Другие считали, что надо его простить, потому как сам пришел и, значит, осознал свой проступок. А парень стоял ни жив, ни мертв.
Страшное это дело - суд товарищей, где каждый откровенно высказывается, не оглядываясь на законы.
Такое услышал человек о себе, что наверняка любые суды и приговоры ему бы детским лепетом показались. Ну, понемногу страсти улеглись, и собрание решило: в тюрьму. Как обманувшего доверие и совершившего кражу. А из коммуны исключить. Так верите ли: слова о тюрьме выслушал спокойно, а как прозвучало это "исключить" - заплакал. Взрослый человек, жизнью битый, а не выдержал. Ну, увидели та кое и добавили к решению слова: снова принять в коммуну, если придет с хорошей характеристикой и обещает впредь ничего чужого не брать. Спросили его: согласен ли с таким решением? "Согласен, говорит, - спасибо, братцы..." Фамилию его я не называю, потому что через год с небольшим он вернулся в коммуну и впоследствии стал очень хорошим, уважаемым человеком...
Жизнь в коммуне день ото дня становилась все интереснее. Складывались настоящие рабочие традиции, люди гордились своим трудом. Самыми первыми были у нас умельцы, мастера своего дела. А какие люди приезжали в Болшево! Прославленные чекисты были у нас частыми гостями, да и не только они. Нас посещали Ворошилов и Буденный, а Горький имел звание почетного коммунара, жил у нас по неделе и больше.
Я продолжал работать на фабрике, играл в оркестре. Освоил нотную грамоту, мог прочитать с листа любую мелодию. Играл почти на всех духовых инструментах, но больше всего любил тромбон. Почему - и сам не знаю. Возможностей у него ничуть не больше, чем у трубы, кларнета или фагота, разве что диапазон звучания шире. Нравился мне этот инструмент, да и только...
В 1936 году пришлось и мне расстаться с коммуной. Направили меня на юг, в Белореченскую. Это недалеко от Туапсе. И как вы думаете, что я там делал?
Нипочем не догадаетесь. Участвовал в организации детской колонии для беспризорников. Вот как повернулась жизнь!
Работали мы в основном на железнодорожных станциях. Подходит поезд - мы к вагонным ящикам.
И извлекаем оттуда непредусмотренный груз, беспризорных ребят. Или из порожних товарных вагонов.
Или с тормозных площадок. Знали все их приемы и уловки - сами такими же были. И верное слово для обездоленных жизнью пацанов умели найти. Помогали собственный опыт и чекистская школа, пройденная в коммуне. Собирали группу и везли в колонию.
Там - всем баня, всем одежда, всем завтрак или обед, а потом к каждому индивидуальный подход. Ребята бывали и озлобленные, и упрямые, и одержимые страстью к путешествиям - хотя бы и в подвагонных ящиках. Поначалу с ними трудно бывало, а потом ничего, привыкали пацаны, за учебу брались. И когда сложился в колонии крепкий коллектив, а оборванных и голодных "зайцев" мы в основном повыловили, пришла пора возвращаться в Москву. Дальше дело было уже за педагогами да самими бывшими беспризорниками. И вернулся я в столицу, а поскольку жизнь накрепко связала меня с чекистами и в то же время я и представить себе не мог своего существования без музыки, то в скором времени стал я работать в оркестре Высшей школы НКВД. Играл на своем любимом тромбоне. Иногда встречался с бывшими болшевцами.
По-разному сложилась судьба у моих товарищей, но почти все стали людьми полезными народу и потому уважаемыми: один инженер, другой летчик, третий прораб-строитель. Профессии разные у людей, трудятся в разных городах и республиках страны, и узнавать об этом, радоваться успехам друзей большое счастье. Один из болшевцев - Володя Панов - даже дипломатом стал. У него особые способности к языкам еще в коммуне обнаружились. А Погребинский и воспитатели так поставили дело, что самомалейшее дарование обязательно развивалось. Для этого в коммуне создавались хорошие условия, а если требовалось, то любого могли направить в соответствующее учебное заведение. Так и с Пановым получилось. Забегая вперед, скажу, что Володя в качестве переводчика присутствовал на Тегеранской конференции трех великих держав-союзников по антигитлеровской коалиции.
Жизнь моя в те годы шла спокойно. Занимался я любимым делом, окружали меня хорошие люди, чего еще желать? Но недолгим было такое счастье. Кончилось оно 22 июня 1941 года. С первых же дней войны я стал бойцом Отдельной мотострелковой бригады особого назначения. В этой бригаде начинали службу многие люди, совершившие впоследствии бессмертные подвиги. Это прославленный разведчик Николай Кузнецов, командир партизанского соединения Дмитрий Медведев и другие. Из бойцов бригады формировались партизанские отряды и разведывательные подразделения. А я впоследствии был направлен в контрразведку. Мы действовали в окрестностях Москвы. Вылавливали шпионов и диверсантов, которых тогда во множестве забрасывали в наш тыл гитлеровцы. А в самый тяжелый период битвы под Москвой контрразведывательные подразделения приняли бой с фашистскими танками и автоматчиками в районе Волоколамска...
Война еще в самом разгаре была, когда меня вызвали в Управление и откомандировали в пограничные части. Я было заартачился: "Хочу, дескать, сражаться с фашистами и прошу поэтому направить меня либо в действующую армию, либо в партизанский отряд..."
Куда там! И слушать не хотят... Что поделаешь - как говорится, солдат есть солдат и приказ есть приказ. И послали меня на Памир. Служба там была хоть и вдали от фронта, а нелегкая. Горы - страшенные, с вершин ледники сползают, лавины гремят. Тропинки, по которым пограничные дозоры ходили, в иных местах шириной меньше метра. Справа скала чуть не до самого неба, отвесная, каменная, не ухватишься, а слева пропасть такой глубины, что лошадь на дне кажется величиной с мышь. И наряд по такой тропинке идет в любую погоду: ураган ли, метель ли, туман ли - все одно - шагают пограничники, несут свою службу. Ну, привык по прошествии времени ко всему. И тогда только почувствовал, увидел необыкновенную красоту гор. Ранним утром снежные вершины становятся сначала нежно-розовыми, потом словно вспыхивают. Солнца еще не видно, небо темноватое, а в высоте будто гигантские факелы пылают. Пламя их постепенно светлеет, золотится, и вот уже день наступил и вершины сверкают алмазными зубцами.
А небо какое! Густо-синее, такого нигде не увидишь, только в горах... А воздух до того прозрачен, что небольшую горную курочку-кеклика видно километра за полтора...
Вскоре назначили к нам в отряд нового начальника штаба. Откуда-то он прослышал, что я музыкант, тромбонист - не знаю. Но однажды вызывают меня с заставы в штаб, и начальник дает задание: организовать оркестр. Инструменты? Есть инструменты.
Не больно много, старенькие, но на первый случай вполне сгодятся.
1 2 3 4
Страшное это дело - суд товарищей, где каждый откровенно высказывается, не оглядываясь на законы.
Такое услышал человек о себе, что наверняка любые суды и приговоры ему бы детским лепетом показались. Ну, понемногу страсти улеглись, и собрание решило: в тюрьму. Как обманувшего доверие и совершившего кражу. А из коммуны исключить. Так верите ли: слова о тюрьме выслушал спокойно, а как прозвучало это "исключить" - заплакал. Взрослый человек, жизнью битый, а не выдержал. Ну, увидели та кое и добавили к решению слова: снова принять в коммуну, если придет с хорошей характеристикой и обещает впредь ничего чужого не брать. Спросили его: согласен ли с таким решением? "Согласен, говорит, - спасибо, братцы..." Фамилию его я не называю, потому что через год с небольшим он вернулся в коммуну и впоследствии стал очень хорошим, уважаемым человеком...
Жизнь в коммуне день ото дня становилась все интереснее. Складывались настоящие рабочие традиции, люди гордились своим трудом. Самыми первыми были у нас умельцы, мастера своего дела. А какие люди приезжали в Болшево! Прославленные чекисты были у нас частыми гостями, да и не только они. Нас посещали Ворошилов и Буденный, а Горький имел звание почетного коммунара, жил у нас по неделе и больше.
Я продолжал работать на фабрике, играл в оркестре. Освоил нотную грамоту, мог прочитать с листа любую мелодию. Играл почти на всех духовых инструментах, но больше всего любил тромбон. Почему - и сам не знаю. Возможностей у него ничуть не больше, чем у трубы, кларнета или фагота, разве что диапазон звучания шире. Нравился мне этот инструмент, да и только...
В 1936 году пришлось и мне расстаться с коммуной. Направили меня на юг, в Белореченскую. Это недалеко от Туапсе. И как вы думаете, что я там делал?
Нипочем не догадаетесь. Участвовал в организации детской колонии для беспризорников. Вот как повернулась жизнь!
Работали мы в основном на железнодорожных станциях. Подходит поезд - мы к вагонным ящикам.
И извлекаем оттуда непредусмотренный груз, беспризорных ребят. Или из порожних товарных вагонов.
Или с тормозных площадок. Знали все их приемы и уловки - сами такими же были. И верное слово для обездоленных жизнью пацанов умели найти. Помогали собственный опыт и чекистская школа, пройденная в коммуне. Собирали группу и везли в колонию.
Там - всем баня, всем одежда, всем завтрак или обед, а потом к каждому индивидуальный подход. Ребята бывали и озлобленные, и упрямые, и одержимые страстью к путешествиям - хотя бы и в подвагонных ящиках. Поначалу с ними трудно бывало, а потом ничего, привыкали пацаны, за учебу брались. И когда сложился в колонии крепкий коллектив, а оборванных и голодных "зайцев" мы в основном повыловили, пришла пора возвращаться в Москву. Дальше дело было уже за педагогами да самими бывшими беспризорниками. И вернулся я в столицу, а поскольку жизнь накрепко связала меня с чекистами и в то же время я и представить себе не мог своего существования без музыки, то в скором времени стал я работать в оркестре Высшей школы НКВД. Играл на своем любимом тромбоне. Иногда встречался с бывшими болшевцами.
По-разному сложилась судьба у моих товарищей, но почти все стали людьми полезными народу и потому уважаемыми: один инженер, другой летчик, третий прораб-строитель. Профессии разные у людей, трудятся в разных городах и республиках страны, и узнавать об этом, радоваться успехам друзей большое счастье. Один из болшевцев - Володя Панов - даже дипломатом стал. У него особые способности к языкам еще в коммуне обнаружились. А Погребинский и воспитатели так поставили дело, что самомалейшее дарование обязательно развивалось. Для этого в коммуне создавались хорошие условия, а если требовалось, то любого могли направить в соответствующее учебное заведение. Так и с Пановым получилось. Забегая вперед, скажу, что Володя в качестве переводчика присутствовал на Тегеранской конференции трех великих держав-союзников по антигитлеровской коалиции.
Жизнь моя в те годы шла спокойно. Занимался я любимым делом, окружали меня хорошие люди, чего еще желать? Но недолгим было такое счастье. Кончилось оно 22 июня 1941 года. С первых же дней войны я стал бойцом Отдельной мотострелковой бригады особого назначения. В этой бригаде начинали службу многие люди, совершившие впоследствии бессмертные подвиги. Это прославленный разведчик Николай Кузнецов, командир партизанского соединения Дмитрий Медведев и другие. Из бойцов бригады формировались партизанские отряды и разведывательные подразделения. А я впоследствии был направлен в контрразведку. Мы действовали в окрестностях Москвы. Вылавливали шпионов и диверсантов, которых тогда во множестве забрасывали в наш тыл гитлеровцы. А в самый тяжелый период битвы под Москвой контрразведывательные подразделения приняли бой с фашистскими танками и автоматчиками в районе Волоколамска...
Война еще в самом разгаре была, когда меня вызвали в Управление и откомандировали в пограничные части. Я было заартачился: "Хочу, дескать, сражаться с фашистами и прошу поэтому направить меня либо в действующую армию, либо в партизанский отряд..."
Куда там! И слушать не хотят... Что поделаешь - как говорится, солдат есть солдат и приказ есть приказ. И послали меня на Памир. Служба там была хоть и вдали от фронта, а нелегкая. Горы - страшенные, с вершин ледники сползают, лавины гремят. Тропинки, по которым пограничные дозоры ходили, в иных местах шириной меньше метра. Справа скала чуть не до самого неба, отвесная, каменная, не ухватишься, а слева пропасть такой глубины, что лошадь на дне кажется величиной с мышь. И наряд по такой тропинке идет в любую погоду: ураган ли, метель ли, туман ли - все одно - шагают пограничники, несут свою службу. Ну, привык по прошествии времени ко всему. И тогда только почувствовал, увидел необыкновенную красоту гор. Ранним утром снежные вершины становятся сначала нежно-розовыми, потом словно вспыхивают. Солнца еще не видно, небо темноватое, а в высоте будто гигантские факелы пылают. Пламя их постепенно светлеет, золотится, и вот уже день наступил и вершины сверкают алмазными зубцами.
А небо какое! Густо-синее, такого нигде не увидишь, только в горах... А воздух до того прозрачен, что небольшую горную курочку-кеклика видно километра за полтора...
Вскоре назначили к нам в отряд нового начальника штаба. Откуда-то он прослышал, что я музыкант, тромбонист - не знаю. Но однажды вызывают меня с заставы в штаб, и начальник дает задание: организовать оркестр. Инструменты? Есть инструменты.
Не больно много, старенькие, но на первый случай вполне сгодятся.
1 2 3 4