В этот период и познакомилась она с Суходольским. Он привлек ее внимание самоуверенностью, вольными манерами, вальяжностью — словом, всем тем, что наблюдала она когда-то в прежних своих друзьях. Однако, став Суходольской, она очень скоро убедилась, что муж ее потрясающе ленив, мелочен, жесток и истеричен. Жить с ним было невозможно. Постоянного дома, как и семьи, не получалось. Долго работать на одном месте он не мог, часто устраивал себе длительные «отпуска». Случалось, что появлялись у него деньги, и тогда он держался с Леной важно и значительно.
Такая жизнь — ссоры, скандалы, разводы и примирения — приводила к прогулам, опозданиям. Да, впрочем, и работой своей Лена никогда не дорожила. Ее корили, ругали, и она в конце концов взяла расчет. Несколько месяцев жила у друзей и знакомых, пока не попала вместе с Суходольским к его приятелю.
Тут-то и разыскал ее Георгий. И вот она снова в доме Мавриди. Лена глянула на часы. Ого, уже скоро десять, надо торопиться. В это время всегда звонит Георгий, справляется о матери.
Елена поправила белокурые пушистые волосы, подкрасила пухлые губы, слегка припудрила маленький нос — готово. Можно отправляться.
Ставшая постоянной тревога остановила ее у двери. Лена присела на табурет в неухоженной чужой прихожей.
«Нет, — подумала она, — со своими россказнями я зашла слишком далеко. Надо искать выход, что-то снова придумать. Иначе плохо…»
Зябко вздрогнув всем телом, она отбросила тягостные мысли и вышла в начинающийся мартовский день.
Четверг. 9.00
Филипп Тихонович Албин проснулся позже обычного: в главке его ждали только к десяти. А значит, была возможность поваляться. Несколько минут он еще полежал, прислушиваясь к самому себе. Порядок. Легко выбросив натренированное тело на пушистый ковер, Албин включил магнитофон, под бодрую музыку с удовольствием сделал гимнастику, принял душ, побрился, похлопал себя по гладким глянцевым щекам, раскрыв рот, внимательно оглядел свой язык — показатель здоровья. Язык Албину понравился, да и сам он себе понравился — подтянутый, стройный, налитый молодой силой, хотя уже близился сорокалетний рубеж.
Албин жил один. Семья, полагал он, лишь усложняет и без того сложную жизнь. Квартиру ему регулярно убирала старушка-соседка, добросовестность которой он щедро вознаграждал, и они были довольны друг другом.
Надев синий с иголочки костюм — хорошие костюмы были его слабостью, — Албин собрался было покинуть свою уютную квартиру, как раздался телефонный звонок, и ему пришлось вернуться в спальню.
— Алло, — прозвучал мягкий баритон Албина. Однако благодушие покидало его по мере того, как он слушал — молча, внимательно, изредка кивая, словно собеседник мог его видеть.
— Так, — наконец произнес он. — Понятно! — Возле губ резко обозначились две поперечные злые складки. — Сам все решу сегодня, — и с досадой швырнул трубку на аппарат.
«Ну вот, — подумал Албин, — опять предстоит беспокойный день». И зачем связался он с этой бестолочью — гребут деньги, греют руки, а сами не могут принять никакого решения и боятся, боятся… Что за трус этот завмаг?! Доля у него приличная, прикрыт хорошо, а истерики закатывает по любому поводу. Придется крепко поговорить. Порвать нельзя — много знает и хороший рынок сбыта имеет. Завмага терять нельзя, но припугнуть пора. «Коготок увяз — всей птичке пропасть», — скажет он сегодня и еще кое-что скажет, найдется, что сказать, чтобы не зарывался этот завмаг. Знает, что сбыт для них — самое узкое место, вот и капризничает…
С невеселыми мыслями Филипп Тихонович Албин вышел с совещания в главке: строгая отчетность может заставить свернуть их «дело». В раздумье Албин направился к проходной завода «Радиоприемник», где он работал в отделе сбыта. День действительно выдался хлопотным.
Четверг. 9.30
Наступило утро. Арнольд Францевич с облегчением открыл глаза. Наконец-то можно не притворяться перед самим собой, будто спишь. А спал ли он в эту ночь, да и в предыдущие? Закроет глаза, лежит, а мысли одолевают. Ночь проходит медленно, как в бреду. Утром не поймешь, приходил ли сон, удалось ли забыться или он принял за сновидения свои не проходящие и ночью фантазии. В последние годы ночи стали для него сущим мучением. В старости признаваться не хотелось — какая может быть старость, если не угасли желания, молодые, яростные, сладостно-греховные. Пора бы, конечно, пора угомониться, но вот поди ж ты, прилепилась к сердцу эта Зойка — не оторвешь никак. Начиналось все хорошо. Зойка принимала подарки. А если подарок дорогой — Арнольд Францевич тяжело заворочался в постели, — сколько нежности было, сколько ласки.
Но и хитра была Зойка! Удавалось ей обманывать его, — встречаясь с этим проклятым Миллионером, — только так называл он своего соперника, укравшего Зойкино расположение.
Ревность мучила Арнольда Францевича, жгучая ревность к Миллионеру, к другим мужчинам, окружавшим Зойку, ко всем, кроме ее мужа. Странное дело, он не ревновал ее к мужу, этому молодому увальню, для которого чертежи и расчеты, какого-то станка заслоняли все.
«Жила бы спокойно с мужем, так нет, вертит хвостом, ни гордости, ни чести», — зло думал он, не замечая нелепости своих рассуждений.
Как бы то ни было, а нужно что-то предпринимать — больше такие муки терпеть невозможно. Да еще эта проклятая печень — ноет, ноет, не утихая, как и сердечная боль. Уже неделю он на больничном, думал подлечиться, отдохнуть от постоянных забот в мастерской, уладить дела с Зойкой, но ничего пока не получалось. «Надо действовать, — думал Арнольд Францевич. — Пусть знает, что он настоящий мужчина, не рохля».
Решительные мысли придали силы. Он встал с постели, попытался сделать зарядку, но отказался от этой затеи, почувствовав, что боль в печени усилилась.
Сыновья — двое холостых жили вместе с ним — уже ушли на работу, жена ночевала у третьего, женатого сына, помогала невестке управляться с детьми. Арнольд Францевич сам приготовил завтрак, почитал свежие газеты, задумался, глядя в окно, за которым уже начался безликий мартовский день — без солнца, без радости, только с тягостными думами. День будет тянуться, тянуться, потом наступит ночь, и тоже потянется мучительно медленно, заполненная злобой и ревностью.
— Ну, нет, — Арнольд Францевич решительно поднялся с кресла. «Нет, — подумал он, — придется вспомнить молодость. «Миллионер»? И мы не бедняки. Посмотрим, как оно будет — деньга на деньгу».
Стало весело и жарко от собственной решимости. Он будет действовать! Арнольд Францевич быстро натянул на тощий старческий задок фирменные джинсы «Монтана». Надел новый кожаный пиджак. По стремянке забрался на антресоли, в углу под старым чемоданом в заветном тайничке нащупал одну из тоненьких книжечек, вытащил, бережно смахнул пыль с серой обложки, удовлетворенно крякнул, взглянув на проставленную от руки сумму вклада — этого будет достаточно!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26