"Где коробка
с нитками?" - Эла что-то ей отвечала, и у них завязывалась перепалка, но
они все это вытворяли, только чтобы привлечь к себе внимание, и, пожалуй,
неплохо, что с их стороны кусты бирючины разрослись особенно пышно и все
заслоняли. Мы с Лилой умирали от смеху, слушая их, а Уго зажимал нос и
говорил: "Кто же тут так развонялся?" Тогда Чола, старшая из сестер,
говорила: "Видали, девочки, сколько грубиянов нынче развелось?" А мы сидели
тихо, набравши в рот воды, чтобы не расхохотаться, потому что лучше было с
ними не связываться и не вести себя как они; но уж когда они видели, что мы
играем в пятнашки, то буквально с ума сходили, злились еще больше, и дело
кончалось тем, что они заводили свару между собой, да такую, что из дому
выходила мачеха и таскала их за волосы, и они, плача, уходили из сада.
Мне нравилось играть с Лилой, ведь брат с сестрой не любят играть
вместе, если есть другие участники игры; так и моя сестра все время хотела
играть в паре с Уго. Мы с Лилой обыгрывали их в шарики, но Уго больше
нравилось играть в полицейского и вора и в прятки, и все время надо было
помнить об этом и играть в то, что Уго нравится, но все равно было
замечательно, только нельзя было кричать, а какая же это игра без крика?
Когда играли в прятки и считались, мне все время выходило водить и, уж не
знаю почему, только меня раз за разом обманывали, и когда играли в жмурки,
тоже. В пять часов выходила в сад бабушка и выговаривала нам за то, что мы
были все в поту и перегрелись на солнце, но мы старались ее рассмешить и
целовали ее, и даже Уго и Лила целовали бабушку, хоть и не были ее внуками.
Я заметил, что в эти дни бабушка часто ходит посмотреть на кладовку с
инструментами, и понял, что она боится, как бы мы не стали играть с
какими-нибудь частями машины. Но такая глупость никому и в голову не
приходила после того, что случилось с тремя детьми из Флореса, да к тому же
нам грозила бы и хорошая взбучка.
Иногда мне нравилось побыть одному, и в эти минуты никого не хотелось
видеть, даже Лилу. Особенно когда вечерело, незадолго до того, как в белом
халате выходила бабушка и принималась поливать сад. В этот час земля уже не
так раскалена, сильно пахнет жимолость и помидоры на грядках, особенно там,
где по канавке течет вода и много разных козявок. Мне нравилось улечься на
землю, припасть к ней и вдыхать ее запах, чувствовать ее под собой, горячую,
с тем особым летним запахом, с которым нечего и сравнивать ее запахи в
другое время года. Думал я о множестве разных вещей, но особенно о муравьях:
теперь, когда я своими глазами увидел, что такое муравейник, я подолгу думал
обо всех этих подземных ходах, которые перекрещиваются во всех направлениях
и которых никто не видел. Они как едва различимые под кожей прожилки у меня
на ногах, но они полны тайн и снующих взад-вперед муравьев. Если бы человек
поел отравы, с ним все было бы точно так же, отрава пошла бы по жилкам, как
дым по подземным ходам, не очень-то большая разница.
Но изучение в одиночку ползающих по кустам помидоров козявок быстро мне
надоедало. Я шел к белой калитке и, ударив в нее, со всех ног мчался прочь,
как Буффало Билл, и, домчавшись до грядки с салатом, перемахивал через нее,
даже не задев зеленую травку по краям. Вместе с Уго мы стреляли в мишень из
пневматического лука или валялись в гамаках, а сестра, выкупавшись, выходила
во всем чистом и присоединялась к нам, иногда с нею купалась и Лила. Мы с
Уго тоже шли купаться, а совсем уж под вечер выходили всей компанией за
ограду, или же сестра играла в зале на рояле, а мы сидели на перилах и
смотрели, как возвращаются с работы соседи, пока не приезжал и дядя Карлос;
тогда мы всем скопом бежали поздороваться и поглядывали, не привез ли он
какого-нибудь обвязанного розовой ленточкой пакета или детского журнала. И
вот, когда мы как-то раз бежали к белой калитке, Лила споткнулась о камень и
разбила коленку. Бедная Лила изо всех сил старалась не плакать, но слезы
выступали на глазах, и я подумал, что ее строгая-престрогая мать, увидав
разбитую коленку, скажет, что вот, ведешь себя как мальчишка, и еще
всякое... Мы с Уго сложили руки крестом и унесли Лилу от белой калитки, а
сестра побежала за чистой тряпочкой и за спиртом. Уго вдруг стал невероятно
заботливым и хотел сам помочь Лиле, и сестра тоже, лишь бы ей быть рядом с
Уго, но я их оттолкнул и сказал Лиле, что больно будет всего одну секунду,
и, если она хочет, то может зажмуриться. Но она не захотела, и, пока я
смазывал ей коленку спиртом, не отрываясь, пристально глядела на Уго, словно
хотела ему показать, какая она храбрая. Я сильно подул на ранку, а когда
забинтовал ногу, стало совсем хорошо и не больно.
- Иди лучше поскорее домой, - сказала моя сестра, - тогда твоя мама
не разозлится.
Лила ушла, и мне стало скучно с Уго и с сестрой, они говорили о
народной музыке: Уго видел в каком-то фильме Де Каро и насвистывал танго,
чтобы сестра их подбирала на пианино. Я пошел к себе в комнату за альбомом с
марками и все время думал про то, как мать будет бранить Лилу, и вдруг Лила
будет плакать. Или у нее разболелось ушибленное колено, как часто бывает. А
какую немыслимую выдержку проявила Лила, когда ей смазывали колено спиртом,
и как она смотрела на Уго, не опуская глаз, и не плакала.
На ночном столике лежала книга по ботанике, и из нее высовывался
стержень павлиньего пера. Уго разрешил мне его рассматривать, поэтому я
осторожно вытащил перо из книги и положил под лампу, чтобы хорошенько
разглядеть. По-моему, пера красивее этого не бывало на свете. Оно походило
на переливающиеся пятна в лужах, но какое же тут сравнение, перо было куда
красивее, зеленое и блестящее, как жуки, которые живут на жерделях и у
которых по два длинных усика с мохнатыми шариками на концах. В самом широком
и самом зеленом месте пера открывался фиолетово-синий глазок, весь осыпанный
золотыми крапинками, ничего подобного я никогда не видел. Тут я сразу понял,
почему эту птицу называют "королевской", и чем больше я смотрел на перо, тем
больше самых странных мыслей о разных вещах, какие происходят в романах,
лезло мне в голову, и в конце концов мне пришлось положить перо на место,
иначе я украл бы его, а этого делать нельзя. А вдруг Лила думает о нас, сидя
одна дома (дом мрачный, родители суровые), пока я здесь развлекаюсь с пером
и марками. Лучше отложить их в сторону и подумать о бедной Лиле, такой
храброй.
Ночью я никак не мог заснуть, сам не знаю почему.
1 2 3 4 5
с нитками?" - Эла что-то ей отвечала, и у них завязывалась перепалка, но
они все это вытворяли, только чтобы привлечь к себе внимание, и, пожалуй,
неплохо, что с их стороны кусты бирючины разрослись особенно пышно и все
заслоняли. Мы с Лилой умирали от смеху, слушая их, а Уго зажимал нос и
говорил: "Кто же тут так развонялся?" Тогда Чола, старшая из сестер,
говорила: "Видали, девочки, сколько грубиянов нынче развелось?" А мы сидели
тихо, набравши в рот воды, чтобы не расхохотаться, потому что лучше было с
ними не связываться и не вести себя как они; но уж когда они видели, что мы
играем в пятнашки, то буквально с ума сходили, злились еще больше, и дело
кончалось тем, что они заводили свару между собой, да такую, что из дому
выходила мачеха и таскала их за волосы, и они, плача, уходили из сада.
Мне нравилось играть с Лилой, ведь брат с сестрой не любят играть
вместе, если есть другие участники игры; так и моя сестра все время хотела
играть в паре с Уго. Мы с Лилой обыгрывали их в шарики, но Уго больше
нравилось играть в полицейского и вора и в прятки, и все время надо было
помнить об этом и играть в то, что Уго нравится, но все равно было
замечательно, только нельзя было кричать, а какая же это игра без крика?
Когда играли в прятки и считались, мне все время выходило водить и, уж не
знаю почему, только меня раз за разом обманывали, и когда играли в жмурки,
тоже. В пять часов выходила в сад бабушка и выговаривала нам за то, что мы
были все в поту и перегрелись на солнце, но мы старались ее рассмешить и
целовали ее, и даже Уго и Лила целовали бабушку, хоть и не были ее внуками.
Я заметил, что в эти дни бабушка часто ходит посмотреть на кладовку с
инструментами, и понял, что она боится, как бы мы не стали играть с
какими-нибудь частями машины. Но такая глупость никому и в голову не
приходила после того, что случилось с тремя детьми из Флореса, да к тому же
нам грозила бы и хорошая взбучка.
Иногда мне нравилось побыть одному, и в эти минуты никого не хотелось
видеть, даже Лилу. Особенно когда вечерело, незадолго до того, как в белом
халате выходила бабушка и принималась поливать сад. В этот час земля уже не
так раскалена, сильно пахнет жимолость и помидоры на грядках, особенно там,
где по канавке течет вода и много разных козявок. Мне нравилось улечься на
землю, припасть к ней и вдыхать ее запах, чувствовать ее под собой, горячую,
с тем особым летним запахом, с которым нечего и сравнивать ее запахи в
другое время года. Думал я о множестве разных вещей, но особенно о муравьях:
теперь, когда я своими глазами увидел, что такое муравейник, я подолгу думал
обо всех этих подземных ходах, которые перекрещиваются во всех направлениях
и которых никто не видел. Они как едва различимые под кожей прожилки у меня
на ногах, но они полны тайн и снующих взад-вперед муравьев. Если бы человек
поел отравы, с ним все было бы точно так же, отрава пошла бы по жилкам, как
дым по подземным ходам, не очень-то большая разница.
Но изучение в одиночку ползающих по кустам помидоров козявок быстро мне
надоедало. Я шел к белой калитке и, ударив в нее, со всех ног мчался прочь,
как Буффало Билл, и, домчавшись до грядки с салатом, перемахивал через нее,
даже не задев зеленую травку по краям. Вместе с Уго мы стреляли в мишень из
пневматического лука или валялись в гамаках, а сестра, выкупавшись, выходила
во всем чистом и присоединялась к нам, иногда с нею купалась и Лила. Мы с
Уго тоже шли купаться, а совсем уж под вечер выходили всей компанией за
ограду, или же сестра играла в зале на рояле, а мы сидели на перилах и
смотрели, как возвращаются с работы соседи, пока не приезжал и дядя Карлос;
тогда мы всем скопом бежали поздороваться и поглядывали, не привез ли он
какого-нибудь обвязанного розовой ленточкой пакета или детского журнала. И
вот, когда мы как-то раз бежали к белой калитке, Лила споткнулась о камень и
разбила коленку. Бедная Лила изо всех сил старалась не плакать, но слезы
выступали на глазах, и я подумал, что ее строгая-престрогая мать, увидав
разбитую коленку, скажет, что вот, ведешь себя как мальчишка, и еще
всякое... Мы с Уго сложили руки крестом и унесли Лилу от белой калитки, а
сестра побежала за чистой тряпочкой и за спиртом. Уго вдруг стал невероятно
заботливым и хотел сам помочь Лиле, и сестра тоже, лишь бы ей быть рядом с
Уго, но я их оттолкнул и сказал Лиле, что больно будет всего одну секунду,
и, если она хочет, то может зажмуриться. Но она не захотела, и, пока я
смазывал ей коленку спиртом, не отрываясь, пристально глядела на Уго, словно
хотела ему показать, какая она храбрая. Я сильно подул на ранку, а когда
забинтовал ногу, стало совсем хорошо и не больно.
- Иди лучше поскорее домой, - сказала моя сестра, - тогда твоя мама
не разозлится.
Лила ушла, и мне стало скучно с Уго и с сестрой, они говорили о
народной музыке: Уго видел в каком-то фильме Де Каро и насвистывал танго,
чтобы сестра их подбирала на пианино. Я пошел к себе в комнату за альбомом с
марками и все время думал про то, как мать будет бранить Лилу, и вдруг Лила
будет плакать. Или у нее разболелось ушибленное колено, как часто бывает. А
какую немыслимую выдержку проявила Лила, когда ей смазывали колено спиртом,
и как она смотрела на Уго, не опуская глаз, и не плакала.
На ночном столике лежала книга по ботанике, и из нее высовывался
стержень павлиньего пера. Уго разрешил мне его рассматривать, поэтому я
осторожно вытащил перо из книги и положил под лампу, чтобы хорошенько
разглядеть. По-моему, пера красивее этого не бывало на свете. Оно походило
на переливающиеся пятна в лужах, но какое же тут сравнение, перо было куда
красивее, зеленое и блестящее, как жуки, которые живут на жерделях и у
которых по два длинных усика с мохнатыми шариками на концах. В самом широком
и самом зеленом месте пера открывался фиолетово-синий глазок, весь осыпанный
золотыми крапинками, ничего подобного я никогда не видел. Тут я сразу понял,
почему эту птицу называют "королевской", и чем больше я смотрел на перо, тем
больше самых странных мыслей о разных вещах, какие происходят в романах,
лезло мне в голову, и в конце концов мне пришлось положить перо на место,
иначе я украл бы его, а этого делать нельзя. А вдруг Лила думает о нас, сидя
одна дома (дом мрачный, родители суровые), пока я здесь развлекаюсь с пером
и марками. Лучше отложить их в сторону и подумать о бедной Лиле, такой
храброй.
Ночью я никак не мог заснуть, сам не знаю почему.
1 2 3 4 5