- Что такое Болшевская трудкоммуна? Это содружество... ну пускай колония людей, которые твердо решили порвать с преступным прошлым. Почему мы здесь живем? Почему не разбежались? - Я повернулся к Смирнову. - Теперь и ты, Паша, видишь, тут нет ни охраны, ни колючей проволоки. Не нравится наша жизнь, работа на производстве? Вот она, станция, сыпь! Рядом Москва, шалманы, старые дружки...
кандидаты за решетку. Однако нас здесь уже три тыщи сидит. А? Цифра? Три тыщи бывших обитателей тюремных камер. Чем держимся? - Я оглядел обоих товарищей. - Доверием. Вот что нам любо-дорого.
Те, кто нас ловил, судил, сажал, - поверили, что и мы люди, просто сбились с дороги. Заблудились. Нам сказали: вот вам последняя возможность стать такими, как все. Работайте. Заводите семьи, растите детей - дадим квартиру. Ведь тем, кто тут прожил пять лет, честно трудился, дают паспорт, снимают судимости, принимают в профсоюз, открывают путь в партию.
Я уже давно встал и ходил взад-вперед по комнате. Я сам не знал, что скажу такую речь. Это как-то у меня вылилось нечаянно, экспромтом. Лишь позже я понял, что высказывал то, что не раз про себя обдумывал, что уже входило в мою кровь, плоть, становилось убеждением.
- Ведь у нас в коммуне все решает коллектив, сами мы... как и везде в Республике. Конечно, над нами управляющий, ОГПУ. Но все внутренние вопросы, прием, дисциплину, награждение - решает общее собрание. Мы здесь уже хозяева своей жизни. На доску Почета вывешивают портреты лучших ударников и общественников. Но никогда нельзя забывать, что это доверие мы еще должны оправдать перед народом, которому мы были врагами, вредили, пакостили. Для этого надо теперь быть честным до конца... в каждой мелочи.
Моя взволнованность подействовала на товарищей.
Павел не отрывал от меня глаз, Михаил старался не упустить ни одного моего слова, притих. Я видел восхищение во взгляде жены. Ей ведь нелегко было выйти замуж за бывшего вора. Кто ее только не отговаривал, начиная с родителей! И вот она теперь лишний раз видела, с кем живет.
Я остановился возле Михаила.
- Пойми: беглых коммуна не берет. Ты должен сюда идти с открытой душой, без "задков"... с разрешения органов охраны. Во-первых, ты придешь в уголовный розыск с нашим пакетом. Так? Мы ходатайствуем. Во-вторых, если бы тебя даже опять отправили в изоляцию, то уж "вышку" б не дали. Ты сам сдался. Верно ж? А тебя все равно не сейчас, так через полгода сгребут, и тогда пиши завещание, кому оставляешь в наследство портянки. Так что получишь из коммуны пакет и езжай в Москву, сдавайся.
Михаил уже не вскакивал. Он сидел, опустив голову.
- Скажу тебе больше, - проговорил я и опять положил ему руку на плечо. - Если бы ты отказался ехать и крутился в Болшеве, я посчитал бы долгом сказать об этом руководству коммуны. А вот когда поступишь к нам и в бутылку начнешь заглядывать, ловчить - раз по-товарищески одерну, два, а потом дам, где надо, характеристику, и катись опять в Соловки. Вот каким теперь стал твой старый кореш Колька Журавлев. Хочешь дружи, хочешь бежи.
- Да и я теперь так смотрю, - вдруг проговорил Павел. - Два года в коммуне и меня перевернули.
Михаил Григорьев решительно встал:
- Что же, ребята. Согласный. Давай пакет. Умел воровать, умей ответ держать.
Павел дернул его за штанину.
- Сядь, Миша. Еще. Задержу недолго. И ты, Николай.
Только сейчас я заметил, что его красивое, обычно спокойное и самоуверенное лицо было бледным, глаза блестели. Парень он был здоровый, сильный, немножко холодноватый и даже высокомерный, и видеть его в таком состоянии мне давно не приходилось.
- Расскажу я вам... а ты, Миша, мотай на ус. - Павел глянул мне в глаза. - Помнишь, конечно, как ты приезжал за мной на Соловки? Ведь я еще до вашей комиссии задумал бежать, и все было готово. Когда я шел на изоляцию, у меня золотишко было.
И я договорился с матросами, что меня возьмут на пароход и перекинут за шестьдесят километров в Кемь. Я ведь в типографии работал. Заготовил и справки себе.
Аня всплеснула руками, перебив:
- Как же вы, Паша, в тюрьме были, на этапе и...
золото. И не отобрали у вас?
Павел усмехнулся несколько надменно:
- Чтобы отобрать золотишко, деньги, Аня, их надо было найти. Когда они в куче - это легко. А я раздал их тем, у кого выиграл, и они мне пронесли.
Ведь хорошие воры в Соловках имели и вино, и карты, и женщин. Надо только было уметь.
Павел опять повернулся к нам, продолжал:
- А тут комиссия: в Болшево берут. Задумался я: где будет лучше? Ну, думаю, довезут меня матросы до Кеми, а там? Как знаешь. Постовые в зоне на каждом шагу. Я что рассчитывал? Как-нибудь эти двенадцать километров от моря до станции проберусь - и на товарняк. Сорву пломбу, залезу в дверь. Выберусь обратно через люк, снова налажу пломбу, для чего и деревянные щипцы подготовил. Опять через люк заберусь в вагон - и айда. Все шито-крыто, комар носу не подточит. Но сколько поезд простоит в Кеми? Хватит ли запасенных харчей? Куда его направят? Не сгребут ли на станции прибытия? И тогда решил ехать с вами. Спокойней: купе, постелька.
А в Ленинграде уйти.
- Для этого хлеб, колбасу, махру под подушку припрятывал? - улыбаясь, спросил я.
Павел кивнул.
- Что ж помешало?
- Помешал ты, Коля. Сказал: "Прогуляйся в Ленинграде". Я и подумал: разоблачили. Не зря же буханку белого принесли, колбасы? Догадались и проверяют: клюну ль на побег? Только выйду, а меня цап-царап! Ну-ка, дружок, заворачивай обратно на Соловки... или "на луну". Решил до Москвы дотянуть.
Помнишь, двое из партии сразу нарезали плеть? Признаюсь тебе, порадовался за них. Посмеялся над вами: "Съели, легавые?" Я тоже на Казанском собирался с вами распрощаться. Когда ж Леша Погодин только и сказал: "Дураки", - задумался. Откуда такая уверенность? Захотелось глянуть, что же это за коммуна? Почему вы все за нее уцепились? Вот я и перебрался с вами на Ярославский вокзал и поехал в Болшево. Я не верил, что живете вы без охраны. Согнали тучу преступников и на тебе - все свободные! А когда посмотрел, попробовал на зубок, чую - сломалось во мне что-то. Бежать из Болшева легче легкого, а я заметался: "Обожду еще. Пригляжусь". Тут я и понял, почему ты, Коля, стал другим человеком. Я ведь еще в Кеми у Белого моря заметил, что ты совсем другой, чем пять лет назад в тюряге на Матросской Тишине.
Павел помолчал. Мы его не перебивали, видели:
наконец, распахнул душу, надо выплеснуть пережитое.
- Вот ты говорил, Коля: будешь воровать - обязательно поймают, продолжал он. - Согласный, да не совсем. Не всякого. - Он самолюбиво обвел нас своими зоркими глазами. - Я помнил, что у меня "красненькая" и за новое дело - вышка. Из Соловков я лишь потому бежать нацелил, что собирался уехать в Турцию. Дружок меня ждал в Ростове-на-Дону.
У него был знакомый контрабандист из абхазцев, обещал провести горами, козьими тропами, обрывами:
1 2 3 4 5 6 7 8 9