— Экспериментов над живыми существами, чувствующими боль? О, я понимаю, почему ты скрываешь почти все, что делаешь.
— Я не стыжусь, — говорит Гея. — Я горда. Я вернула жизнь расе, давшей жизнь нам. И я уверена, раса эта позаботится о своем сохранении. Может быть, они научатся достигать внешних рубежей Солнечной системы, а иные из них доберутся и до звезд. Может, они оградят Землю щитом или притушат Солнце. Решать им, и им же выполнять решение. Им, а не нам, слышишь? Им.
— Вероятно, другие с тобой не согласятся. Встревожившись или испугавшись, они могут положить этому конец.
— Почему? — спрашивает Гея. — Какая здесь для них угроза?
— Полагаю, никакой. Но у вопроса есть моральный аспект. Ведь ты стремишься к возрождению человечества в чистом виде, не так ли? Предшествующая раса отправилась к звездам в виде машин не потому, что была к этому принуждена, а по собственному выбору, ибо так ее дух мог жить и развиваться вечно. Ты не желаешь, чтобы это вновь произошло. Ты хочешь навсегда сохранить войну, тиранию, предрассудки, бедность, инстинкты, что побуждают людей сходиться друг с другом в смертной схватке. Сохранить древнюю обезьяну, нет — древнего хищника!
— Я хочу сохранить влюбленного, отца, ребенка, искателя приключений, художника, поэта, пророка. Живую часть Вселенной. Разве доступны нам, машинам, погрязшим в самоуверенности, любая мечта и решение любой загадки?
Странник медлит с ответом.
— Об этом судить не мне, а тем, кто тебе равен.
— Но теперь ты, может статься, видишь, для чего я хранила свои секреты и для чего спорила и — да! — даже сражалась по-своему против планов галактического мозга. Однажды мои люди должны открыть его существование. Я надеюсь, к тому времени они будут готовы с ним договориться. Но если за несколько ближайших тысяч лет случатся с ними великие события, если увидят они чудеса и знамения, если увидят, как меняются небеса и мир, — что за свобода останется моим детям, что смогут они, кроме как страшиться их и поклоняться им? А после — что за судьба их ждет? Они будут словно животные в заповеднике, им запретят любые опасные предприятия, и наконец — наконец и они тоже будут заперты в машинах!
Странник отвечает громче, чем до того:
— Лучше ли, чтобы они сами выбирали свой путь? Я не могу сказать, я не знаю. Но не знаешь и ты, Гея. И… судьба Кристиана и Лоринды заставляет меня думать об этом.
— Тебе известно, — говорит она, — что эти двое мечтали стать людьми.
— И могли вновь ими стать.
Вообрази, будто Гея качает увенчанной короной головой:
— Нет. Едва ли какой-нибудь другой узел создаст мир, чтобы вместить их смертность. Едва ли кто позаботится об этом, и едва ли кто сочтет это правильным.
— Но почему это не можешь быть ты, ведь в тебе есть столь много миров?
Гея не мстительна. Столь великий разум выше мести. Но она отвечает:
— Я не могу их принять. Познав так много, как они вернутся ко мне?
А создавать новые копии, свободные от воспоминаний, что способны отяготить их дни отчаянием, было бы бессмысленно.
— Но все же… В глубине сознания я чувствовал то, что чувствовал Кристиан.
— И я чувствовала то же, что Лоринда. Однако теперь они обрели покой в нас.
— Потому что их больше нет. Но мне нет и покоя. — В нем живет мятежный дух, ибо — увы! — плата за полное сознание состоит в том, что ты не можешь ничего забыть. — Передо мной встают вопросы, на которые, как я надеюсь, ответит Альфа. Если на них вообще можно ответить.
Проходит время — его проще измерить по квантовым смещениям, чем по движению звезд, — и Странник произносит:
— Давай вернем их.
— Теперь жесток ты, — говорит Гея.
— По-моему, мы должны это сделать.
— Если так, сделаем.
Разумы соединяются. Происходит обмен и упорядочение данных. Устанавливается конфигурация.
Она не эмулирует ни живого мира, ни живых тел. Разумы пришли к выводу, что так будет слишком соблазнительно и больно. Объектам их интереса необходимо сохранить способность к четкому мышлению, но, поскольку вопрос затрагивает их сокровенную сущность, они получат возможность испытывать столь же полные чувства, как и при жизни.
Представь себе бездонную тьму, а в ней из светлых искр сплетаются два призрака, и вот уже они стоят друг перед другом, и вот, неровно ступая, стремятся друг другу в объятия.
— Любимый мой, любимый, это ты? — кричит Лоринда.
— Ты помнишь? — шепчет Кристиан.
— Я ни на миг не забывала, даже когда была в самом сердце единства.
— Я тоже.
Они молчат, и темнота лишь дрожит от биения сердец, что были когда-то у них в груди.
— Вновь, — говорит Лоринда. — Вновь и навеки.
— Возможно ли это? — спрашивает Кристиан. Сквозь бездну смерти до них доносятся два голоса.
Первый:
— Гея, если ты отдашь мне Лоринду, я заберу ее вместе с Кристианом домой — домой, к Альфе.
Второй:
— Дитя, желаешь ли ты этого? Ты можешь принадлежать Земле и новому человечеству.
Она получит свою долю во всех этих мирах, и внешних, и внутренних, — лишь память того огромного существа, к которому вернется; но если уйдет, лишится всего.
— Однажды я выбрала тебя, матушка, — отвечает Лоринда.
Кристиан чувствует, какая борьба идет в ее душе, и говорит ей:
— Поступай всегда так, как желаешь, любимая. Она оборачивается к нему:
— Я буду с тобой. Я всегда буду с тобой.
И тоже — лишь воспоминанием, как и он; но они станут жить вместе, единым целым, и не будут забыты.
— Прощай, дитя мое, — говорит Гея.
— Здравствуй, — говорит Странник.
Тьма рушится. Призраки растворяются в нем. Он стоит на вершине горы, готовый унести их прочь, к той, чьей частью он сам является.
— Когда ты отправляешься? — спрашивает Гея.
— Скоро.
Скоро он воссоединится с Альфой. А она останется ждать, пока звезды вынесут свой приговор.

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35