Под ее брюшком видны кулачками сжатые лапки.
– Какая хорошенькая! – умиляется Шурочка, разглядывая дикую и доверчивую птицу. – Никогда не видела так близко!
– Смотрите, у нее на лапке кольцо! – замечает Гойя Надцатый.
– Ой, правда! Она ручная, да? Мальчики, дайте ей что-нибудь!
– Сейчас д-дадим… – отзывается сидящий в лодочном мысу Дима-маленький.
Неожиданно, так что все вздрагивают, раздается громкий хлопок, мимо чайки пролетает что-то белое и, описав дугу, падает в волны. Чайка опрокидывается на крыло и летит прочь в красивом планирующем вираже. Все оборачиваются на звук и видят Диму-маленького с дымящейся бутылкой шампанского.
– Промазал, п-падла! – хохочет он, сверкая вставным золотым зубом.
– Зачем же ты спугнул? – обижается Шурочка. – Она так хорошо за нами летела.
– Еще прилетит. Тут их д-дополна. – Дима-маленький достает из-за пазухи «уведенный» из ресторана стакан и отливает в него пенно побежавшее вино. – На-ка лучше, старуха, хватани.
– Да ну тебя.
– Чё ты? Чё тыришься? Я ж ее не убивал?
– Давайте, правда, выпьем! – соглашается Рита. – Я вся закоченела.
– Вот это разговор! – одобряет Дима-маленький и передает Рите стакан. – Дайте ей конфетку.
– Давайте знаете что? – говорит Рита. – Давайте за Ладожское озеро!
– Онежское, – вежливо поправляет Гойя Надцатый.
– Разве? – Рита конфузливо прикрывает рот ладошкой. – Я их всегда путаю. Еще в школе никак не могла запомнить – Ладожское, Онежское…
– Дак что ж тут запоминать! – смеется Савоня. – Это вот и есть Онежское! А Ладога эвон где! – Он машет рукой за корму. – Ладога к Ленинграду. Мы там в блокаду с батареей под Осинцовцем стояли! Ой и дела были!
Бутылка пошла по рукам, досталось немного и Савоне.
– За рулем много н-нельзя! – кричит ему Дима-маленький. – А то на пароход налетишь!
– А и веселый парень! – смеется в ответ Савоня и закусывает непривычное питье папироской.
– Мальчики, мальчики! – оживляется Шурочка. – У меня есть идея!
– То есть?
– Давайте напишем записку и бросим в этой бутылке в воду!
– К-какую записку?
– Как – какую? Кто-нибудь найдет и узнает, что мы здесь были.
– Фи! Кому нужна твоя записка!
– Ничего вы не понимаете! Это же интересно!
– Лучше сдать в б-буфет, – хохочет Дима-маленький.
– Что ты, Димка, все со своим буфетом? Буфет, буфет! Несчастный, помрешь, и ничего от тебя не останется.
– Брехня! – регочет Дима-маленький. – У меня зуб золотой. 3-зуб останется. Найдут и скажут, во парень был! С фиксой!
Все смеются.
– В прошлом году я была в Теберде, – говорит Рита. – Там берут с собой в горы кисти и тюбы с красками. На одном перевале вся скала исписана. Есть надписи даже тысяча восемьсот девяносто второго года. Какие-то Константин и Соня. Их ведь, наверно, давно уже и нет…
– Это что! – говорит Несветский. – Хотите хохму?
– Валяй!
– Это по Военно-Грузинской. Какой-то шутник в нише над самой дорогой пристроил человеческий череп, а под ним написал: «Я был таким, как вы, вы будете такими, как я. Счастливого пути!» Ничего, правда?
– Фу, какая мерзость! – зябко передергивает плечами Шурочка.
Слева начинает тянуться лесистый берег с белой кромкой прибоя. Сосны то подступают к самой воде, то, отдаляясь, сменяются полянами, кипящими нехоженой цветью. Дима-большой берет гитару и напевает расслабленным баском, как всегда с насмешливым оттенком:
Ангара и Кама, Енисей и тундра.
Не волнуйся, мама, мы туда, где трудно…
Лодка огибает острый каменистый мыс, отделяющий большую воду от какого-то залива, и все вдруг видят на берегу под вольно разметавшейся сосной островерхую избушку, похожую на здешние часовенки.
– Дак и приехали! – объявляет Савоня.
– Ой, какая славненькая избушечка, – хлопает в ладоши Шурочка. – Вы здесь живете?
– Не-е! Я там… – Савоня неопределенно машет в открытую Онегу. – Вы, робята, давайте вылазьте, теплинку распаляйте, обогрейтеся пока. А я сплаваю, погляжу сетки. Три дня стоят, может, и набежало чего-нито…
Все сходят на берег, а Савоня, проворно оттолкнув полегчавшую ладью, «мухой» уносится в глубину залива.
7
Избушка почти по самую крышу заросла кипреем.
Дима-маленький, первым добежавший до ее порога, распахивает дверь, подпертую колышком, и гости заглядывают в полусумрачную ее глубину. Виднеются составленные в углу весла, серый ворох сетей с берестяными поплавками. Перед единственным тусклым запаутиненным оконцем – грубо сколоченный стол и лавка. Дима-маленький срывает со стены пучок сухой земляники с темными запекшимися ягодами, пробует жевать.
– А ничо! – одобряет он. – Жить можно!
– Все, мальчики! – Шурочка со вздохом опускается на скамейку и расслабленно роняет руки себе на колени. – Остаюсь здесь и больше никуда-никуда не еду. Вымою полы, повешу на окно занавеску – сказка!
– И я! – подсаживается к ней Дима-маленький. – Ты, старуха, будешь прясть пряжу, а я буду закидывать вон тот н-невод, договорились?
– Нет, Димчик, я одна.
– Б-брезгуешь, да?
– Отвяжись!
– Ага! Все понятно: ты хочешь с Несветским!
– Ничего я не хочу.
– Но учти: Несветский не умеет закидывать невод. Он при галстуке. Через неделю он уморит тебя голодом и сам даст д-дубу, верно, кибернетик?
– Не говори, идя на рать… – парирует Несветский.
– Не ссорьтесь, мальчики. Я не останусь: я совсем забыла, что скоро кончаются каникулы. Идемте лучше собирать дрова.
Гости выходят наружу.
Гойя Надцатый, перекинув через плечо лямку своего сундучка и нахлобучив панаму, отправляется на мыс. У его ног бежит низкое солнце. Оно уже пало на воду и омочило ободок. Далекий пароходик, волоча дым, отважно врезается в правый бок светила и расплавляется в нем, будто в жарком печном устье. И только дым от него все еще волочится по горизонту. Все разбредаются по берегу.
Шурочка об руку с Димой-большим идет собирать плавун, выброшенный волнами, а Рита, грациозно, по-лосиному перешагивая через валуны, в паре с Несветским у края леса лакомятся земляникой.
– У нее очень красивые ноги, – замечает Шурочка. – Обрати внимание.
– Уже обратил.
– Нет, правда.
– Поэтому она не надевает юбок?
– А что, шорты ей очень к лицу.
– Не к лицу, а к заду.
– Болтун! Не будь я такая толстая, я бы тоже носила.
– А почему ее не едят комары?
– Кого, Риту? Ты о ней говоришь так, будто она тебе не нравится.
– Не люблю задумчивых дур.
– Почему же дура? Она учится на инъязке и знает французский.
– Подумаешь!
– Ну хорошо, а я? Тоже дура?
– Нет, Шурок, ты баба компанейская. Мы сегодня с тобой столкуемся, ага?
– Не болтай и подними вот это колесо. Как по-твоему, что это такое?
– Это от прялки. У моей бабки в Тюмени тоже была такая.
– А я думала, корабельный штурвал. И вот эту дощечку тоже возьми.
Присмиревшие в завалине волны с легким стеклянным звоном накатываются на зализанные валуны – восемь ровных, один в один валов, каждый увенчанный солнечной чешуйкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17