А, бывало, с гостями по саду расхаживая, меня показывает и что-то говорит: чую — про меня, а что именно, издали не разобрать… По соседству, за забором, жила другая собака. Она часто лаяла, очень приятно, звонко как-то, и я в ответ стал голос подавать. Как-то лысый отцепил меня, вывел за ворота и, вспомнив что-то, ушел в дом. Весна была. Мне надоело у калитки сидеть, повернул морду к соседскому забору и гавкнул громко. Соседская собака тут же отозвалась. Погодя, выбежала, виляя хвостом, и ко мне. Хороша была, ничего не скажешь! Короче, снюхались мы с ней и подались в заросли. Трое суток не расставались. По правде, и возвращаться не хотели. Но пришлось. Я прошмыгнул в калитку. Во дворе ни души. Тихонько влез в конуру. Устал смертельно. Но, прежде чем уснуть, гавкнул в сторону соседского забора и, как всегда, получил проникновенный ответ. Я отсюда, ты оттуда, лай, подруга, лай, голуба…
Вечером явился хозяин, что-то спросил у домочадцев. Чую: речь обо мне.
Вижу — идет к конуре. Я выскочил навстречу, пасть до ушей, хвостом двор перед ним мету. Он подвел меня к конуре, пристегнул цепь. А потом давай лупцевать, сперва поводком, потом черенком лопаты. Мутузил свирепо… Но это полбеды. Черт с ним! Собаку, бывает, побьют, не без этого. Но ведь на шум прибежала соседская красивая сука и видела мой позор. Вот этого я лысому никогда не прощу! Опозорил кобелину перед подругой… Не помню уж как я разорвал кожаный ошейник, перемахнул через забор и дал деру. Остановился дух перевести, вижу: соседская собака несется во всю прыть. Долго мы обнимались, терлись мордами и… Больше ее я не видел. Скорее всего, и не увижу никогда. Ну, чего изводить вас долгим рассказом. Те три счастливых весенних дня вышли мне боком… А как соседская собака была хороша! Может, люди меня и не поймут, но будь ты собакой, — пес воззрился на меня и, разинув пасть, задышал, — ты никогда не разлучился бы с ней… Короче, проклятье человеку! Все беды от него…
— А после этого случая тебе доставалось еще?
— Да нет… Пару раз камнем швырнули. А минувшей зимой какой-то пацан залепил снежком по голове, я чуть сознание не потерял…
— От снежка?
— А он в снежок голыш вложил. Я мог бы увернуться, но, думаю, пусть потешится, снежок ведь. Но пацан оказался злой, потому и снежок с начинкой. А мне невдогад. Куда уж с собачьим-то умишком! Будь у нас голова на плечах, стали бы зариться на человечьи подачки…
— Да ты (я перешел на ты), ты, я вижу, смекалистый. Политикой, часом, не увлекаешься?
— Не мое собачье дело — политика. Я же сказал: в нас шайтан не сидит, чурается нас. Зато с людьми якшается.
— При чем тут шайтан?
— А вот при том. Вы для шайтанов объекты государственного значения, понял? Запомни: маленькими политиками управляют малоопытные шайтанчики, а большими — матерые. Потому политика — не собачье дело. Я попытался обосновать свой вопрос:
— Я завел речь о политике потому, что ты упоминал о службе на государственной границе. А от госслужбы до политики — не так уж далеко… А как ты насчет политики? — решил я обратиться к Лохматому Мужчине.
— Я? Нет, нет. Я тоже…
— Что — тоже?
— Меня тоже шайтан сторонится… Видно, принимает за собаку…
И опять меня поразило их сходство…
Ответы собаки все во мне перевернули. От представителя рода человеческого такого не услышишь. Я решил не упускать шанса и задал парадоксальный вопрос:
— Как ты отнесся к гибели Дианы? Слыхал, принцесса была прекрасная!
От такого вопроса божья тварь вся подобралась.
— Ее много шайтанов осаждало… Ведь она была принцесса, а потому ее шайтаны были и числом побольше, и повадками изощреннее… А что до гибели, то главный шайтан из ее окружения давно сговорился с шайтаном сына арабского миллионера. Они обречены были соединиться… И соединились навеки… — Пес умолк и устремил взгляд куда-то вдаль. Мне показалось, что он мысленно перенесся в проезд под парижским путепроводом. Он не сразу вернулся из этого путешествия.
— Диана была самой прекрасной шайтанкой на свете… Ладно еще, с Эйфелевой башни не бросилась… Но и такая смерть…
— В таком случае давай уточним: где кончается человек и начинается шайтан?
— Если шайтан внутри человека, то человек его облачение. Шайтан облекается в вас!
— Верно пес говорит! — донесся голос изнутри меня.
Мы все трое внятно услышали этот голос, но я решил не сдаваться.
— А как же тогда благие свершения человека? Научные открытия, художественные творения? Цивилизация! Выходит, все псу под хвост?!
— Все, что до сих пор сотворил человек, он делал себе на потребу.
Показалось, что я никогда больше не увижу этой не по-собачьи смышленой твари, потому попытался пролить свет на занимавшие меня вопросы.
— У нас в народе говорят: «ворье, сукины дети» или «собачьи воры». Как это, по-твоему, следует понимать?
— Точно не скажу, но знаю только, что в глазах людей нечистая тварь и гать — одно и то же. И о собаках думают, что мы сплошь ворье. Но… ты вот слышал когда-нибудь, чтоб собака украла собаку? Нет. То-то же. А люди — крадут. И трупы крадут, даже из могил выкапывают, и живых похищают, и у государства воруют, а особенно у народа. Всё. Что плохо лежит — хапают… А что делает собака? Ну, утащит кусок, чтобы не околеть с голоду. Да сейчас и красть-то у людей нечего. Теперь собаки не воруют, а бомжуют. А среди людей есть такие мастаки по этой части, куда нам!… Теперь сам посуди, кто вороватее: мы или люди? Волк всему учится у природы, а собаки — у людей. Выходит, люди и есть наши учителя. Благо еще, что мы, четвероногие, не ахти какие радивые ученики, а перейми мы все людские пороки, мир давно бы рухнул. Вот тебе моя собачья правда.
Я всмотрелся в Гыллы Кёпек — Лохматого Пса. Поза, обличье как у Гыллы
Киши — Лохматого Мужчины. И я уверился, что, задай я свои вопросы человеку, услышал бы точно те же ответы. И это моя человечья правда.
Я оказался в тесном пространстве между этими двумя правдами — собачьей и человечьей.
Пес встал, потянулся и, глядя на своего лохматого друга, завилял хвостом в знак неизменной преданности.
Глядя на него, я спросил:
— Почему собаки так подобострастны?… Почему заискивают перед человеком?
Пес оживился. Глянул на свой хвост:
— Вот мой хвост. Знаешь, для чего он?
— Откуда мне знать…
— Вот, скажем, нос — чтобы нюхать, уши — чтобы слышать, ноги — чтобы бегать. А хвост — чтобы вилять. Ну, я — собака, я обречена вилять хвостом. А вы, бесхвостые человеки, чего ради виляете? Ради корысти?! Собака только хвостом крутит, а человек весь превращается в хвост, то бишь в прихвостня… Пес ради куска изощряется, пожевал — и сыт. А человек ненасытен. Вам бы умерить аппетит до собачьего, глядишь, никто на свете не умирал бы с голоду. Не обижайся… Угождать — собачье дело, и угодливый человек переходит в наш, собачий, разряд.
1 2 3 4
Вечером явился хозяин, что-то спросил у домочадцев. Чую: речь обо мне.
Вижу — идет к конуре. Я выскочил навстречу, пасть до ушей, хвостом двор перед ним мету. Он подвел меня к конуре, пристегнул цепь. А потом давай лупцевать, сперва поводком, потом черенком лопаты. Мутузил свирепо… Но это полбеды. Черт с ним! Собаку, бывает, побьют, не без этого. Но ведь на шум прибежала соседская красивая сука и видела мой позор. Вот этого я лысому никогда не прощу! Опозорил кобелину перед подругой… Не помню уж как я разорвал кожаный ошейник, перемахнул через забор и дал деру. Остановился дух перевести, вижу: соседская собака несется во всю прыть. Долго мы обнимались, терлись мордами и… Больше ее я не видел. Скорее всего, и не увижу никогда. Ну, чего изводить вас долгим рассказом. Те три счастливых весенних дня вышли мне боком… А как соседская собака была хороша! Может, люди меня и не поймут, но будь ты собакой, — пес воззрился на меня и, разинув пасть, задышал, — ты никогда не разлучился бы с ней… Короче, проклятье человеку! Все беды от него…
— А после этого случая тебе доставалось еще?
— Да нет… Пару раз камнем швырнули. А минувшей зимой какой-то пацан залепил снежком по голове, я чуть сознание не потерял…
— От снежка?
— А он в снежок голыш вложил. Я мог бы увернуться, но, думаю, пусть потешится, снежок ведь. Но пацан оказался злой, потому и снежок с начинкой. А мне невдогад. Куда уж с собачьим-то умишком! Будь у нас голова на плечах, стали бы зариться на человечьи подачки…
— Да ты (я перешел на ты), ты, я вижу, смекалистый. Политикой, часом, не увлекаешься?
— Не мое собачье дело — политика. Я же сказал: в нас шайтан не сидит, чурается нас. Зато с людьми якшается.
— При чем тут шайтан?
— А вот при том. Вы для шайтанов объекты государственного значения, понял? Запомни: маленькими политиками управляют малоопытные шайтанчики, а большими — матерые. Потому политика — не собачье дело. Я попытался обосновать свой вопрос:
— Я завел речь о политике потому, что ты упоминал о службе на государственной границе. А от госслужбы до политики — не так уж далеко… А как ты насчет политики? — решил я обратиться к Лохматому Мужчине.
— Я? Нет, нет. Я тоже…
— Что — тоже?
— Меня тоже шайтан сторонится… Видно, принимает за собаку…
И опять меня поразило их сходство…
Ответы собаки все во мне перевернули. От представителя рода человеческого такого не услышишь. Я решил не упускать шанса и задал парадоксальный вопрос:
— Как ты отнесся к гибели Дианы? Слыхал, принцесса была прекрасная!
От такого вопроса божья тварь вся подобралась.
— Ее много шайтанов осаждало… Ведь она была принцесса, а потому ее шайтаны были и числом побольше, и повадками изощреннее… А что до гибели, то главный шайтан из ее окружения давно сговорился с шайтаном сына арабского миллионера. Они обречены были соединиться… И соединились навеки… — Пес умолк и устремил взгляд куда-то вдаль. Мне показалось, что он мысленно перенесся в проезд под парижским путепроводом. Он не сразу вернулся из этого путешествия.
— Диана была самой прекрасной шайтанкой на свете… Ладно еще, с Эйфелевой башни не бросилась… Но и такая смерть…
— В таком случае давай уточним: где кончается человек и начинается шайтан?
— Если шайтан внутри человека, то человек его облачение. Шайтан облекается в вас!
— Верно пес говорит! — донесся голос изнутри меня.
Мы все трое внятно услышали этот голос, но я решил не сдаваться.
— А как же тогда благие свершения человека? Научные открытия, художественные творения? Цивилизация! Выходит, все псу под хвост?!
— Все, что до сих пор сотворил человек, он делал себе на потребу.
Показалось, что я никогда больше не увижу этой не по-собачьи смышленой твари, потому попытался пролить свет на занимавшие меня вопросы.
— У нас в народе говорят: «ворье, сукины дети» или «собачьи воры». Как это, по-твоему, следует понимать?
— Точно не скажу, но знаю только, что в глазах людей нечистая тварь и гать — одно и то же. И о собаках думают, что мы сплошь ворье. Но… ты вот слышал когда-нибудь, чтоб собака украла собаку? Нет. То-то же. А люди — крадут. И трупы крадут, даже из могил выкапывают, и живых похищают, и у государства воруют, а особенно у народа. Всё. Что плохо лежит — хапают… А что делает собака? Ну, утащит кусок, чтобы не околеть с голоду. Да сейчас и красть-то у людей нечего. Теперь собаки не воруют, а бомжуют. А среди людей есть такие мастаки по этой части, куда нам!… Теперь сам посуди, кто вороватее: мы или люди? Волк всему учится у природы, а собаки — у людей. Выходит, люди и есть наши учителя. Благо еще, что мы, четвероногие, не ахти какие радивые ученики, а перейми мы все людские пороки, мир давно бы рухнул. Вот тебе моя собачья правда.
Я всмотрелся в Гыллы Кёпек — Лохматого Пса. Поза, обличье как у Гыллы
Киши — Лохматого Мужчины. И я уверился, что, задай я свои вопросы человеку, услышал бы точно те же ответы. И это моя человечья правда.
Я оказался в тесном пространстве между этими двумя правдами — собачьей и человечьей.
Пес встал, потянулся и, глядя на своего лохматого друга, завилял хвостом в знак неизменной преданности.
Глядя на него, я спросил:
— Почему собаки так подобострастны?… Почему заискивают перед человеком?
Пес оживился. Глянул на свой хвост:
— Вот мой хвост. Знаешь, для чего он?
— Откуда мне знать…
— Вот, скажем, нос — чтобы нюхать, уши — чтобы слышать, ноги — чтобы бегать. А хвост — чтобы вилять. Ну, я — собака, я обречена вилять хвостом. А вы, бесхвостые человеки, чего ради виляете? Ради корысти?! Собака только хвостом крутит, а человек весь превращается в хвост, то бишь в прихвостня… Пес ради куска изощряется, пожевал — и сыт. А человек ненасытен. Вам бы умерить аппетит до собачьего, глядишь, никто на свете не умирал бы с голоду. Не обижайся… Угождать — собачье дело, и угодливый человек переходит в наш, собачий, разряд.
1 2 3 4