«Ой, не надо, что ты делаешь!» — вырвалось у Селии, еще отказывающейся понять и мягко отстраняющей Элен. Что-то сухое, жаркое зажало ей рот, ладони все скользили по шее, забирались под простыню, ощупывая ее тело, потом снова поднимались, путаясь в складках пижамы, какое-то умоляющее бормотание звучало у ее лица и все ее тело придавило нечто зыблющееся и тяжелое, все неистовей подминавшее ее; Селия ощутила в груди нестерпимый жар и тяжесть, и вдруг пальцы Элен захватили ее груди, раздался стон, Селия вскрикнула, заворочалась, силясь высвободиться, чтобы ударить Элен, но слезы уже душили ее, и она, словно опутанная сетью, лишь слабо отбивалась, почти не сопротивляясь, — едва заслонит рот или шею, как ласкающие руки оказывались на ее животе, скользя вниз по нему, и раздавался сдвоенный стон, руки Селии и Элен сплетались и расплетались, всхлипы перемежались с лепетом, обнаженную кожу хлестали языки пены, два тела, свиваясь, тонули в волнах страсти, погружались в зеленую прозрачность вод, среди пузырящихся водорослей.
Теперь они, пожалуй, уже не выслеживали, но просто сопровождали, англичанка и фрау Марта уныло шли вперед гуськом, а Хуан и Телль следовали за ними с той пассивностью, какую Хуан всегда меланхолически отмечал, когда приходилось идти гуськом, — один за другим сменялись коридоры, еле освещенные на поворотах историческими лампами и желтым кругом потайного фонаря, как бы подметавшим каждую из ступенек, которые наконец вывели их на улицу с аркадами, где пахло сыростью. Под аркадами в этот час не было ни души, хотя, как помнилось Хуану, днем по улице не пройти из-за лотков и торговок рыбой. Он с трудом обернулся, посмотрел на Телль — понимает ли также она, что они в первый раз вместе в городе, но Телль глядела себе под ноги, словно мостовая не внушала ей доверия, и ни она, ни Хуан не смогли бы сказать, в какой миг потух потайной фонарь, уступая минутному розоватому свету, всегда озарявшему город ночью, а они тем временем миновали аркады и вышли на площадь, по которой двигались ранние трамваи с еще дремлющими пассажирами, едущими на работу, держа в руках свертки с едой, разбухшие портфели, ненужные в этой жаре и сырости пальто. Переходя площадь, надо было оглядываться вокруг, потому что трамваи подъезжали без шума и почти не останавливались, скрещиваясь и разъезжаясь через точно рассчитанные интервалы, и когда англичанка вошла в один из немногих вагонов, останавливавшихся в центре площади, и фрау Марта, вдруг всполошившись, побежала за ней, чтобы не потерять ее, и Хуан тоже побежал (но где же замешкалась Телль?), и люди, толпившиеся на задней площадке, неохотно пропускали его, не говоря ни слова, но пассивно сопротивляясь скоплением многих тел, свертков и пакетов, резкий толчок тронувшегося трамвая и преградившая путь безликая масса создали как бы новый регион, где то, что произошло в «Гостинице Венгерского Короля», имело меньше значения, чем необходимость пробиться вперед, чтобы найти англичанку, которая уже, наверно, где-то в передней части трамвая, и фрау Марту, которая, видимо, преодолела лишь небольшое расстояние, пробиваясь сквозь грозди полусонных тел, уцепившись за петли, старающихся продлить отдых перед началом работы.
Еще много времени спустя Селия предпочла бы думать и отчаянно спорить, что все это было как детская игра с закрытыми глазами, что-то вроде жмурок, когда натыкаешься на мебель и, продлевая иллюзию игры, не хочешь соглашаться с тем, что это мебель; но нет, то было бы неправдой — по ту сторону век или по эту, все равно то, что происходит, происходит, утро наступало и в тебе самой, и вне тебя, на приснившемся озере или у бассейна солнце обжигало кожу (серые полосы на шторах венецианского окна становились все отчетливей, как и шум грузовиков и голоса первых прохожих), пока, повернувшись спиною, она лежала так же неподвижно, как Элен, отодвинувшись от нее, насколько позволяла ширина кровати. Закроешь глаза или откроешь, перед ними все то же неотступное виденье и слышишь все тот же, теперь стылый и кисловатый запах, а в теле та же противная усталость, тот же остаток бесконечного плача, начавшегося в полной темноте, столько веков тому назад, где-то в другом мире, который оказался тем же самым миром, где сейчас минута за минутой утверждается день, вторник, семнадцатое июня. Ничего не осталось, ничто не началось, и эта пустота, это отрицание всего сливались в нечто единое, в какую-то огромную глыбу без поверхности и без граней, каменную пустоту, в которой не было места ни для чего, даже для плача, для судорожного глотанья слез.
— Не устраивай трагедию, — в какой-то миг произнесла Элен. — И пожалуйста, не вздумай строить из себя обиженную.
Надо было повернуться к ней, влепить пощечину, вцепиться ногтями в лицо. Не шевелясь, задыхаясь в потной, черной пустоте, Селия почувствовала, что даже ненависти не испытывает, что, если она и плакала, то совсем по другой причине, хотя как будто плакала из жалости к себе или к Элен.
Потом она даже уснула, иначе невозможно было объяснить, откуда появилось лицо ее отца, утирающего рот салфеткой, и опять игры на пляже или у бассейна.
Но нет, пляж был до того, конечно, до рук Элен, если слова «до» и «после» еще имеют какой-то смысл; и вдруг наступил рассвет, и за ее спиной лежала неподвижно Элен. «Нет, я не буду устраивать трагедию, — подумала Селия. — То, что я сделаю сейчас, я могла сделать раньше, но не сделала. У меня нет права считать себя невиновной, чувствовать себя жертвой».
Она засмотрелась на окно, устремляясь к светлевшему небу, потом очень медленно опустила одну ногу, за ней другую и села на край кровати. Халат валялся у ее ног, она подняла его и направилась к дверям ванной, ни разу не взглянув на Элен, уверенная, что та не спит и знает, что она хочет уйти, но не пошевельнется. Она даже не очень старалась не шуметь — вода из душа брызнула на зеркало, кусок мыла ударился о край раковины, прежде чем упасть на резиновый коврик. Потом она включила свет в прихожей и занесла пустой чемодан в спальню, где Элен лежала, повернувшись спиной, будто желая облегчить ей сборы. Селия оделась, открыла стенной шкаф, сложила в чемодан одежду, книги, цветные карандаши. Чемодан был уложен плохо и с одной стороны не закрывался, Селия билась с ним понапрасну, почти не видя, что делает, так как полоса света из прихожей захватывала только шкаф и кровать, в конце концов она подняла чемодан, как он был, и понесла в гостиную. Сама не зная зачем, она прикрыла за собой дверь, и тогда увидела куклу, лежавшую на табурете, головою к стене. Были ярко освещены ее головка и кудри, под зеленой салфеткой виднелись выпуклости туловища. Селия опустила чемодан на пол, кинулась к кукле, одним рывком сдернула салфетку и швырнула куклу на пол — та разбилась с резким, как взрыв, но тут же заглохшим стуком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71