И очень сильно.
— Вы с ума сошли!
— Я — вроде тоже женщина. Все мы немножко сумасшедшие. И несколько чрезмерно гордимся своими достоинствами.
Зазвонил телефон.
И Эприл, и Мейсон оцепенели. Затем он, как робот, сделал три или четыре шага к столику и поднял трубку:
— Да?
Он услышал знакомый голос, хрипловатый от алкоголя:
— Мейсон? Это Макс Уолтер.
— Сейчас я не могу разговаривать, Макс. Я…
— Я слышал новость по радио. Боже мой, Мейсон! Я не могу помочь тебе… но послушай меня. Делай все, что они тебе скажут. Понял?
— Да.
— Я тебя предупреждал. Я говорил тебе… о той бочке с цементом!
— Повесь трубку, Макс. Я не могу занимать линию.
— Ага. Если я могу тебе как-то помочь… если ты хочешь с кем-то поговорить… даже с Маджентой… может, я смогу это организовать.
— Спасибо, Макс. Пока.
Он положил трубку и вдруг с силой грохнул кулаком по столу.
— «Делай все, что тебе скажут!» Это все талдычат. Преступники могут довести человека до смертоубийства! Они могут похитить детей, а нам остается лишь молчать и ничего не делать — кроме того, что они нам скажут! Да что это за мир, черт возьми?
Повернувшись, он пошел в темную комнату, снова повернулся и остановился, глядя на Эприл.
— Маленький мирок, состоящий не больше чем из двадцати кварталов к северу и к югу и из трех — к западу и к востоку. Мир, где правит Рокки. Говорят, ты и вздохнуть не можешь без его одобрения. И убить не можешь без его одобрения. И не можешь похитить детей без его одобрения. Что мне делать, Эприл? Просто сидеть и говорить «Да, сэр» и «Нет, сэр»?
— Думаю, что да, — тихо сказала Эприл. — Думаю, именно так вы и должны себя вести, пока дети не вернутся к Лауре.
У него вырвался сдавленный выдох, как из спущенного баллона.
— Конечно, вы правы. — Он прижал пальцы к векам закрытых глаз. Затем медленно опустил руки. — Я глубоко благодарен за ваш визит. Я не имел никакого права просить вас оставаться и слушать мои бредни. — Мейсон сделал шаг к столу и взял ее сумочку. — Спасибо. Большое спасибо.
— Вы хотите, чтобы я ушла? — Она продолжала сидеть в кресле.
— Нет, конечно же я не хочу, чтобы вы уходили! — заорал он. — Я себя чувствую беспомощным ребенком! Я хочу, чтобы меня кто-то держал за руку. Но вы сейчас рискуете приобрести сомнительную известность. Вы не можете так рисковать. Вы не можете…
Она прервала его:
— Знаете что, Траск? Пять лет я не имела отношения хоть к слабому подобию реальной жизни. В кино я не могла взять мужчину за руку без того, чтобы об этом тут же не было упомянуто в колонке светских сплетен. Я не могла иметь тех друзей, которые не нравились студии. Я не могла носить ту одежду, которая не нравилась студии. Я даже не могла высказывать мысли, предварительно не одобренные студией. И внезапно выяснилось, что во всем этом благословенном мире нет никого, кто хоть что-то по-настоящему значил для меня. И что я за это получила? — Она засмеялась. — Какие-то паршивые баксы! И вот в «Уолдорфе» вы мне на золотом блюде выложили вашу историю. Это настоящая беда, настоящая необходимость в помощи, Траск! И я подумала про себя: пять лет я стояла спиной к настоящей жизни — и все для того, чтобы стать величиной. И я сказала себе — к чертям собачьим! Вы хотите, чтобы я держала вас за руку, — и я тоже хочу держать вас за руку. Я хочу снова чувствовать себя женщиной, а не манекеном в витрине.
— Эприл!..
— Похоже, я слишком хорошо сжилась со своими ролями. — Она снова засмеялась. — Не верю даже своим собственным словам. Но все же думаю, Траск, что теперь все по-настоящему.
Встав, актриса пересекла комнату, подошла к Мейсону и взяла его за руку:
— Ты хотел держать меня за руку — так держи. Ты хотел поплакать — плачь. Если хочешь рассказывать пошлые анекдоты, или болтать о своей любовной жизни, или выплакать свои беды — валяй!
Какое-то мгновение он смотрел на нее и отвернулся, чтобы скрыть нежданные слезы.
— Да благословит тебя Бог, — пробормотал он.
— Чтобы стало легче, надо чем-то заняться, — небрежно сказала Эприл. — Тебе надо поесть. Бог знает сколько нам придется ждать их звонка. Тебе надо отдохнуть. А то ты прямо не в себе, друг мой. Так что ложись на диван. А я что-нибудь сооружу на кухне. Если можешь уснуть, поспи — и помни, что я здесь, и, если телефон зазвонит, я тебя тут же подниму. Когда придет время действовать, ты должен быть в форме, Траск. А теперь слушайся маму!
3
Открыв глаза на диване в гостиной, Мейсон резко, как от толчка, сел. Муггси, свернувшийся у него в ногах, выразил недовольство этим неожиданным движением. Он собирался спать еще долго и сладко, поскольку сквозь окно пробивались жаркие душные лучи утреннего солнца. Мейсон повернул голову. О наступившем утре свидетельствовали остатки яичницы и кофе на столе.
Свесив с дивана ноги, он сел, моргая. Затем увидел, как она возвращается из сада. Эприл выглядела живой и свежей, словно поспала несколько часов. Из кухни до него донесся запах свежезаваренного кофе.
Улыбаясь ему, она влетела в комнату:
— Я не хотела убирать отсюда тарелки. Боялась разбудить тебя. — Эприл стала собирать посуду.
— Телефон? — спросил он.
— Ничего. Ни звука.
Когда Муггси выбрался в сад встречать день, Мейсон посмотрел на часы. Двадцать минут восьмого. Через пять минут Си-би-эс запустит в эфир местные новости. Подойдя к приемнику, он включил его. Подходил к концу первый длинный кусок шоу Джека Стерлинга. Звучали последние ноты соло на тромбоне Тайри Гленна и мягкого урчания басовых нот пианино.
И вот пошел текст — о конференции мэров по вопросам бюджета, о задержке движения на железной дороге в Нью-Хейвене, об угрозе забастовки транспортных рабочих, если сорвутся переговоры о новом контракте. Профсоюзный лидер, как обычно, громыхал воинственными намеками. И наконец…
— Пока не поступало новостей о похищении двух маленьких детей покойного полицейского Джерри Трасковера. Два мальчика, Майкл и Дэвид, вчера днем были увезены из дома своих дедушки и бабушки в Поулинге, Нью-Йорк. Трасковер был тем самым полицейским, который ранним утром в среду потерял самообладание на станции подземки «Таймс-сквер», застрелил четырех человек и сам был застрелен при попытке к бегству. До сих пор миссис Трасковер ничего не слышала о похитителях ее двух маленьких сыновей. Полиция и окружная прокуратура действуют очень осторожно в надежде, что будут выдвинуты какие-то требования, а ФБР, собирающее свидетельства по этому делу, не исключает, что дети переправлены за границу штата. Те, кто в среду утром пали жертвой кровавой бойни Трасковера, известны своими связями с уголовным миром. Существуют опасения, что это похищение — месть, к которой прибегли друзья кого-то из убитых.
Мейсон выключил радио. Набрав номер оператора, он объяснил, что ждет важный звонок, который все никак не поступает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
— Вы с ума сошли!
— Я — вроде тоже женщина. Все мы немножко сумасшедшие. И несколько чрезмерно гордимся своими достоинствами.
Зазвонил телефон.
И Эприл, и Мейсон оцепенели. Затем он, как робот, сделал три или четыре шага к столику и поднял трубку:
— Да?
Он услышал знакомый голос, хрипловатый от алкоголя:
— Мейсон? Это Макс Уолтер.
— Сейчас я не могу разговаривать, Макс. Я…
— Я слышал новость по радио. Боже мой, Мейсон! Я не могу помочь тебе… но послушай меня. Делай все, что они тебе скажут. Понял?
— Да.
— Я тебя предупреждал. Я говорил тебе… о той бочке с цементом!
— Повесь трубку, Макс. Я не могу занимать линию.
— Ага. Если я могу тебе как-то помочь… если ты хочешь с кем-то поговорить… даже с Маджентой… может, я смогу это организовать.
— Спасибо, Макс. Пока.
Он положил трубку и вдруг с силой грохнул кулаком по столу.
— «Делай все, что тебе скажут!» Это все талдычат. Преступники могут довести человека до смертоубийства! Они могут похитить детей, а нам остается лишь молчать и ничего не делать — кроме того, что они нам скажут! Да что это за мир, черт возьми?
Повернувшись, он пошел в темную комнату, снова повернулся и остановился, глядя на Эприл.
— Маленький мирок, состоящий не больше чем из двадцати кварталов к северу и к югу и из трех — к западу и к востоку. Мир, где правит Рокки. Говорят, ты и вздохнуть не можешь без его одобрения. И убить не можешь без его одобрения. И не можешь похитить детей без его одобрения. Что мне делать, Эприл? Просто сидеть и говорить «Да, сэр» и «Нет, сэр»?
— Думаю, что да, — тихо сказала Эприл. — Думаю, именно так вы и должны себя вести, пока дети не вернутся к Лауре.
У него вырвался сдавленный выдох, как из спущенного баллона.
— Конечно, вы правы. — Он прижал пальцы к векам закрытых глаз. Затем медленно опустил руки. — Я глубоко благодарен за ваш визит. Я не имел никакого права просить вас оставаться и слушать мои бредни. — Мейсон сделал шаг к столу и взял ее сумочку. — Спасибо. Большое спасибо.
— Вы хотите, чтобы я ушла? — Она продолжала сидеть в кресле.
— Нет, конечно же я не хочу, чтобы вы уходили! — заорал он. — Я себя чувствую беспомощным ребенком! Я хочу, чтобы меня кто-то держал за руку. Но вы сейчас рискуете приобрести сомнительную известность. Вы не можете так рисковать. Вы не можете…
Она прервала его:
— Знаете что, Траск? Пять лет я не имела отношения хоть к слабому подобию реальной жизни. В кино я не могла взять мужчину за руку без того, чтобы об этом тут же не было упомянуто в колонке светских сплетен. Я не могла иметь тех друзей, которые не нравились студии. Я не могла носить ту одежду, которая не нравилась студии. Я даже не могла высказывать мысли, предварительно не одобренные студией. И внезапно выяснилось, что во всем этом благословенном мире нет никого, кто хоть что-то по-настоящему значил для меня. И что я за это получила? — Она засмеялась. — Какие-то паршивые баксы! И вот в «Уолдорфе» вы мне на золотом блюде выложили вашу историю. Это настоящая беда, настоящая необходимость в помощи, Траск! И я подумала про себя: пять лет я стояла спиной к настоящей жизни — и все для того, чтобы стать величиной. И я сказала себе — к чертям собачьим! Вы хотите, чтобы я держала вас за руку, — и я тоже хочу держать вас за руку. Я хочу снова чувствовать себя женщиной, а не манекеном в витрине.
— Эприл!..
— Похоже, я слишком хорошо сжилась со своими ролями. — Она снова засмеялась. — Не верю даже своим собственным словам. Но все же думаю, Траск, что теперь все по-настоящему.
Встав, актриса пересекла комнату, подошла к Мейсону и взяла его за руку:
— Ты хотел держать меня за руку — так держи. Ты хотел поплакать — плачь. Если хочешь рассказывать пошлые анекдоты, или болтать о своей любовной жизни, или выплакать свои беды — валяй!
Какое-то мгновение он смотрел на нее и отвернулся, чтобы скрыть нежданные слезы.
— Да благословит тебя Бог, — пробормотал он.
— Чтобы стало легче, надо чем-то заняться, — небрежно сказала Эприл. — Тебе надо поесть. Бог знает сколько нам придется ждать их звонка. Тебе надо отдохнуть. А то ты прямо не в себе, друг мой. Так что ложись на диван. А я что-нибудь сооружу на кухне. Если можешь уснуть, поспи — и помни, что я здесь, и, если телефон зазвонит, я тебя тут же подниму. Когда придет время действовать, ты должен быть в форме, Траск. А теперь слушайся маму!
3
Открыв глаза на диване в гостиной, Мейсон резко, как от толчка, сел. Муггси, свернувшийся у него в ногах, выразил недовольство этим неожиданным движением. Он собирался спать еще долго и сладко, поскольку сквозь окно пробивались жаркие душные лучи утреннего солнца. Мейсон повернул голову. О наступившем утре свидетельствовали остатки яичницы и кофе на столе.
Свесив с дивана ноги, он сел, моргая. Затем увидел, как она возвращается из сада. Эприл выглядела живой и свежей, словно поспала несколько часов. Из кухни до него донесся запах свежезаваренного кофе.
Улыбаясь ему, она влетела в комнату:
— Я не хотела убирать отсюда тарелки. Боялась разбудить тебя. — Эприл стала собирать посуду.
— Телефон? — спросил он.
— Ничего. Ни звука.
Когда Муггси выбрался в сад встречать день, Мейсон посмотрел на часы. Двадцать минут восьмого. Через пять минут Си-би-эс запустит в эфир местные новости. Подойдя к приемнику, он включил его. Подходил к концу первый длинный кусок шоу Джека Стерлинга. Звучали последние ноты соло на тромбоне Тайри Гленна и мягкого урчания басовых нот пианино.
И вот пошел текст — о конференции мэров по вопросам бюджета, о задержке движения на железной дороге в Нью-Хейвене, об угрозе забастовки транспортных рабочих, если сорвутся переговоры о новом контракте. Профсоюзный лидер, как обычно, громыхал воинственными намеками. И наконец…
— Пока не поступало новостей о похищении двух маленьких детей покойного полицейского Джерри Трасковера. Два мальчика, Майкл и Дэвид, вчера днем были увезены из дома своих дедушки и бабушки в Поулинге, Нью-Йорк. Трасковер был тем самым полицейским, который ранним утром в среду потерял самообладание на станции подземки «Таймс-сквер», застрелил четырех человек и сам был застрелен при попытке к бегству. До сих пор миссис Трасковер ничего не слышала о похитителях ее двух маленьких сыновей. Полиция и окружная прокуратура действуют очень осторожно в надежде, что будут выдвинуты какие-то требования, а ФБР, собирающее свидетельства по этому делу, не исключает, что дети переправлены за границу штата. Те, кто в среду утром пали жертвой кровавой бойни Трасковера, известны своими связями с уголовным миром. Существуют опасения, что это похищение — месть, к которой прибегли друзья кого-то из убитых.
Мейсон выключил радио. Набрав номер оператора, он объяснил, что ждет важный звонок, который все никак не поступает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49