Его раздражение можно было понять - доктор Кондрашов только что лишился выгодной и нехлопотной службы. Между тем охранники, перекликаясь, как стадо гусей, оставшееся без вожака, шарили по окрестностям базы. Никаких следов в редком сосняке, обрывающемся над ручьем, не нашлось. Никаких. Если не считать следами мятые жестянки из-под пива, проплешины костров и битое бутылочное стекло.
Они и не были натасканы на поиски следов, эти здоровые, накачанные ребята, которые всю жизнь учились толкать штангу, бить по мячу, ломать чужие руки и стрелять. Стрелять было не в кого - вот что обидно.
Два рыболова с зачехленными удочками и рюкзаками выбрались из высокой придорожной травы на шоссе, оставляя за спиной покрытую туманом лощину с ручьем. Через минуту рядом затормозила серая "Волга". Рыболовы забрались в машину.
- Хорошо клевало? - спросил сидящий за рулем Акопов.
- Нормально, - отозвался один из рыболовов. - По расписанию.
Дальше ехали молча. Все, что нужно, давно обговорили.
Вскоре они остановились перед станцией Красково. Рыболовы, бросив удочки в машине, пошли к электричке, завывавшей на подступах к станции.
А "Волга" покатила к Рязанскому шоссе. Перед поселком Пехорка Акопов притормозил, спрятал чехлы в тайник под задним сиденьем и нажал неприметный рычажок под приборной панелью. Щелкнули пружины, повернули на один оборот трехгранные призмы с номерными знаками. "Волга" поменяла областную "прописку" на московскую городскую.
На час задержался в гараже Управления. Ребята все поняли с полуслова. Из металлического прута сварили багажную решетку на крышу "Волги".
Единственное отличие от обычных автомобильных авосек заключалось в том, что решетка в считанные секунды снималась, отщелкиваясь с помощью храповичков, и раскладывалась как лестница-стремянка.
Дуся Алмаз жил в новом доме, выстроенном на дачном участке у поселка Донино Горьковской дороги. Незадолго до новоселья он наконец женился - на красивой и разбитной барменше из "Метрополя". Поскольку разница в возрасте у молодоженов составляла почти тридцать лет, Дуся тихо и страстно ревновал супружницу ко всем окружавшим ее мужчинам. Он запретил ей работать и спрятал в глухое Донино, в золоченую клетку - подальше от столичных соблазнов. Звонил жене в любую свободную минуту:
- Ты уже встала, лапка? А что ела? А что идет по телику? Ты уже выпила, лапка? А не рано?
В Ордынском тупике у станции метро "Третьяковская" Алмаз арендовал старый двухэтажный особняк. Охрана в свое время отговаривала Дусю от этого дома, потому что стоял он, зажатый брандмауэрами других старых зданий, в тесном зеленом дворике, похожем на мышеловку. Со стен соседних домов особняк можно было забросать гранатами и расстрелять хоть из миномета. Но Дуся был непреклонен. В ремонт особняка он вложил несуразную сумму - на такие деньги можно было построить два новых. При всей жестокости и бессердечии старого воровского авторитета Дуся был сентиментален когда-то особняк принадлежал деду Алмаза, купцу Разуваеву, державшему неподалеку, в Овчинных слободах, большие кожевенные склады. Алмаз надеялся воскресить династию. В холле на первом этаже особняка висел выкупленный из запасников Музея истории и реконструкции Москвы писанный маслом портрет деда - полтора метра на два. Вылитый Дуся Алмаз - только в сюртуке и с бородой от глаз по шестую пуговицу.
В этот вечер он встречался у себя в Ордынском с депутатом Верховного Совета, которому обеспечивал избирательную кампанию. Депутат заверил Дусю, что в недрах российского парламента благосклонно отнеслись к затее Алмаза организовать фонд поддержки новой фракции, которую представлял депутат. В благодарность он познакомил Дусю с высокопоставленным чиновником из Министерства внешнеэкономических связей. Встречей Дуся остался очень доволен. Провожая гостей, он подмигнул деду на стене: не чаял небось Кузьма Пантелеевич, что внучок с заграницей сношаться начнет?
Все вместе вышли на бетонированную площадку перед крыльцом, освещенную стилизованными фонарями - как на Пушкинской. Рядом с субтильными гостями, сушеными чиновными задницами, Дуся походил на быка, обряженного в белый костюм с красным галстуком. Только кольца в носу не хватало. Благодаря отменному здоровью, унаследованному от предков, Дуся и выжил в лагерях строгого режима.
Еще раз поручкались. Охранники распахнули кованые воротца, и чиновник МВЭС первым умчался в светлую московскую ночь. Затем Дуся расцеловался с депутатом, сунул в нагрудный карман конвертик - ни в чем себе не отказывай, власть народная...
- Что вы, честное слово... - промямлил депутат, ухватившись за карман.
- Кто меня любит - и я того люблю, а кто меня не любит, того я не уважаю, - сказал Дуся, почти дословно повторив сентенцию маменьки Головлевой.
Уехал депутат. Теперь во дворе остался "Мерседес" Алмаза.
- Я тут подумал... - повернулся Дуся к начальнику охраны.
Но о чем он подумал, навсегда осталось тайной природы. Дусин "Мерседес" словно подпрыгнул от взрыва. Посыпались стекла в особняке. В темноте двора заметалось эхо. Сорванной и покореженной дверкой "Мерседеса" Дусе буквально разрубило грудную клетку и подбородок.
Двое в сером не спеша спустились по лестнице с крыльца соседнего дома и очутились на Большой Ордынке. Вскоре они затерялись в редкой толпе на платформе "Третьяковская". Поехали в разных вагонах. Один вышел на станции "Китай-город", другой - на "Тургеневской".
Акопов тем временем скучал в своей "Волге" неподалеку от станции метро "Алексеевская". Наискосок через дорогу светилась белая неоновая птичка над входом в кафе "Ласточка". Вечер сгущался, машин на дороге становилось все меньше. Светофоры равнодушно подмигивали старым деревьям вдоль тротуаров. Около одиннадцати часов из кафе наконец вышел парень в светлой, издали заметной ветровке. Он закурил, снял ветровку и перебросил через плечо. И, не оглядываясь, потопал по направлению к Новоалексеевской улице.
Значит, пора. Акопов развернулся, въехал в старый глухой двор, густо заросший тополями. В редких окнах хрущевской пятиэтажки гасли блики телевизоров - старики ложились спать. Акопов снял багажную сетку, сработанную умельцами гаража Управления, и понес ее вдоль бетонного забора.
У мусорных баков он протиснулся в пролом и очутился перед глухой стеной кафе "Ласточка". Высоко над землей, под плоской кровлей, светилось продолговатое оконце. Акопов разложил стремянку и заглянул в пыльное, давно не мытое стекло с прилипшими ошметками грязного тополиного пуха.
Федя Монастырский - румяный увалень в белой сорочке с закатанными рукавами, с расшитым полотенцем на шее - только еще приступал к трапезе. Непроизвольно облизывая красные вывернутые губы, он обстоятельно объяснял что-то учтивому малому в фиолетовой жилетке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88
Они и не были натасканы на поиски следов, эти здоровые, накачанные ребята, которые всю жизнь учились толкать штангу, бить по мячу, ломать чужие руки и стрелять. Стрелять было не в кого - вот что обидно.
Два рыболова с зачехленными удочками и рюкзаками выбрались из высокой придорожной травы на шоссе, оставляя за спиной покрытую туманом лощину с ручьем. Через минуту рядом затормозила серая "Волга". Рыболовы забрались в машину.
- Хорошо клевало? - спросил сидящий за рулем Акопов.
- Нормально, - отозвался один из рыболовов. - По расписанию.
Дальше ехали молча. Все, что нужно, давно обговорили.
Вскоре они остановились перед станцией Красково. Рыболовы, бросив удочки в машине, пошли к электричке, завывавшей на подступах к станции.
А "Волга" покатила к Рязанскому шоссе. Перед поселком Пехорка Акопов притормозил, спрятал чехлы в тайник под задним сиденьем и нажал неприметный рычажок под приборной панелью. Щелкнули пружины, повернули на один оборот трехгранные призмы с номерными знаками. "Волга" поменяла областную "прописку" на московскую городскую.
На час задержался в гараже Управления. Ребята все поняли с полуслова. Из металлического прута сварили багажную решетку на крышу "Волги".
Единственное отличие от обычных автомобильных авосек заключалось в том, что решетка в считанные секунды снималась, отщелкиваясь с помощью храповичков, и раскладывалась как лестница-стремянка.
Дуся Алмаз жил в новом доме, выстроенном на дачном участке у поселка Донино Горьковской дороги. Незадолго до новоселья он наконец женился - на красивой и разбитной барменше из "Метрополя". Поскольку разница в возрасте у молодоженов составляла почти тридцать лет, Дуся тихо и страстно ревновал супружницу ко всем окружавшим ее мужчинам. Он запретил ей работать и спрятал в глухое Донино, в золоченую клетку - подальше от столичных соблазнов. Звонил жене в любую свободную минуту:
- Ты уже встала, лапка? А что ела? А что идет по телику? Ты уже выпила, лапка? А не рано?
В Ордынском тупике у станции метро "Третьяковская" Алмаз арендовал старый двухэтажный особняк. Охрана в свое время отговаривала Дусю от этого дома, потому что стоял он, зажатый брандмауэрами других старых зданий, в тесном зеленом дворике, похожем на мышеловку. Со стен соседних домов особняк можно было забросать гранатами и расстрелять хоть из миномета. Но Дуся был непреклонен. В ремонт особняка он вложил несуразную сумму - на такие деньги можно было построить два новых. При всей жестокости и бессердечии старого воровского авторитета Дуся был сентиментален когда-то особняк принадлежал деду Алмаза, купцу Разуваеву, державшему неподалеку, в Овчинных слободах, большие кожевенные склады. Алмаз надеялся воскресить династию. В холле на первом этаже особняка висел выкупленный из запасников Музея истории и реконструкции Москвы писанный маслом портрет деда - полтора метра на два. Вылитый Дуся Алмаз - только в сюртуке и с бородой от глаз по шестую пуговицу.
В этот вечер он встречался у себя в Ордынском с депутатом Верховного Совета, которому обеспечивал избирательную кампанию. Депутат заверил Дусю, что в недрах российского парламента благосклонно отнеслись к затее Алмаза организовать фонд поддержки новой фракции, которую представлял депутат. В благодарность он познакомил Дусю с высокопоставленным чиновником из Министерства внешнеэкономических связей. Встречей Дуся остался очень доволен. Провожая гостей, он подмигнул деду на стене: не чаял небось Кузьма Пантелеевич, что внучок с заграницей сношаться начнет?
Все вместе вышли на бетонированную площадку перед крыльцом, освещенную стилизованными фонарями - как на Пушкинской. Рядом с субтильными гостями, сушеными чиновными задницами, Дуся походил на быка, обряженного в белый костюм с красным галстуком. Только кольца в носу не хватало. Благодаря отменному здоровью, унаследованному от предков, Дуся и выжил в лагерях строгого режима.
Еще раз поручкались. Охранники распахнули кованые воротца, и чиновник МВЭС первым умчался в светлую московскую ночь. Затем Дуся расцеловался с депутатом, сунул в нагрудный карман конвертик - ни в чем себе не отказывай, власть народная...
- Что вы, честное слово... - промямлил депутат, ухватившись за карман.
- Кто меня любит - и я того люблю, а кто меня не любит, того я не уважаю, - сказал Дуся, почти дословно повторив сентенцию маменьки Головлевой.
Уехал депутат. Теперь во дворе остался "Мерседес" Алмаза.
- Я тут подумал... - повернулся Дуся к начальнику охраны.
Но о чем он подумал, навсегда осталось тайной природы. Дусин "Мерседес" словно подпрыгнул от взрыва. Посыпались стекла в особняке. В темноте двора заметалось эхо. Сорванной и покореженной дверкой "Мерседеса" Дусе буквально разрубило грудную клетку и подбородок.
Двое в сером не спеша спустились по лестнице с крыльца соседнего дома и очутились на Большой Ордынке. Вскоре они затерялись в редкой толпе на платформе "Третьяковская". Поехали в разных вагонах. Один вышел на станции "Китай-город", другой - на "Тургеневской".
Акопов тем временем скучал в своей "Волге" неподалеку от станции метро "Алексеевская". Наискосок через дорогу светилась белая неоновая птичка над входом в кафе "Ласточка". Вечер сгущался, машин на дороге становилось все меньше. Светофоры равнодушно подмигивали старым деревьям вдоль тротуаров. Около одиннадцати часов из кафе наконец вышел парень в светлой, издали заметной ветровке. Он закурил, снял ветровку и перебросил через плечо. И, не оглядываясь, потопал по направлению к Новоалексеевской улице.
Значит, пора. Акопов развернулся, въехал в старый глухой двор, густо заросший тополями. В редких окнах хрущевской пятиэтажки гасли блики телевизоров - старики ложились спать. Акопов снял багажную сетку, сработанную умельцами гаража Управления, и понес ее вдоль бетонного забора.
У мусорных баков он протиснулся в пролом и очутился перед глухой стеной кафе "Ласточка". Высоко над землей, под плоской кровлей, светилось продолговатое оконце. Акопов разложил стремянку и заглянул в пыльное, давно не мытое стекло с прилипшими ошметками грязного тополиного пуха.
Федя Монастырский - румяный увалень в белой сорочке с закатанными рукавами, с расшитым полотенцем на шее - только еще приступал к трапезе. Непроизвольно облизывая красные вывернутые губы, он обстоятельно объяснял что-то учтивому малому в фиолетовой жилетке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88