Взрослых часто трудно понять. А иногда и совсем невозможно.
- Я очень уважаю и очень люблю твою маму... Хотя если ты не спала и слышала разговор, то понимаешь, что она меня когда-то очень обидела. Но я ее не осуждаю.
"Чего он хочет? - думала я. - Зачем он все это говорит?" И сказала:
- Извините, но я опоздаю в школу.
- Да, да, ты можешь опоздать, - пробормотал мой отец. - Короче говоря, я... вот что... Я хотел спросить: не обижает тебя отчим? Ты уже большая девочка и понимаешь - бывает до-всякому... И можешь уже сама многое решать... Может, надумаешь переехать ко мне... Я живу в Новосибирске. Так в любую минуту...
- Нет, - сказала я. - Папа меня никогда не обижает. Мне почему-то вдруг показалось очень обидным, что он о моем папе сказал "отчим".
- Ну что ж, - сказал мой отец. - Тем лучше. И все-таки помни: я всегда приму тебя, всегда помогу...
Нужно было сказать "спасибо". Нужно было улыбнуться. В конце концов, мои родители плохо поступили с моим родным отцом, и, в конце концов, это совсем не дело, что даже поговорить со своей дочкой он может только по дороге в школу.
Но я не улыбнулась и не сказала "спасибо". Может быть, он очень хороший человек, но он мне не нравился, и я радовалась, что у меня другой папа. Если бы можно было выбирать себе родителей, то из всех людей, которых я знаю, я выбрала бы себе в папы только моего.
- Ну что ж, Оля, до свидания, - сказал мой отец, так и не дождавшись ответа. - Жалко, что встреча у нас получилась такая горбатая... Ну, да уж тут ничего не поделаешь. А маме лучше не говорить, что мы виделись... Не расстраивай ее напрасно. Однако смотри сама. И еще одно: вот мой адрес. Напиши мне. Да и прибереги этот адрес. Он еще может пригодиться... В жизни, знаешь, по-всякому случается.
Мы попрощались, он мне крепко пожал руку, и я пошла в школу, раздумывая о том, какая страшная угроза была в его последних словах, какие ужасные события должны произойти для того, чтобы мне понадобился этот адрес. Неужели он сам не понимал, что переехать в Новосибирск я могу только, если умрут мои родители, и сказать "в жизни всякое бывает" - это значит предусмотреть такую возможность. Нет, не прибавила мне хорошего настроения эта встреча.
И плакала я не из-за двойки, а из-за всего этого.
На переменке ко мне подошел Коля Галега, по прозвищу "Самшитик". Он выше всех в классе и старше всех - он второгодник, но лицом он похож на первоклассника. Самшитиком его прозвали за тупость. Сначала его звали Дубом, но когда оказалось, что он не помнит как следует таблицу умножения, Витя предложил называть его Самшитиком - самшит еще тверже дуба.
Коля Галега спросил у меня, не хочу ли я обменять марки на царские бумажные деньги, а когда я ответила, что не собираю ни марок, ни денег, сказал, что пересядет за мою парту. Мне теперь было все равно, и я сказала: "Садись".
В начале учебного года я сидела с Таней Нечаевой, но мы болтали на уроках, и Елизавета Карловна нас рассадила. Теперь я сижу одна на второй парте в крайнем ряду у окна. В нашем классе двадцать парт, а учеников только тридцать семь. Есть поэтому свободная парта и еще одно место, а Елизавета Карловна, наш классный руководитель, очень любит пересаживать учеников с места на место.
Следующий урок был русский. Коля сел за мою парту и оглянулся кругом с таким выражением, какое бывает на лицах у людоедов в иллюстрациях к детским книжкам - не посмотрит ли кто-нибудь на это косо, - а затем спросил у меня:
- Ты по утрам зарядку делаешь?
- Нет, - ответила я. - Не успеваю.
- А я делаю. С кирпичами вместо гантелей. Пощупай, какие бицепсы.
Я пощупала. Бицепсы как бицепсы. Вероятно, здоровые. Мне не с чем сравнивать.
- О, - сказала Елизавета Карловна, когда вошла в класс, - а Галега уже сел с Алексеевой. Подобное ищет подобного, как говорит пословица, двоечник двоечницу.
Лена Костина захихикала. У нее очень красивое лицо и мелодичный голос, а смех неприятный, как у людей, которые смеются только тогда, когда им самим этого хочется, как бы сознательно, а рассмеяться непроизвольно, просто от всей души - не умеют.
- Ну что ж, сидите, - решила Елизавета Карловна, - по крайней мере Галеге не у кого будет списывать контрольные.
И Елизавета Карловна стала нам рассказывать о риторических восклицаниях, риторических вопросах и риторических обращениях, а когда она говорит о литературе, можно услышать, как пролетает муха. У нас в классе почему-то нет мух, но если были бы, можно было бы услышать, как они летают, такая в классе тишина. Елизавета Карловна тогда совсем другая, она говорит совсем иначе, чем обычно, и ее маленькие, свинцового цвета глаза начинают светиться за стеклами очков, как звезды. И все ею любуются в такие минуты.
На переменке Коля загородил мне выход и сказал:
- Подожди. Я у тебя хотел спросить... - Он замялся. - Как ты относишься к фашизму?
- А какое тебе дело? - ответила я.
- Да нет, я ничего, - сказал Коля. - Я просто выменял на марки фашистский орден "Железный крест". Так я могу тебе его подарить.
- Мне не нужно, - сказала я. - Но при чем здесь фашизм?
- Да некоторым не нравится, когда орден фашистский. А я думаю - все равно. Ведь это коллекция. Так что же - вражеские ордена выбрасывать?
- Нет, - сказала я, - не нужно выбрасывать.
- А ты какую коллекцию собираешь? - спросил Коля.
- Консервных ножей, - ответила я. - Только не я, а папа.
- Брось, из консервных ножей коллекций не делают. А кто такой твой батя?
- Журналист. Он в газете работает.
- Зачем же ему консервные ножи?
Начался третий урок. Английский. Коля сидел рядом со мной и, прикрыв рот ладонью, шептал:
- А у меня батя - милиционер. А матя плетет сеточки.
- Какие сеточки?
- Ну, авоськи. Она в мастерской работает. Надомницей. Я ей помогаю. Тоже плету сеточки. И я тебе скажу один секрет, который никому не говорил. Я тут только до весны. А весной убегу на Камчатку, там у меня дядька. Моряк. Я юнгой пойду. Хотя матю, конечно, жалко...
Я слушала Колин шепот и думала о том, какое большое до-верие к человеку может вызвать полученная им двойка по физике.
Перед четвертым уроком - у нас была история - Коля, глядя не на меня, а на парту, негромко сказал слова, всю важность которых я поняла лишь позже, во время урока, когда я над ними как следует подумала и когда мне вдруг стало жарко в щеках и мокро в глазах. Он сказал:
- А на уроках ты со мной не разговаривай. И не вертись.
Я с ним не разговаривала и не вертелась. У меня было такое настроение, что мне было не до разговоров. Это он все время разговаривал.
Коля помолчал, а когда вошел историк и все встали, он добавил негромко:
- А то они нас рассадят.
Весь урок Коля молчал, а когда Михаил Иванович сказал, что "древнерусские князья, несмотря на отдельные неудачи, все время расширяли древнерусское государство и в интересах феодалов все время облагали данью трудовое население", он прикрыл рот ладонью и тихо прошептал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
- Я очень уважаю и очень люблю твою маму... Хотя если ты не спала и слышала разговор, то понимаешь, что она меня когда-то очень обидела. Но я ее не осуждаю.
"Чего он хочет? - думала я. - Зачем он все это говорит?" И сказала:
- Извините, но я опоздаю в школу.
- Да, да, ты можешь опоздать, - пробормотал мой отец. - Короче говоря, я... вот что... Я хотел спросить: не обижает тебя отчим? Ты уже большая девочка и понимаешь - бывает до-всякому... И можешь уже сама многое решать... Может, надумаешь переехать ко мне... Я живу в Новосибирске. Так в любую минуту...
- Нет, - сказала я. - Папа меня никогда не обижает. Мне почему-то вдруг показалось очень обидным, что он о моем папе сказал "отчим".
- Ну что ж, - сказал мой отец. - Тем лучше. И все-таки помни: я всегда приму тебя, всегда помогу...
Нужно было сказать "спасибо". Нужно было улыбнуться. В конце концов, мои родители плохо поступили с моим родным отцом, и, в конце концов, это совсем не дело, что даже поговорить со своей дочкой он может только по дороге в школу.
Но я не улыбнулась и не сказала "спасибо". Может быть, он очень хороший человек, но он мне не нравился, и я радовалась, что у меня другой папа. Если бы можно было выбирать себе родителей, то из всех людей, которых я знаю, я выбрала бы себе в папы только моего.
- Ну что ж, Оля, до свидания, - сказал мой отец, так и не дождавшись ответа. - Жалко, что встреча у нас получилась такая горбатая... Ну, да уж тут ничего не поделаешь. А маме лучше не говорить, что мы виделись... Не расстраивай ее напрасно. Однако смотри сама. И еще одно: вот мой адрес. Напиши мне. Да и прибереги этот адрес. Он еще может пригодиться... В жизни, знаешь, по-всякому случается.
Мы попрощались, он мне крепко пожал руку, и я пошла в школу, раздумывая о том, какая страшная угроза была в его последних словах, какие ужасные события должны произойти для того, чтобы мне понадобился этот адрес. Неужели он сам не понимал, что переехать в Новосибирск я могу только, если умрут мои родители, и сказать "в жизни всякое бывает" - это значит предусмотреть такую возможность. Нет, не прибавила мне хорошего настроения эта встреча.
И плакала я не из-за двойки, а из-за всего этого.
На переменке ко мне подошел Коля Галега, по прозвищу "Самшитик". Он выше всех в классе и старше всех - он второгодник, но лицом он похож на первоклассника. Самшитиком его прозвали за тупость. Сначала его звали Дубом, но когда оказалось, что он не помнит как следует таблицу умножения, Витя предложил называть его Самшитиком - самшит еще тверже дуба.
Коля Галега спросил у меня, не хочу ли я обменять марки на царские бумажные деньги, а когда я ответила, что не собираю ни марок, ни денег, сказал, что пересядет за мою парту. Мне теперь было все равно, и я сказала: "Садись".
В начале учебного года я сидела с Таней Нечаевой, но мы болтали на уроках, и Елизавета Карловна нас рассадила. Теперь я сижу одна на второй парте в крайнем ряду у окна. В нашем классе двадцать парт, а учеников только тридцать семь. Есть поэтому свободная парта и еще одно место, а Елизавета Карловна, наш классный руководитель, очень любит пересаживать учеников с места на место.
Следующий урок был русский. Коля сел за мою парту и оглянулся кругом с таким выражением, какое бывает на лицах у людоедов в иллюстрациях к детским книжкам - не посмотрит ли кто-нибудь на это косо, - а затем спросил у меня:
- Ты по утрам зарядку делаешь?
- Нет, - ответила я. - Не успеваю.
- А я делаю. С кирпичами вместо гантелей. Пощупай, какие бицепсы.
Я пощупала. Бицепсы как бицепсы. Вероятно, здоровые. Мне не с чем сравнивать.
- О, - сказала Елизавета Карловна, когда вошла в класс, - а Галега уже сел с Алексеевой. Подобное ищет подобного, как говорит пословица, двоечник двоечницу.
Лена Костина захихикала. У нее очень красивое лицо и мелодичный голос, а смех неприятный, как у людей, которые смеются только тогда, когда им самим этого хочется, как бы сознательно, а рассмеяться непроизвольно, просто от всей души - не умеют.
- Ну что ж, сидите, - решила Елизавета Карловна, - по крайней мере Галеге не у кого будет списывать контрольные.
И Елизавета Карловна стала нам рассказывать о риторических восклицаниях, риторических вопросах и риторических обращениях, а когда она говорит о литературе, можно услышать, как пролетает муха. У нас в классе почему-то нет мух, но если были бы, можно было бы услышать, как они летают, такая в классе тишина. Елизавета Карловна тогда совсем другая, она говорит совсем иначе, чем обычно, и ее маленькие, свинцового цвета глаза начинают светиться за стеклами очков, как звезды. И все ею любуются в такие минуты.
На переменке Коля загородил мне выход и сказал:
- Подожди. Я у тебя хотел спросить... - Он замялся. - Как ты относишься к фашизму?
- А какое тебе дело? - ответила я.
- Да нет, я ничего, - сказал Коля. - Я просто выменял на марки фашистский орден "Железный крест". Так я могу тебе его подарить.
- Мне не нужно, - сказала я. - Но при чем здесь фашизм?
- Да некоторым не нравится, когда орден фашистский. А я думаю - все равно. Ведь это коллекция. Так что же - вражеские ордена выбрасывать?
- Нет, - сказала я, - не нужно выбрасывать.
- А ты какую коллекцию собираешь? - спросил Коля.
- Консервных ножей, - ответила я. - Только не я, а папа.
- Брось, из консервных ножей коллекций не делают. А кто такой твой батя?
- Журналист. Он в газете работает.
- Зачем же ему консервные ножи?
Начался третий урок. Английский. Коля сидел рядом со мной и, прикрыв рот ладонью, шептал:
- А у меня батя - милиционер. А матя плетет сеточки.
- Какие сеточки?
- Ну, авоськи. Она в мастерской работает. Надомницей. Я ей помогаю. Тоже плету сеточки. И я тебе скажу один секрет, который никому не говорил. Я тут только до весны. А весной убегу на Камчатку, там у меня дядька. Моряк. Я юнгой пойду. Хотя матю, конечно, жалко...
Я слушала Колин шепот и думала о том, какое большое до-верие к человеку может вызвать полученная им двойка по физике.
Перед четвертым уроком - у нас была история - Коля, глядя не на меня, а на парту, негромко сказал слова, всю важность которых я поняла лишь позже, во время урока, когда я над ними как следует подумала и когда мне вдруг стало жарко в щеках и мокро в глазах. Он сказал:
- А на уроках ты со мной не разговаривай. И не вертись.
Я с ним не разговаривала и не вертелась. У меня было такое настроение, что мне было не до разговоров. Это он все время разговаривал.
Коля помолчал, а когда вошел историк и все встали, он добавил негромко:
- А то они нас рассадят.
Весь урок Коля молчал, а когда Михаил Иванович сказал, что "древнерусские князья, несмотря на отдельные неудачи, все время расширяли древнерусское государство и в интересах феодалов все время облагали данью трудовое население", он прикрыл рот ладонью и тихо прошептал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56