354 - спрашивает наследник.
- Нет, ваше высочество, моя двоюродная сестра читала, а мне эту книгу читать не дает, говорит - еще маленький. А вы "Про Гошу Долгие Руки" читали?
- Да, конечно.
Потом наследник говорит:
- Давайте будем на "ты".
- Хорошо, ваше высочество. Разрешите, я поведу вашего коня?
- Не "разрешите", а "разреши"...
- Так точно. Разреши, Алеша, я поведу твоего коня.
- Пожалуйста.
Он передает мне повод... Я беру повод, и тотчас все вокруг становится черным. Или я заснул, или вдруг луна зашла за дранковую крышу соседнего сарая.
Эти мои вечерние мечтания о дружбе с наследником растянулись надолго. В детстве я всегда, перед тем как уснуть, мечтал о чем-нибудь. Устраиваешься поудобнее, поуютнее, укрываешься по самый нос одеялом и спрашиваешь себя: о чем бы? Сюжетов было много. Некоторые длинные, на тысячу и одну ночь. Другие покороче. Сюжета с наследником мне хватило месяца на полтора-два.
В этих ночных мечтаниях-видениях мы с наследником уже давно подружились. Почти каждый день он приглашает меня к себе во дворец, на Собственную дачу, и мы играем с ним - или в его детской, или в саду, под открытым небом среди опьяняюще пахнущих кустов жасмина и шиповника. Играем, например, в войну с турками. Он, конечно, царь. Я - его главный генерал. Потом играем в Робинзона Крузо. Наследник - Робинзон, я - Пятница. Потом - в индейцев. Наследник - вождь племени, я - бледнолицый брат... Потом он предлагает, чтобы я был вождь, а он пленник...
Потом мы лежим в траве и по очереди читаем вслух "Княжну Джаваху".
А днем, при солнечном свете, все было совсем по-другому. Днем, наяву, мне приходилось играть не с наследником-цесаревичем, а с простыми мальчиками - с сыновьями дачников или с детьми наших хозяев, немцев-колонистов. Играли мы и в Робинзона, и в индейцев, и в войну с турками или японцами. Но разве можно было сравнить эти дневные игры с теми ночными, о которых мне мечталось в темноте или при свете луны?!
А дома у нас тем временем произошли перемены - ушла няня, на смену ей пришла бонна, прибалтийская немка Эрна Федоровна. Подробностей я не знаю, утверждать ничего не могу, но думаю, что мысль пригласить в качестве воспитательницы особу немецкой национальности принадлежала нашему папе и что сделал он это отчасти в пику своему черносотенному отчиму, дедушке Аркадию. Правда, эта Эрна Федоровна, или "фрейлинка", как мы ее называли, была немка не самого первого сорта. Она учила нас говорить "ейн, цвей, дрей", а не "айн, цвай, драй", как говорят настоящие немцы. Но отец наш языками не владел, так что смутить его такие пустяки не могли. А нравилось ему в этой краснолицей и длинноносой женщине, по-видимому, то, что у нее была "система", совпадавшая с его взглядами на воспитание. Она считала, например, что летом все дети, независимо от материального достатка их родителей, должны ходить босиком. Маме и папе это понравилось. Бабушке тоже. Только дедушка Аркадий, который вряд ли в свои детские годы когда-нибудь в будние дни носил какую-нибудь обувь, - этот наш разбогатевший, обуржуазившийся дедушка был шокирован, ему претила одни мысль о том, что его внуки - хоть и не родные, а все-таки внуки - бегают босиком, как какие-нибудь уличные мальчишки или деревенские подпаски. К нашей общей радости, решающего голоса в этом споре дедушка Аркадий не имел, и вот нам позволено было уподобиться деревенским подпаскам и бегать босыми. Уподобились подпаскам не только мы с Васей и Лялей, но и наша великовозрастная, длинноногая кузина Ира, жившая этим летом в той же колонии, а также некоторые соседские мальчики и девочки.
Сколько новых неизведанных наслаждений испытали мы, освободив наши ноги от чулок, парусиновых туфель и скороходовских сандалий! Мы узнали, как нежно, даже ласково мягка белая дорожная пыль. Как приятно покалывает ноги, если бегаешь босиком по только что скошенной лужайке. Или как чудесно хлюпает под босыми ногами вода на узкой, заросшей тростником и рогозом заболоченной тропинке, ведущей к морю. Иногда и сама Эрна Федоровна снимала где-нибудь за кустом свои плоскостопные туфли и нитяные чулки и босиком шествовала впереди нас, как утка или гусыня впереди своего выводка...
Эрна Федоровна не только учила нас говорить "ейн, цвей, дрей". В дождливые дни мы сидели вокруг нее на верхнем закрытом балконе и занимались вырезыванием и плетением. Мы плели из узких полосок разноцветной глянцевой бумаги всевозможные коврики, салфеточки, закладки, клеили корзинки и коробочки. В хорошую же погоду она устраивала для нас что-то вроде экскурсий, вытаскивая свой выводок то в Нижний, то в Английский парки. Один раз, помню, мы ездили с нею на паровичке в Мартышкино. Чаще же всего мы гуляли в том старом запущенном парке при владениях герцога Лейхтенбергского, который примыкал к Собственной даче. Всякий раз, когда мы шли туда или обратно, мы проходили мимо этой дачи. Маленький, двухэтажный, розовый с белыми пилястрами дворец был явно необитаем, на всех его узеньких высоких окнах были спущены салатного цвета складчатые, волнообразные шторы, и все-таки я всякий раз останавливался и смотрел, и сердце у меня замирало.
Все в жизни идет к концу. Медленно, очень медленно, как бывает только в очень раннем детстве, но все-таки неуклонно шло к концу и это наше дачное лето.
Девятого августа, в день моих именин, у нас собрались гости. Почетное место за столом занимала бабушка, бывшая одновременно и моей крестной матерью. За чаем она, между прочим, сказала:
- Вчера мы с Аркадием, кажется, в пятый, если не в десятый раз осматривали Собственную дачу.
- Позвольте! - сказал кто-то из гостей. - А разве это можно?
- Почему же? - пожала своими темно-синими гипюровыми плечами бабушка. В отсутствие августейших хозяев всегда можно зайти осмотреть дворец. Как и Монплезир в Новом Петергофе, и Эрмитаж, и Марли...356
Ах, как загорелся я после этих бабушкиных слов. За столом я, конечно, как хорошо воспитанный мальчик, ничего не сказал, сдержался, но в тот же вечер с жаром накинулся на Эрну Федоровну.
- Фрейлинка! - взмолился я. - Умоляю вас! Пожалуйста! Битте! Пойдемте завтра на Собственную дачу.
- Гут! - сказала мне Эрна Федоровна. - Завтра обещать я не могу, завтра, после гостей, я должна немножко помогать по хозяйству твоей мамаше. Но послезавтра, если погода будет хорошая, мы совершим этот небольшой шпацирганг.
Боже мой, с каким горячим пылом, с каким наслаждением я стал мечтать об этой послезавтрашней прогулке. Ведь подумать только - я войду в дом, где бывает, играет, обедает, пьет чай, а иногда, может быть, и остается ночевать наследник-цесаревич... мой тезка... мой друг Алеша!..
И в эту и в следующую ночь я опять долго не мог сомкнуть глаз. Опять, как на экране волшебного фонаря, проплывали передо мной заманчивые картинки.
1 2 3 4 5
- Нет, ваше высочество, моя двоюродная сестра читала, а мне эту книгу читать не дает, говорит - еще маленький. А вы "Про Гошу Долгие Руки" читали?
- Да, конечно.
Потом наследник говорит:
- Давайте будем на "ты".
- Хорошо, ваше высочество. Разрешите, я поведу вашего коня?
- Не "разрешите", а "разреши"...
- Так точно. Разреши, Алеша, я поведу твоего коня.
- Пожалуйста.
Он передает мне повод... Я беру повод, и тотчас все вокруг становится черным. Или я заснул, или вдруг луна зашла за дранковую крышу соседнего сарая.
Эти мои вечерние мечтания о дружбе с наследником растянулись надолго. В детстве я всегда, перед тем как уснуть, мечтал о чем-нибудь. Устраиваешься поудобнее, поуютнее, укрываешься по самый нос одеялом и спрашиваешь себя: о чем бы? Сюжетов было много. Некоторые длинные, на тысячу и одну ночь. Другие покороче. Сюжета с наследником мне хватило месяца на полтора-два.
В этих ночных мечтаниях-видениях мы с наследником уже давно подружились. Почти каждый день он приглашает меня к себе во дворец, на Собственную дачу, и мы играем с ним - или в его детской, или в саду, под открытым небом среди опьяняюще пахнущих кустов жасмина и шиповника. Играем, например, в войну с турками. Он, конечно, царь. Я - его главный генерал. Потом играем в Робинзона Крузо. Наследник - Робинзон, я - Пятница. Потом - в индейцев. Наследник - вождь племени, я - бледнолицый брат... Потом он предлагает, чтобы я был вождь, а он пленник...
Потом мы лежим в траве и по очереди читаем вслух "Княжну Джаваху".
А днем, при солнечном свете, все было совсем по-другому. Днем, наяву, мне приходилось играть не с наследником-цесаревичем, а с простыми мальчиками - с сыновьями дачников или с детьми наших хозяев, немцев-колонистов. Играли мы и в Робинзона, и в индейцев, и в войну с турками или японцами. Но разве можно было сравнить эти дневные игры с теми ночными, о которых мне мечталось в темноте или при свете луны?!
А дома у нас тем временем произошли перемены - ушла няня, на смену ей пришла бонна, прибалтийская немка Эрна Федоровна. Подробностей я не знаю, утверждать ничего не могу, но думаю, что мысль пригласить в качестве воспитательницы особу немецкой национальности принадлежала нашему папе и что сделал он это отчасти в пику своему черносотенному отчиму, дедушке Аркадию. Правда, эта Эрна Федоровна, или "фрейлинка", как мы ее называли, была немка не самого первого сорта. Она учила нас говорить "ейн, цвей, дрей", а не "айн, цвай, драй", как говорят настоящие немцы. Но отец наш языками не владел, так что смутить его такие пустяки не могли. А нравилось ему в этой краснолицей и длинноносой женщине, по-видимому, то, что у нее была "система", совпадавшая с его взглядами на воспитание. Она считала, например, что летом все дети, независимо от материального достатка их родителей, должны ходить босиком. Маме и папе это понравилось. Бабушке тоже. Только дедушка Аркадий, который вряд ли в свои детские годы когда-нибудь в будние дни носил какую-нибудь обувь, - этот наш разбогатевший, обуржуазившийся дедушка был шокирован, ему претила одни мысль о том, что его внуки - хоть и не родные, а все-таки внуки - бегают босиком, как какие-нибудь уличные мальчишки или деревенские подпаски. К нашей общей радости, решающего голоса в этом споре дедушка Аркадий не имел, и вот нам позволено было уподобиться деревенским подпаскам и бегать босыми. Уподобились подпаскам не только мы с Васей и Лялей, но и наша великовозрастная, длинноногая кузина Ира, жившая этим летом в той же колонии, а также некоторые соседские мальчики и девочки.
Сколько новых неизведанных наслаждений испытали мы, освободив наши ноги от чулок, парусиновых туфель и скороходовских сандалий! Мы узнали, как нежно, даже ласково мягка белая дорожная пыль. Как приятно покалывает ноги, если бегаешь босиком по только что скошенной лужайке. Или как чудесно хлюпает под босыми ногами вода на узкой, заросшей тростником и рогозом заболоченной тропинке, ведущей к морю. Иногда и сама Эрна Федоровна снимала где-нибудь за кустом свои плоскостопные туфли и нитяные чулки и босиком шествовала впереди нас, как утка или гусыня впереди своего выводка...
Эрна Федоровна не только учила нас говорить "ейн, цвей, дрей". В дождливые дни мы сидели вокруг нее на верхнем закрытом балконе и занимались вырезыванием и плетением. Мы плели из узких полосок разноцветной глянцевой бумаги всевозможные коврики, салфеточки, закладки, клеили корзинки и коробочки. В хорошую же погоду она устраивала для нас что-то вроде экскурсий, вытаскивая свой выводок то в Нижний, то в Английский парки. Один раз, помню, мы ездили с нею на паровичке в Мартышкино. Чаще же всего мы гуляли в том старом запущенном парке при владениях герцога Лейхтенбергского, который примыкал к Собственной даче. Всякий раз, когда мы шли туда или обратно, мы проходили мимо этой дачи. Маленький, двухэтажный, розовый с белыми пилястрами дворец был явно необитаем, на всех его узеньких высоких окнах были спущены салатного цвета складчатые, волнообразные шторы, и все-таки я всякий раз останавливался и смотрел, и сердце у меня замирало.
Все в жизни идет к концу. Медленно, очень медленно, как бывает только в очень раннем детстве, но все-таки неуклонно шло к концу и это наше дачное лето.
Девятого августа, в день моих именин, у нас собрались гости. Почетное место за столом занимала бабушка, бывшая одновременно и моей крестной матерью. За чаем она, между прочим, сказала:
- Вчера мы с Аркадием, кажется, в пятый, если не в десятый раз осматривали Собственную дачу.
- Позвольте! - сказал кто-то из гостей. - А разве это можно?
- Почему же? - пожала своими темно-синими гипюровыми плечами бабушка. В отсутствие августейших хозяев всегда можно зайти осмотреть дворец. Как и Монплезир в Новом Петергофе, и Эрмитаж, и Марли...356
Ах, как загорелся я после этих бабушкиных слов. За столом я, конечно, как хорошо воспитанный мальчик, ничего не сказал, сдержался, но в тот же вечер с жаром накинулся на Эрну Федоровну.
- Фрейлинка! - взмолился я. - Умоляю вас! Пожалуйста! Битте! Пойдемте завтра на Собственную дачу.
- Гут! - сказала мне Эрна Федоровна. - Завтра обещать я не могу, завтра, после гостей, я должна немножко помогать по хозяйству твоей мамаше. Но послезавтра, если погода будет хорошая, мы совершим этот небольшой шпацирганг.
Боже мой, с каким горячим пылом, с каким наслаждением я стал мечтать об этой послезавтрашней прогулке. Ведь подумать только - я войду в дом, где бывает, играет, обедает, пьет чай, а иногда, может быть, и остается ночевать наследник-цесаревич... мой тезка... мой друг Алеша!..
И в эту и в следующую ночь я опять долго не мог сомкнуть глаз. Опять, как на экране волшебного фонаря, проплывали передо мной заманчивые картинки.
1 2 3 4 5