Ремешки-ушивки – это изобретение неуловимого Кости Воронцова, «императора всея тайги». Значит, он уже выходит на простор. Первые убийства и грабежи – дело рук его банды.
Я доложил об этом начальнику. Потом пошел в больницу.
Было обеденное время. Венька, как все больные, ел из алюминиевой тарелки манную кашу с постным маслом.
– Пусть это все валится ко всем чертям! – сказал Венька, выслушав меня, и так отодвинул тарелку, что она скатилась со стола. – Пусть заведующий сам доедает эту кашу. А я сегодня же ухожу из больницы…
– А начальник? Он же тебе твердо приказал…
– Пусть он что хочет приказывает! – обозлился Венька. – Пусть он хоть сам ложится сюда, а я ухожу. Я всю осень готовил дело. И еще зимой налаживал. А теперь я буду тут лежать? Нет, дураков нету тут лежать…
Венька снял больничный байковый халат, от которого пахло щами, лекарствами и еще чем-то удушливым, надел все свое, принесенное санитаром из кладовой и пахнущее теперь мышиным пометом и сыростью, подарил санитару за услуги зажигалку, сделанную из винтовочного патрона, попрощался с больными, пообещал как-нибудь зайти сыграть в шашки, и мы пошли к начальнику.
Начальник сейчас же вызвал нашего Полякова, велел в своем присутствии осмотреть Венькино плечо и, не поверив фельдшеру, еще сам осмотрел.
– Заживает? Как сам-то чувствуешь, заживает?
– Зажило уже, – сказал Венька. – Я чувствую, что зажило.
– Нет! – покачал головой начальник. – Дней этак десять надо еще полежать. А ты как считаешь, Поляков?
Поляков поднял нос, понюхал воздух, как всегда делал в затруднительных случаях, и согласился с начальником.
– А Воронцова кто будет ловить? – сердито посмотрел Венька на Полякова. – Вы, что ли?
– Это уж не по моей части, – чуть отступил Поляков.
– Вот в том-то и дело, – сказал Венька. – Мне надо ехать в Воеводский угол. Просто очень срочно. Может, даже сегодня. Я и так, наверно, пропустил время. А вы, Роман Федорович, я вас прошу, – обратился он к Полякову, – еще раз мне сегодня перевяжите получше. А потом уж я сам повязку сниму в Воеводском углу. Когда все заживет окончательно…
– Нет, в Воеводский угол ты не поедешь. – Начальник стал отмыкать ящик письменного стола. – Ни сегодня, ни завтра не поедешь. Воронцова мы будем ловить уж своими силами. Без тебя. – И, отомкнув ящик, протянул Веньке вчетверо сложенную бумагу.
Это был приказ откомандировать Вениамина Степановича Малышева в распоряжение губернского уголовного розыска.
– Могу тебя только поздравить, – протянул Веньке руку начальник. Ничего поделать не могу. Могу только поздравить.
– Все это ерунда! – положил на стол бумагу Венька. – И потом, я хотел спросить: почему это именно меня откомандировать? В честь чего?
– Я так понимаю, – сказал начальник, – что в связи с ликвидацией банды Клочкова. Это надо понимать как выдвижение молодых кадров на руководящую работу в губернский центр…
– А я при чем? – опять спросил Венька. – Если уж выдвигать, так не меня, а Соловьева Колю. Ведь Клочкова же он убил…
– Ничего не знаю, ничего не знаю! – засмеялся начальник. – Руководящим товарищам виднее, кто кого убил. И кроме того, очень важно, какое освещение дает событиям пресса…
Тут, наверно, мы все в одно время вспомнили эту фразу из очерка Якова Узелкова о юноше-комсомольце с пылающим взором, который совершал буквально чудеса храбрости.
– Значит, даже в губрозыске верят брехунам, – сказал Венька. – Но я все равно должен сейчас поехать в Воеводский угол.
– Когда плечо окончательно заживет, тогда посмотрим, – спрятал бумагу опять в ящик письменного стола начальник и сделал строгое лицо.
Венька застегнул все пуговицы на рубашке, поправил поясной ремень и вытянулся, как на смотру.
– Я уже и так вполне здоров. Чего еще надо? Глядите, как я нажимаю плечо. И ничего…
– Медицина, видишь, другого мнения.
– А ну ее, медицину! – вдруг вспыхнул Венька. И кроме Веньки, никто бы так не посмел вспылить в присутствии нашего начальника. – Мне работать надо, а тут какая-то ерунда с медициной…
Начальник, однако, не одернул Веньку. Промолчал. И можно было так понять, что он согласен с Венькой.
Поляков, уже не прекословя, повел Веньку на перевязку к себе в амбулаторию. И, как бы извиняясь перед Поляковым за свой внезапный выпад против медицины в кабинете начальника, Венька говорил по дороге на перевязку:
– Это если б зимой – пожалуйста. Я бы с удовольствием, Роман Федорович, еще полечился… Худо ли отдохнуть, почитать, разные байки послушать. А сейчас – вы же сами понимаете – лечиться некогда. Такая горячка начинается. Одним словом – весна. И скоро – лето…
Мы шли с Венькой домой, на нашу улицу Пламя революции, мимо городского сада, мимо пахучего кустарника, уже нависшего курчавыми вершинами над решетчатым деревянным забором.
Я предложил:
– Может, зайдем к Долгушину? Он вчера переехал в сад. И медведя своего перевез…
– Ну и пес с ним!
– Нет, правда, может, зайдем? По случаю твоего выздоровления. У Долгушина выступает какой-то новый куплетист. Из Красноярска.
– Ну и пусть выступает! А я поеду в Воеводский угол. Некогда мне. В другое время куплетиста послушаем…
15
Мне тоже хотелось поехать в Воеводский угол, но начальник меня не пустил.
Венька уехал один. И на работе я как-то не замечал его отсутствия. А в свободные часы мне вдруг становилось скучно. В больницу теперь не надо было ходить. И к Долгушину идти одному казалось почему-то неудобным.
Перед вечером однажды я зашел в библиотеку. Катя Петухова собиралась домой. Она уже сняла свой серенький халатик и мыла руки под дребезжащим умывальником.
– Закрыто, – сказала она мне довольно нелюбезно. – Разве не видно, на дверях написано: до семи тридцати.
– Ничего, – сказал я, – я только книжки посмотрю.
– Завтра посмотришь…
– Завтра я, может, уеду. Я хотел сегодня тут кое-что посмотреть.
– Ну, посмотри, – согласилась она.
Я смотрел книжки, пока она вытирала полотенцем руки, потом надевала синюю жакетку. Наконец она загремела ключами и стала у открытой двери, нетерпеливо ожидая, когда я уйду.
Мы вышли вместе, молча прошли весь переулок, а у ворот городского сада я сам неожиданно для себя предложил ей:
– Зайдем в сад?
– Это зачем же?
– Просто погуляем, пройдемся. А что особенного?
– Ничего особенного, – сказала Катя. – Но я еще не обедала…
– Здесь и пообедаем. У Долгушина.
Катя вдруг обиделась, покраснела, и на белобровом ее личике как-то смешно вздернулся веснушчатый носик.
– Ты меня за кого принимаешь?
Я засмеялся.
– Я тебя принимаю за девушку, за комсомолку, за хорошего товарища…
– Нет, ты что-то задумал. Я в жизни никогда не бывала в ресторанах. Я считаю, что комсомольцы не должны…
– Комсомольцы должны все испытать, – авторитетно сказал я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61