Официант вкатил тележку с завтраком и Худ почти насытился, когда по телефону снизу сообщили, что его хочет видеть синьор Графф. Немного погодя Артур уже входил в номер.
- Вам что-то заказать?
- Нет, спасибо, - отказался Графф. - У меня не так много новостей. Насколько удалось выяснить, все перебрались сюда, в Венецию. Трудно сказать, останутся ли они здесь. В любом случае я готов поклясться, что они не воспользовались аэропортом и их не видели на вокзале.
- Есть новости из Беллуно?
- Никаких.
Худ закурил. Он чувствовал, что каждый потерянный час делает ситуацию все сложнее и рискованнее. Графф сказал:
- Я попытаюсь встретиться с одним из моих... э... близких друзей. И несколько часов буду вне досягаемости. После обеда позвоню.
Худ понял, что "близкий друг" - женщина, помогшая Граффу выйти на Загору. Очень типично для венецианцев - прибегать к помощи посредников, и процесс этот ускорить невозможно.
- Очень хорошо, Артур.
Но, отпустив Граффа, Худ ощутил ещё большее беспокойство, чем прежде. Перспектива провести несколько часов в бездействии изматывала нервы. Он чувствовал, что не сможет сидеть взаперти.
Худ раздвинул шторы и посмотрел на канал. Мимо проплывали самоходные баржи, груженые углем и цементом. Молодой булочник в белой шапочке и переднике, с корзиной на спине, переплывал канал на гондоле, смеялся и шутил с гондольером.
Худ спустился вниз и сказал портье, что позвонит через час, чтобы выяснить, не будет ли для него сообщений. Воспользовавшись водным такси, он добрался по каналу до префектуры, потом пошел пешком по переулкам.
В узких каналах стыла стоячая зеленая вода. Худ разглядывал круто вздымающиеся стены и бесконечную изменчивую череду портиков, каменных скульптур, ниш и арок. С барж у средневековых шлюзов разгружали цветную капусту и ящики с пивом, по крутым спинам мостов катили ручные тележки с говяжьими тушами, словно сошедшими с картин Гойи. В узком сером тупичке Рамо дельи Армени высились средневековые палаццо с тяжелыми решетками на окнах и темными глубокими арками. Наверху полоскались гирлянды белья и буйно цвели фуксии.
Он шел все дальше. Большую площадь заливало солнце. Туристов было не так много, казалось, все они из Скандинавии, и на каждом - маленькая белая матросская шапочка. В другом месте все оказывались французами или японцами - в зависимости от прибытия круизных теплоходов или самолетов.
Он повернул и зашагал к заливу. Печальная толстуха с голубыми волосами, американка или англичанка, плыла в гондоле, перегруженной бесчисленными чемоданами. Она сидела, сложив руки, гондольер медленно вел гондолу против течения. Казалось, всем своим видом она говорила: "Прощай Венеция!". Венеция оставалась у неё за спиной, и женщина, похоже, знала, что никогда больше сюда не вернется.
Да и в самой Венеции было что-то меланхоличное. Худ подумал о музыке, которую по вечерам играл оркестр на площади Сан Марко перед зданием оперы. Он словно её слышал, когда при ярком свете солнца смотрел на воду; она слабо, но совершенно безошибочно звучала у него в голове. Высоко в воздухе парили звуки плачущих скрипок, голоса солистов переплетались с то затихающими как эхо, то воскресающими с новой силой звуками струн, ослабевали и вновь вздымались над площадью, напоминая о прошедших днях, о прошлом... Музыка любящих сердец, нашедших путь друг к другу. Ряды черных гондол покачивались перед ним возле пирса, тень его падала на серые камни и воду, а перед мысленным взором проплывала огромная площадь и арки, ряды кресел и легкие пюпитры скрипачей.
Худ обернулся. Пожилой торговец сладостями в белой куртке и голубых брюках с ящиком ирисок все ещё торчал на обычном месте перед дворцом Дожей. Там же взывал продавец лотерейных билетов:
- Национальная лотерея! Сто пятьдесят миллионов!
Что, черт возьми, могли означать для него сто пятьдесят миллионов?
Худ прошелся по мостам вдоль Рива деи Скьявони. Большой океанский лайнер с черным корпусом и черно-красной трубой медленно двигался по обставленному буями каналу. Когда он приблизился к набережной, из канала вывернулся буксир, высокомерно и не торопясь весьма самоуверенно пересек ему дорогу, и между капитанами произошел звучный обмен любезностями через громкоговорители. Буксир именовался "Максимус". Худу нравились венецианские буксиры, у всех их имена оканчивались на "-ус": "Стренуус", "Аустерус", "Нотус" и "Титанус".
Теперь перед ним открылся унылый район муниципальной жилой застройки. Начиналась другая сторона Венеции, её мрачные трущобы. Он прогулялся по пыльным скверам, где на скамейках сидели старики, в песке возились ребятишки. Пройдя под аркой, Худ попал в Палудо Антонио - мрачный район нищеты. Через улицу друг на друга смотрели обветшавшие жилые дома. В каждой комнате такого дома ютилось по семье, а в некоторых - и не по одной. Над головой через улицу тянулись веревки, на которых сушилось белье. Девочки с сережками в ушах прыгали по каменным плитам. По углам боязливо жались запаршивевшие коты. Ни одному прохожему не удалось бы здесь уйти от наблюдения, за каждым, появившимся на улице следили глаза по крайней мере из десятка окон и дверей. Запах щелока мешался с запахом помоев.
Худ повернул за угол, пересек мост и пошел вдоль канала. Вода была по-прежнему спокойной и затхлой. Дома, когда-то принадлежавшие знати, теперь превратились в обветшалые прибежища для бедняков. Здесь веревки с бельем тянулись над каналом. Из раскрытых дверей доносились звуки радио, перекрикивались друг с другом женщины.
На обратном пути Худ миновал обросшую лишайниками статую Гарибальди со львом; это был лучший лев Венеции, тоже весь разукрашенным лишайниками, а над ним возвышался Гарибальди, романтичный и высокомерный. Немного дальше под статуей Христа находился кинотеатр "Гарибальди" с какой-то мрачной коричнево-грязной афишей.
Из кафе он позвонил в отель. Сообщений для него не было. Кафе оказалось чистым и симпатичным, с чудным видом на залив. Худ выпил "кампари" с содовой и закурил. Время тянулось мучительно медленно. Охватившее его беспокойство все ещё не проходило и, расплатившись за выпивку, он решил вернуться к Скьявони, чтобы зайти в Академию, посмотреть картины и хоть немного отвлечься. Но по дороге понял, что сейчас ему не до того, чтобы рассматривать полотна Веронезе, Беллини или Тинторетто.
Паровые катера подбирали пассажиров практически в любом месте набережной. Он поднялся на борт одного из них, не особенно интересуясь, куда тот направляется, - всегда можно быстро вернуться, если окажется, что заплыл слишком далеко. Этот катер направлялся в сторону Лидо. Худ стал у борта, глядя на уплывавшую набережную, напоминавшую театральные декорации.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
- Вам что-то заказать?
- Нет, спасибо, - отказался Графф. - У меня не так много новостей. Насколько удалось выяснить, все перебрались сюда, в Венецию. Трудно сказать, останутся ли они здесь. В любом случае я готов поклясться, что они не воспользовались аэропортом и их не видели на вокзале.
- Есть новости из Беллуно?
- Никаких.
Худ закурил. Он чувствовал, что каждый потерянный час делает ситуацию все сложнее и рискованнее. Графф сказал:
- Я попытаюсь встретиться с одним из моих... э... близких друзей. И несколько часов буду вне досягаемости. После обеда позвоню.
Худ понял, что "близкий друг" - женщина, помогшая Граффу выйти на Загору. Очень типично для венецианцев - прибегать к помощи посредников, и процесс этот ускорить невозможно.
- Очень хорошо, Артур.
Но, отпустив Граффа, Худ ощутил ещё большее беспокойство, чем прежде. Перспектива провести несколько часов в бездействии изматывала нервы. Он чувствовал, что не сможет сидеть взаперти.
Худ раздвинул шторы и посмотрел на канал. Мимо проплывали самоходные баржи, груженые углем и цементом. Молодой булочник в белой шапочке и переднике, с корзиной на спине, переплывал канал на гондоле, смеялся и шутил с гондольером.
Худ спустился вниз и сказал портье, что позвонит через час, чтобы выяснить, не будет ли для него сообщений. Воспользовавшись водным такси, он добрался по каналу до префектуры, потом пошел пешком по переулкам.
В узких каналах стыла стоячая зеленая вода. Худ разглядывал круто вздымающиеся стены и бесконечную изменчивую череду портиков, каменных скульптур, ниш и арок. С барж у средневековых шлюзов разгружали цветную капусту и ящики с пивом, по крутым спинам мостов катили ручные тележки с говяжьими тушами, словно сошедшими с картин Гойи. В узком сером тупичке Рамо дельи Армени высились средневековые палаццо с тяжелыми решетками на окнах и темными глубокими арками. Наверху полоскались гирлянды белья и буйно цвели фуксии.
Он шел все дальше. Большую площадь заливало солнце. Туристов было не так много, казалось, все они из Скандинавии, и на каждом - маленькая белая матросская шапочка. В другом месте все оказывались французами или японцами - в зависимости от прибытия круизных теплоходов или самолетов.
Он повернул и зашагал к заливу. Печальная толстуха с голубыми волосами, американка или англичанка, плыла в гондоле, перегруженной бесчисленными чемоданами. Она сидела, сложив руки, гондольер медленно вел гондолу против течения. Казалось, всем своим видом она говорила: "Прощай Венеция!". Венеция оставалась у неё за спиной, и женщина, похоже, знала, что никогда больше сюда не вернется.
Да и в самой Венеции было что-то меланхоличное. Худ подумал о музыке, которую по вечерам играл оркестр на площади Сан Марко перед зданием оперы. Он словно её слышал, когда при ярком свете солнца смотрел на воду; она слабо, но совершенно безошибочно звучала у него в голове. Высоко в воздухе парили звуки плачущих скрипок, голоса солистов переплетались с то затихающими как эхо, то воскресающими с новой силой звуками струн, ослабевали и вновь вздымались над площадью, напоминая о прошедших днях, о прошлом... Музыка любящих сердец, нашедших путь друг к другу. Ряды черных гондол покачивались перед ним возле пирса, тень его падала на серые камни и воду, а перед мысленным взором проплывала огромная площадь и арки, ряды кресел и легкие пюпитры скрипачей.
Худ обернулся. Пожилой торговец сладостями в белой куртке и голубых брюках с ящиком ирисок все ещё торчал на обычном месте перед дворцом Дожей. Там же взывал продавец лотерейных билетов:
- Национальная лотерея! Сто пятьдесят миллионов!
Что, черт возьми, могли означать для него сто пятьдесят миллионов?
Худ прошелся по мостам вдоль Рива деи Скьявони. Большой океанский лайнер с черным корпусом и черно-красной трубой медленно двигался по обставленному буями каналу. Когда он приблизился к набережной, из канала вывернулся буксир, высокомерно и не торопясь весьма самоуверенно пересек ему дорогу, и между капитанами произошел звучный обмен любезностями через громкоговорители. Буксир именовался "Максимус". Худу нравились венецианские буксиры, у всех их имена оканчивались на "-ус": "Стренуус", "Аустерус", "Нотус" и "Титанус".
Теперь перед ним открылся унылый район муниципальной жилой застройки. Начиналась другая сторона Венеции, её мрачные трущобы. Он прогулялся по пыльным скверам, где на скамейках сидели старики, в песке возились ребятишки. Пройдя под аркой, Худ попал в Палудо Антонио - мрачный район нищеты. Через улицу друг на друга смотрели обветшавшие жилые дома. В каждой комнате такого дома ютилось по семье, а в некоторых - и не по одной. Над головой через улицу тянулись веревки, на которых сушилось белье. Девочки с сережками в ушах прыгали по каменным плитам. По углам боязливо жались запаршивевшие коты. Ни одному прохожему не удалось бы здесь уйти от наблюдения, за каждым, появившимся на улице следили глаза по крайней мере из десятка окон и дверей. Запах щелока мешался с запахом помоев.
Худ повернул за угол, пересек мост и пошел вдоль канала. Вода была по-прежнему спокойной и затхлой. Дома, когда-то принадлежавшие знати, теперь превратились в обветшалые прибежища для бедняков. Здесь веревки с бельем тянулись над каналом. Из раскрытых дверей доносились звуки радио, перекрикивались друг с другом женщины.
На обратном пути Худ миновал обросшую лишайниками статую Гарибальди со львом; это был лучший лев Венеции, тоже весь разукрашенным лишайниками, а над ним возвышался Гарибальди, романтичный и высокомерный. Немного дальше под статуей Христа находился кинотеатр "Гарибальди" с какой-то мрачной коричнево-грязной афишей.
Из кафе он позвонил в отель. Сообщений для него не было. Кафе оказалось чистым и симпатичным, с чудным видом на залив. Худ выпил "кампари" с содовой и закурил. Время тянулось мучительно медленно. Охватившее его беспокойство все ещё не проходило и, расплатившись за выпивку, он решил вернуться к Скьявони, чтобы зайти в Академию, посмотреть картины и хоть немного отвлечься. Но по дороге понял, что сейчас ему не до того, чтобы рассматривать полотна Веронезе, Беллини или Тинторетто.
Паровые катера подбирали пассажиров практически в любом месте набережной. Он поднялся на борт одного из них, не особенно интересуясь, куда тот направляется, - всегда можно быстро вернуться, если окажется, что заплыл слишком далеко. Этот катер направлялся в сторону Лидо. Худ стал у борта, глядя на уплывавшую набережную, напоминавшую театральные декорации.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51