Было в нем что-то открытое, вызывающее доверие. Я долго искал определение, какой же он. И нашел: надежный, настоящий. Еще он какой-то деятельный, даже когда сидит и молчит. К нему невозможно относиться безразлично или несерьезно. Мне хотелось поговорить с ним по-настоящему, по-мужски - о жизни, об отце с матерью, о любви, обо всем. Хорошо бы стать с ним на лыжи и уйти с этой дачи.
Гусев вынул из внутреннего кармана блокнот, вырвал листок и записал телефон.
- Мне пора, - сказал он и вдруг предложил: - Хочешь, вместе поедем? Как раз поспеем к первой электричке и в девять будем дома.
- Я не могу сейчас, так просто, без причины. - Я оправдывался, словно был виноват перед ним. Просто я размазня.
- Понимаю. - Он встал. - Да, а кому ты хотел подарить свою картинку?
- Мишке Капусову, - соврал я. Не знаю, поверил он мне или нет.
Гусев ушел в комнату и тут же появился, уже в полушубке. Сказал:
- Прощай, брат.
Я хотел проводить его, но меня опередила Тонина.
Она выбежала на улицу в своем длинном платье. По звуку я понял, Гусев вытащил из снега воткнутые лыжи, палки и возится с креплениями. И я подумал:
вдруг она не вернется сюда больше, уйдет за этим человеком в своем воздушном платье и легких туфельках прямо по снегу? Я бы на ее месте так и сделал.
Я ее благословил и тут же испугался, будто увидел, как она идет в наброшенном полушубке и он рядом, круглоголовый мужчина-мальчишка. Но она вернулась. Ни она, ни я не ушли за Гусевым.
В топке цвели огненные цветы и порхали огненные бабочки, а в поддувало валились огненные звезды и долго и затаенно мерцали из золы.
Тонина села рядом - какая-то сникшая, даже плечи у нее горестно опустились. Когда Гусев вставал, он сдвинул чурбан, и Тонина оказалась совсем близко от меня. Сидеть ей было неудобно, и она положила руку на мое плечо.
Меня куда-то понесло, кружилась голова от выпитого вина, жара печки и оттого, что Тонина сидела бок о бок со мной. В комнате все играла музыка, прекрасная и печальная, из какого-то кинофильма. И я неожиданно для себя сказал:
- Я вас очень люблю.
Сказал и опешил. Это было не объяснение в любви, я будто сообщал ей само собой разумеющееся, чтобы утешить ее немного. Она тихо ответила:
- Спасибо, мальчик. Я знаю.
Что она знает?! Что она знает обо мне? Зачем она вернулась? Я чувствовал горький запах ее духов. Зачем она положила мне на плечо руку? Я же не каменный.
Я ради нее маму бросил.
Я смотрел на пляшущий огонь, все события этого дня навалились на меня разом. И я позорно заплакал.
Тонина перепугалась, стала гладить по голове и уговаривать:
- Ничего, ничего, все пройдет. Все будет хорошо.
Ну перестань. Кто-нибудь зайдет и увидит, что ты плачешь.
Я неловко встал и, не оглядываясь, вышел на крыльцо. Под ложечкой тоскливо посасывало. Я давно заметил, что у меня все чувства с желудком связаны.
И страх, и любовь, и грусть. Я понял наконец-то, что Тонина никакой не идеал, она просто человек, уязвимый, как все. Она, конечно, ходит в магазины, как моя мама, и готовит обеды для своего мужа. И сейчас ей очень плохо.
27
Утром все сделали вид, что ничего не произошло.
Воды не было. Мылись снегом и зубы чистили снегом.
Все вокруг казалось другим, будто я впервые видел это место. Справа пустые домики базы, слева - снежное поле. Небо в маленьких пестрых перышках облаков, как спинка курочки-рябы.
После завтрака все собирались идти на лыжах, а я - домой. Тонина меня догнала и, замявшись, говорит:
- Володя, забудь, пожалуйста, про вчерашнее.
Я смотрел на нее прямо, не скрываясь. Она боялась, что я в школе могу сболтнуть лишнее. Попросила бы Мишку, он бы прямо сказал: "Володя, не трепись о вчерашнем". Не доверяет Мишке.
- Вы могли бы меня не предупреждать.
Она подошла ко мне совсем близко и стоит.
- Не обижайся, мой душевный человечек. Я тебя поняла.
Что поняла? Она же меня не знает.
- Ну, я пойду, - что было сил оттолкнулся палками, чтобы сразу взять разгон. И покатил.
Кого я любил? Не себя ли? Я интересовался только собой и своими чувствами. А может, это у меня возрастная потребность в любви к чему-то красивому, блестящему, яркому?
Я уже сам себя не понимал. Гармония - это когда человек имеет возможность судить обо всем ясно и правильно. У меня этой гармонии нет.
28
Первое января.
Высунув язык, мчусь домой. Я люблю только свою мать, такую, как она есть: не очень красивую, не современную, не модную, не рассуждающую про Фолкнера и Гогена.
Прихожу виноватый, ищу слова. Мать какая-то невеселая. Мнется, мнется, наконец говорит:
- Ты не ругайся, пожалуйста, я дверью хлопнула, упала твоя картинка с церковью и помялась.
Протягивает мне испорченную пластину. А я заливаюсь великодушием:
- Ничего страшного. Пусть все наши несчастья этим и кончатся.
Она повеселела. Я осторожно спрашиваю, что она вчера делала, и вдруг замечаю на столе открытую общую тетрадь. Это мой дневник. Я столбенею на месте.
- Что это? - спрашиваю.
Она молчит, внимательно смотрит. Она прочла.
- Ты читала это? - Я готов расплакаться.
- Нет, не читала. Она здесь лежала. Я думала, нужная. - Показывает на стопку книг. - Я пыль вытирала...
Что она несет?
- Зачем ты рылась в моих книгах?
- Я ничего не читала.
- Как тебе не стыдно! - Я начинаю орать. - Я дома не могу хранить вещи! Шпионишь за мной!
Ненавижу!
Я с воплями несусь в ванну и запираюсь на крючок. Она все прочла, в этом я уверен.
- Это еще хуже, чем чужие письма вскрывать! - кричу из-за двери.
Она этого не понимает. Как жить с такой? Отец прав, какой из нее друг? Отец знал, что делал. Только в историю кретинскую попал со своим отцовством. Может, он никому и не говорит, что вот уже шестнадцать лет у него есть сын. Как же он может меня по-настоящему любить, если ее не любит? А я ее сын, шпионкин.
29
Первое февраля.
Отец мне выдал деньги. Кончу школу и Денег у него не буду брать. Скажу ему, что со стипендией моей покончено. Придумал на Восьмое марта матери подарок из этих денег купить и сказать, будто отец послал. Как мне раньше это в голову не приходило? Невинный обман, а ей приятно. Прихватил с собой Надьку Савину, и после уроков пошли выбирать. Часа три ходили. Купили кофту. Матери должен пойти кофейный цвет.
Когда домой шли, Гусева встретили. У него хорошая улыбка, рот до ушей. Симпатяга.
- Здорово, - говорит, - художник. Что же не звонишь? Раздумал работать?
Я и сам расплываюсь от удовольствия и смущения.
- Нет, не раздумал, телефон потерял. Потом каникулы, потом хотел у Мишки Капусова выспросить, как до вас добраться, вот и прособирался.
Он снова записывает мне телефон.
- Гуляете? - спрашивает.
- Маме подарок покупали.
- А я здесь недалеко работаю. Видишь дом с башенкой? На втором этаже. Приходи на следующей неделе. И барышню свою приводи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25