На нем была артиллерийская фуражка тех лет, еще свежая, незаношенная, должно быть, он берег и надевал ее только по торжественным случаям, а на груди совсем не по уставу, прямо на новенькой синей телогрейке, покачивались белые и желтые медали. – На травку струмент несите, на травку.
Он принял через борт самую большую, слепящую никелем трубу и бережно понес ее перед собой, как горячий самовар. Тихон и однорукий Степан потащили за растяжки барабан. Вслед понесли, ближе к обелиску, все остальные дудки и трубы. Тут же, на стерне, уже были разложены рядком еловые венки с яркими бумажными цветами.
– На траве оно мягче, – уважительно приговаривал дед Василий. – Струмент все-таки. Вещь ценная…
По всему было видно, что, кроме оркестра, ждали еще кого-то. Под скирдой в затишке сидели женщины. Возле них гомонили дети, затеяли беготню в салочки вокруг соломы. Тут и там прохаживались принаряженные парни с девчатами. Пашка, а за ним и остальные заводские, словно бы невзначай, подошли к местным. После церемонных рукопожатий парни сразу закурили, и вот уже Роман под одобрительные смешки принялся травить свои байки.
Несколько мужчин, должно быть председатели колхозов, все в коротких плащах и шляпах, обособленно держались возле светлой «Волги». На загорелых шеях белели негнущиеся воротнички нейлоновых сорочек. Они тоже покуривали без нужды и были несколько скованы непривычной торжественностью своей одежды и ожиданием предстоящего.
Фронтовики постояли возле сложенных труб, разглядывая хитросплетения блестящих колен и клапанов, потом, как всегда при встречах, принялись вспоминать, кто и где воевал, докуда дошел, где застала победа.
– У тебя, Федор, помнится, вроде бы «Слава» была? – спросил дядя Саша.
Федор махнул рукой сокрушенно:
– Да не нашел. Кинулся в сундук – вот эти лежат, а «Славы» нету. Небось, внук, демоненок, баловался и задевал куда-то. Приставал, помню: дай поносить, дай поносить. Ну, н?, говорю, померяй, побудь в героях. А он, вишь, и забельшил невесть куда.
– А то, глядишь, променял дружкам на какую свистульку. – Дед Василий смеялся беззубым ртом. – Понятия никакого нету, чем за это плачено.
– Дак они, медали-то, вроде как уж и без надобности были, – сказал незнакомый дяде Саше мужик в литых резиновых сапогах. – Победу и ту однова забыли спраздновать. Самый для орденов подходящий день. Многие поотвыкли, вроде и совестно выряжаться. Это вот теперь опять надевать начали.
Старые солдаты, смущаясь, исподволь разглядывали друг на друге боевые награды – у кого сколько и какие.
– Медали пришпилить – куда ни шло, – сказал Степан Холодов, взглянув на новую телогрейку деда Василия. – От них на одежде никаких следов не остается. А ежели, к примеру, Красную Звезду, дак эвон какая дырка! К маю купил новый костюм, и сразу задача: надевать орден ай нет? И надеть охота, и костюм дырявить жалко.
– Оно ежели б как раньше: навинтил да и носи без съему, – поддакнул фронтовик в резиновых сапогах.
– Ну да, ну да, – кивнул Холодов. – Не станешь же потом всякому пояснять, что дырка-то не простая, а почетная.
Солдаты посмеялись незатейливой шутке, и Холодов спросил:
– Ты, Федор, за свою «Славу» сколько получал?
– Уж и не помню… Рублей тридцать, кажись. Еще старыми.
– Выходит, трешку по-нонешнему?
– Дак нынче и вовсе ничего, – заметил Тихон Аляпин.
– Знаю, что ничего. Это я так, прикинуть. А вообще-то надо бы опять платить наградные. Раз уж ордена начали носить.
– Всем платить – ого сколь надо!
– Да уж сколь? Всего-то рублишко за «Отвагу».
– Тебе рубль да другому рубль – мильон и набежит. Одной «Отваги» и то знаешь сколько?
– Ну, не скажи. Теперь не больно-то густо осталось, – возразил Холодов. – Много ее, «Отваги»-то, на красных подушечках отнесли. Одних маршалов сколь проводили. По газетам гляжу: то один, то другой в черной рамке. А уж нашего брата и подавно большой укос. Да вот считай: тогдашним новобранцам и то уже под пятьдесят…
– Так-то оно так. Костлявая чинов не разбирает…
– Выходит, казне полегче теперь стало. Можно бы какую мзду и начислить солдату, который еще уцелел.
– Ну и крохобор ты, Степк! – сплюнул Федор. – Дай награду тебе да еще мзду в карман. Да нешто мы наемники, что ли? Не чужое обороняли, свое, кровное. К тебе, допустим, в хату воры полезли, а ты их взял да и поколотил. А потом матери своей говоришь: «Я воров прогнал, проявил геройство, давай, мать, за это трояк!» Ведь не станешь у своей же матери требовать? Не станешь! Так и это надо понимать.
– Ну, уел, уел он тебя, Степка! – засмеялись фронтовики. – Ничего не скажешь!
– Да я про что? – тоже рассмеялся Холодов. – Мне разве деньги нужны, чудак человек. Трешка – какая пожива? А когда прежде их платили, вроде бы пустяк, табашные деньги, а – приятно! Вот я про что. Идешь, книжечку предъявляешь – тебе очередь уступают, глядят с уважением.
– Тебе и сейчас уступают, вон рукав пустой.
– Да не дюже-то раздвигаются.
– Э-э, мужички! – воскликнул дед Василий. – Какой разговор завели! Скажи спасибо, живы остались. Сам бы от себя платил!
К фронтовикам подошел председатель здешнего колхоза Иван Кузьмич Селиванов. Грузный, страдающий одышкой, он был тоже увешан орденами, тесно лепившимися вдоль обоих пиджачных бортов. И даже покачивался на голубой ленте какой-то инодержавный «лев», который за неимением места расположился почти на самом животе. Казалось, Селиванов потому так тяжко дышал и отдувался, что непривычно нагрузил себя сразу такой уймой регалий.
– Привет, гвардия! – сипло пробасил он, расплываясь в улыбке своим добрым простоватым лицом, и сам тоже, как и все прежде, вскользь, ревниво пробежал живыми серенькими глазами по наградам собравшихся.
Дед Василий плутовато сощурился:
– Упрел, однако, Кузьмич! шутка ли, такой иконостас притащил. Никаких грудей не хватит – наедай не наедай.
В другом месте так лихо и не посмел бы созоровать дедко, но тут, в кругу бывалых окопников, действовал свой закон братства, отстранявший всякие чины, и прежний ездовой безо всякого подкузьмил прежнего командира полка, а ныне – своего председателя. Да и все знали: Кузьмич – мужик свой, не чиновный, с ним можно. Если к месту, конечно.
Иван Кузьмич тоже не остался в долгу перед дедом Василием:
– Свои-то ты, поди, гущей начистил? Сверкают – с того конца поля видать.
– Не-е, Кузьмич, не угадал! – зареготал дед Василий. – Это не я. Это мне баба надраила.
Фронтовики засмеялись.
– Ей-бо, не брешу. Я хотел было так иттить, а она: нехорошо, говорит, с такими нечищеными на народ.
– Ай да молодец баба! – весело похвалил Иван Кузьмич. – Вот кому ордена носить – женщинам нашим!
– Это точно! Ежели по совести, то в самый раз пополам поделить. Одну половину нам, а другую им.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12