василий рассказал.
– Вы как об этом судите? – спросил Квашнин.
Шваньский поднял глаза на Квашнина, долго глядел ему в лицо странным взглядом и, наконец, выговорил:
– Петр Сергеевич! С вами можно, вы человек близкий. Вы Михаила Андреевича любите. С вами можно. Я, Петр Сергеевич, зарезан!..
Шваньский бросил полотенце, которое держал в руках, и начал стучать себе в грудь.
– Что вы! Что с вами? – изумился Квашнин.
– Такое происходит, такое творится!.. Что со мною вчера было – вы не можете себе представить. Да нет, не стану я говорить.
Шваньский обернулся, поднял полотенце с полу, стал его комкать, затем подошел к столу, начал стучать по нем кулаком и вскрикивать:
– Не стану я говорить! И буду молчать, покудова все не стресется, покудова все кверху ногами не полетит! Буду, как рыба, молчать, хоть околею, да промолчу!
– Да что вы, Иван Андреевич? Ведь ничего не поймешь.
– Воистину ничего не поймешь! – отозвался Шваньский. – Да не стану я говорить… Смотрите, к вечеру все пойдет к черту!
– Да что все-то?
– Все, все. И я, и Михаил Андреевич, и граф Аракчеев, – все к черту полетим.
– Что вы! При чем же тут граф Аракчеев? Вы с ума сошли.
– Воистину, Петр Сергеевич: либо я сам сошел с ума, либо весь Питер сошел с ума. Нет, нет! Лучше вы меня оставьте, а то проврусь…
И Шваньский схватил Квашнина за локти и стал выталкивать его из своей комнаты. Выдвинув его за порог, Шваньский затворил дверь и запер ее на ключ.
Квашнин, очутившись в прихожей, остановился и задумался.
«Стало быть, Иван Андреевич знает больше нашего, – подумал он. – Знает больше того, что знает Михаил Андреевич».
Квашнин медленно прошел снова в спальню. Шумский уже проснулся и, сидя на кровати, настолько задумался, что не заметил, как друг его вошел в горницу.
Когда Квашнин приблизился вплотную, Шумский очнулся, тотчас же оправился и заговорил спокойным голосом:
– Голова трещит от вина. Надо бы чаю поскорее. А какова погода? Что на дворе?
– Не знаю, – отозвался Квашнин, поняв по глазам Шуйского, что он принимает на себя личину спокойствия, а сам еще тревожнее, чем был вечером.
Пройдясь несколько раз по комнате мимо сидящего на кровати Шумского, Квашнин остановился перед ним и выговорил:
– Вот что, Михаил Андреевич: так оставлять нельзя. Это уже действительно совсем черт знает что. Ведь эдакого скандала или эдакой бессмыслицы никогда в Петербурге не бывало да и не будет. Надобно разыскать фон Энзе и порешить дело. Я тебя отговаривал, а теперь сам скажу: драться вам, – так драться! Или распутать дело иначе. А это же все бессмыслица: и ты жених, и он жених! Ведь тут сам черт ничего не поймет. Ведь не спьяна же он похвастал.
– Нет! Это верно! – глухо, но твердо произнес Шумский. – Барон дал мне свое согласие, а не ее… Ева любит его… Ну! Ну, и тайно дала ему свое согласие. Может быть, она бежит и они обвенчаются.
– Разве она не давала тебе своего согласия?
– Дала! Она руку протянула… Я целовал. Ах, я, право, ничего… ничего я не понимаю. Я только чую, что творится нечто особенное… Будто гроза идет… Шваньский и тот стал какие-то загадки загадывать.
– Да, Иван Андреевич чуден… – начал было Квашнин, но запнулся, боясь еще более встревожить приятеля.
В эту минуту Шумский услыхал голоса в соседней комнате и вспомнил, или скорее, догадался, что это были заночевавшие гости. Он сделал нетерпеливое движение.
– Ах, Петя, избавь меня от них, – выговорил он досадливо. – Спровадь как-нибудь, скажи, что я хвораю, что ли.
– Тут и Ханенко, – заметил Квашнин.
– Ну, его, конечно, проведи сюда, а тех, пожалуйста, спровадь.
Через час в квартире было уже прибрано. Шумский и его два приятеля умылись, прибрались и сидели за чаем. Разговор не клеился. Шумский был тревожен и озабочен. Квашнин, отчасти, даже печален, а Ханенко все еще оставался под влиянием ночной попойки. Обыкновенное добродушие исчезло с его лица. Оно как-то распухло, глаза были красные, смотрели глупо, он часто похрапывал и кашлял, как если б у него болело горло. Он уже несколько раз повторил, что «эдакой мерзости, т. е. пьянства, на свете нет другой».
Друзья решили, для того, чтобы выяснить все обстоятельства, капитан поедет к фон Энзе или к Мартенсу и прямо спросит, был ли такой обед и поздравляли ли улана с женитьбой на баронессе Нейдшильд.
– Хоть оно и нелепо, – заметил Квашнин, – да ничего другого не выдумаешь.
Капитан уже собирался выезжать из дому по поручению Шуйского, когда кто-то подъехал к крыльцу на извозчике. Шумский, глянув в окно, ахнул и выговорил:
– Антип! Лакей его! Барона лакей!
Пока отворяли дверь, Шумский в нетерпении вышел в столовую. Ханенко прошел вперед и уже надевал шинель. Квашнин стал в дверях и крикнул:
– Капитан! Вы не прохлажайтесь! Поскорее с ответом сюда.
– Ладно, ладно! – отозвался капитан.
В эту минуту Копчик получил из рук Антипа большой пакет с огромной гербовой печатью и передал барину. На пакете после адреса стояло «в собственные руки», а внизу подпись: «от барона Нейдшильда». Пакет был довольно объемистый.
Шумский взял письмо в руки, и сердце затрепетало в нем, будто предчувствием.
– Куда же он! А ответ? – произнес Шумский, видя, что Антип выходит уже на улицу.
– Он сказывает, ответа не приказано дожидаться, – отозвался Васька.
Шумский вертел в руках большой пакет и не решался его открывать. Затем он выговорил глухо:
– Капитан, обождите, идите-ка сюда.
Шумский двинулся к себе в кабинет, а оба приятеля последовали за ним. Молодой человек положил пакет на стол и сел около него. Оба офицера стояли над ним, тоже несколько смущаясь. Но, наконец, Ханенко выговорил спокойно:
– Михаил Андреевич! Полно бабиться! Что же зря себя тревожить? Может, тут и нет ничего. Разверните, да поглядите… а там уж и…
– Это чудо, – заговорил Шумский сдавленным голосом. – Это недаром. В одном городе: мог бы приехать, меня вызвать. Большущий пакет! Нет, я чую – тут смерть моя. Тут конец всему…
Шумский вдруг протянул руку, сорвал пакет, развернул три листика, исписанных кругом довольно мелко. Он прочел первые несколько строк, затем перевернул еще листик, взглянул в середину письма, затем взглянул в самый конец и руки его опустились, лицо покрылось смертельною бледностью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80
– А, Иван Андреевич! – выговорил Квашнин. – Куда это Васька пропал? Смерть хочется чаю.
– Сейчас прикажу, – отозвался Шваньский.
– Вы что же это вчера отсутствовали? – спросил Квашнин.
– Хворал, – кратко отозвался Шваньский.
– Что же так?
– Да так – нездоровится.
Квашнин присмотрелся к лицу Шваньского и выговорил:
– Да, лицо у вас нехорошее. Лихорадка, должно быть?
Шваньский молчал.
– Напрасно вы с нами вчера не повеселились. Да вы, может, не знаете, что и приключилось-то?
– Знаю, – мыкнул Шваньский.
– Каким образом?
– Люди слышали. Василий рассказал.
– Вы как об этом судите? – спросил Квашнин.
Шваньский поднял глаза на Квашнина, долго глядел ему в лицо странным взглядом и, наконец, выговорил:
– Петр Сергеевич! С вами можно, вы человек близкий. Вы Михаила Андреевича любите. С вами можно. Я, Петр Сергеевич, зарезан!..
Шваньский бросил полотенце, которое держал в руках, и начал стучать себе в грудь.
– Что вы! Что с вами? – изумился Квашнин.
– Такое происходит, такое творится!.. Что со мною вчера было – вы не можете себе представить. Да нет, не стану я говорить.
Шваньский обернулся, поднял полотенце с полу, стал его комкать, затем подошел к столу, начал стучать по нем кулаком и вскрикивать:
– Не стану я говорить! И буду молчать, покудова все не стресется, покудова все кверху ногами не полетит! Буду, как рыба, молчать, хоть околею, да промолчу!
– Да что вы, Иван Андреевич? Ведь ничего не поймешь.
– Воистину ничего не поймешь! – отозвался Шваньский. – Да не стану я говорить… Смотрите, к вечеру все пойдет к черту!
– Да что все-то?
– Все, все. И я, и Михаил Андреевич, и граф Аракчеев, – все к черту полетим.
– Что вы! При чем же тут граф Аракчеев? Вы с ума сошли.
– Воистину, Петр Сергеевич: либо я сам сошел с ума, либо весь Питер сошел с ума. Нет, нет! Лучше вы меня оставьте, а то проврусь…
И Шваньский схватил Квашнина за локти и стал выталкивать его из своей комнаты. Выдвинув его за порог, Шваньский затворил дверь и запер ее на ключ.
Квашнин, очутившись в прихожей, остановился и задумался.
«Стало быть, Иван Андреевич знает больше нашего, – подумал он. – Знает больше того, что знает Михаил Андреевич».
Квашнин медленно прошел снова в спальню. Шумский уже проснулся и, сидя на кровати, настолько задумался, что не заметил, как друг его вошел в горницу.
Когда Квашнин приблизился вплотную, Шумский очнулся, тотчас же оправился и заговорил спокойным голосом:
– Голова трещит от вина. Надо бы чаю поскорее. А какова погода? Что на дворе?
– Не знаю, – отозвался Квашнин, поняв по глазам Шуйского, что он принимает на себя личину спокойствия, а сам еще тревожнее, чем был вечером.
Пройдясь несколько раз по комнате мимо сидящего на кровати Шумского, Квашнин остановился перед ним и выговорил:
– Вот что, Михаил Андреевич: так оставлять нельзя. Это уже действительно совсем черт знает что. Ведь эдакого скандала или эдакой бессмыслицы никогда в Петербурге не бывало да и не будет. Надобно разыскать фон Энзе и порешить дело. Я тебя отговаривал, а теперь сам скажу: драться вам, – так драться! Или распутать дело иначе. А это же все бессмыслица: и ты жених, и он жених! Ведь тут сам черт ничего не поймет. Ведь не спьяна же он похвастал.
– Нет! Это верно! – глухо, но твердо произнес Шумский. – Барон дал мне свое согласие, а не ее… Ева любит его… Ну! Ну, и тайно дала ему свое согласие. Может быть, она бежит и они обвенчаются.
– Разве она не давала тебе своего согласия?
– Дала! Она руку протянула… Я целовал. Ах, я, право, ничего… ничего я не понимаю. Я только чую, что творится нечто особенное… Будто гроза идет… Шваньский и тот стал какие-то загадки загадывать.
– Да, Иван Андреевич чуден… – начал было Квашнин, но запнулся, боясь еще более встревожить приятеля.
В эту минуту Шумский услыхал голоса в соседней комнате и вспомнил, или скорее, догадался, что это были заночевавшие гости. Он сделал нетерпеливое движение.
– Ах, Петя, избавь меня от них, – выговорил он досадливо. – Спровадь как-нибудь, скажи, что я хвораю, что ли.
– Тут и Ханенко, – заметил Квашнин.
– Ну, его, конечно, проведи сюда, а тех, пожалуйста, спровадь.
Через час в квартире было уже прибрано. Шумский и его два приятеля умылись, прибрались и сидели за чаем. Разговор не клеился. Шумский был тревожен и озабочен. Квашнин, отчасти, даже печален, а Ханенко все еще оставался под влиянием ночной попойки. Обыкновенное добродушие исчезло с его лица. Оно как-то распухло, глаза были красные, смотрели глупо, он часто похрапывал и кашлял, как если б у него болело горло. Он уже несколько раз повторил, что «эдакой мерзости, т. е. пьянства, на свете нет другой».
Друзья решили, для того, чтобы выяснить все обстоятельства, капитан поедет к фон Энзе или к Мартенсу и прямо спросит, был ли такой обед и поздравляли ли улана с женитьбой на баронессе Нейдшильд.
– Хоть оно и нелепо, – заметил Квашнин, – да ничего другого не выдумаешь.
Капитан уже собирался выезжать из дому по поручению Шуйского, когда кто-то подъехал к крыльцу на извозчике. Шумский, глянув в окно, ахнул и выговорил:
– Антип! Лакей его! Барона лакей!
Пока отворяли дверь, Шумский в нетерпении вышел в столовую. Ханенко прошел вперед и уже надевал шинель. Квашнин стал в дверях и крикнул:
– Капитан! Вы не прохлажайтесь! Поскорее с ответом сюда.
– Ладно, ладно! – отозвался капитан.
В эту минуту Копчик получил из рук Антипа большой пакет с огромной гербовой печатью и передал барину. На пакете после адреса стояло «в собственные руки», а внизу подпись: «от барона Нейдшильда». Пакет был довольно объемистый.
Шумский взял письмо в руки, и сердце затрепетало в нем, будто предчувствием.
– Куда же он! А ответ? – произнес Шумский, видя, что Антип выходит уже на улицу.
– Он сказывает, ответа не приказано дожидаться, – отозвался Васька.
Шумский вертел в руках большой пакет и не решался его открывать. Затем он выговорил глухо:
– Капитан, обождите, идите-ка сюда.
Шумский двинулся к себе в кабинет, а оба приятеля последовали за ним. Молодой человек положил пакет на стол и сел около него. Оба офицера стояли над ним, тоже несколько смущаясь. Но, наконец, Ханенко выговорил спокойно:
– Михаил Андреевич! Полно бабиться! Что же зря себя тревожить? Может, тут и нет ничего. Разверните, да поглядите… а там уж и…
– Это чудо, – заговорил Шумский сдавленным голосом. – Это недаром. В одном городе: мог бы приехать, меня вызвать. Большущий пакет! Нет, я чую – тут смерть моя. Тут конец всему…
Шумский вдруг протянул руку, сорвал пакет, развернул три листика, исписанных кругом довольно мелко. Он прочел первые несколько строк, затем перевернул еще листик, взглянул в середину письма, затем взглянул в самый конец и руки его опустились, лицо покрылось смертельною бледностью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80