Но Ларион Иванович решительно и резко отказался от всякой выгоды.
- Мне чужого не надо. Сам заработаю, что нужно.
Трудом своим достану, а не то чтобы что...
Он умолк, не желая раздражать попутчиков, но мысленно был против них, когда подвода тронулась дальше в путь и компаньоны его с увлечением начали высчитывать стоймость добычи.
- Все одно: если не мы, так другие возьмут, - пробовали убедить они Девяткина, но тот был верен себе и возражал:
- Пусть другие берут, коль хотят. А мне воровское претит.
VI
С Дальнего Востока тянулись воинские поезда; истомленные неудачами и поражениями, возвращались домой полуголодные мужики, подставлявшие свои лбы под пули и свои груди под штыки и сабли - неведомо почему, неведомо за что. Быть убитыми или в лучшем случае искалеченными в самом расцвете жизни требовалось от них не просто как должное и неизбежное, но как желательное, исходящее от них самих. А мужикам хотелось жить и быть здоровыми и счастливыми, а вовсе не мертвецами или уродами.
И вот в сознании того, что все ужасное и нелепое кончено, что войны больше нет, что они разъезжаются по домам живыми и пригодными к жизни, нетерпение их росло с каждым днем, а раздражение усиливалось с каждой новой задержкой. Как вдруг перед самой Москвой, на какой-то ничтожной станции Люберцы останавливают дружинники, входят в вагон к старшему офицеру и твердо заявляют от имени революции:
- Сдавайте оружие, свое и солдатское, иначе дальнейшего пропуска не дадим и паровоз отцепим.
В вагоне, а затем и во всем поезде поднимался гомон.
Всем хотелось скорее домой; секунды промедления казались часами; кричали, требовали, грозили, и офицеру волей-неволей приходилось сдаваться. Сабли, ружья, патроны, револьверы, сумки и саперные инструменты быстро сбрасывались в кучу на люберецкую землю, и обезвреженный поезд с веселыми солдатами отпускался в Москву.
Ларион Иванович, приехав к жене, только одну ночь провел спокойно. На другой же день настала тревога. И тревога была страшная: все шептали один другому, предупреждая, настораживаясь и не зная, что делать:
- Казаки приехали из Москвы на конях. За плечами ружья, в руках пики, сбоку шашки... Не жди добра!
Сергей Щукин, мрачный, но твердый, взял за руку Лариона Ивановича и сказал ему:
- Пока прощай, Ларя. Ни слова никому об этом. И сестре своей не говори. Дело серьезное. За казаками идут семеновцы - из Питера выписали - это штука неладная.
Много крови прольют. В Перове они расстреливают людей, как баранов, порют штыками неповинных. Скоро и к нам ворвутся... Приходится спасать положение и удирать с делами немедленно, пока не поздно.
- Куда же? - в страхе спросил Девяткин.
- Пока в Фаустово, а там видно будет. - Но - ни слова об этом! - поднял он указательный палец. - Ни слова! Никому!
Он ласково положил на плечи Лариона Ивановича свои огромные руки и шепнул ему на ухо:
- Спокойны будьте без меня: в доме ничего нет. Ничего там никто не найдет, так и знайте и в случае чего не робейте.
Еще тише он добавил, обдавая его щеку горячим дыханием:
- Тебе одному доверяю. Оружие наше все закопал там же... ты знаешь... на пустыре. Если не вернусь и если оно опять понадобится, то отдай им... нашим, конечно. Понимаешь?
- Понимаю.
- Прощай. Братика Федю береги. В доме ничего нет, так ты и помни. Ну, счастливо оставаться. Может, увидимся, а может, и нет.
Ни с кем более не прощаясь, Сергей Щукин накинул на себя пальто, надвинул на глаза мохнатую папаху и вышел, сказав, что идет в чайную. Девяткин глядел ему вслед. Он видел эту коренастую фигуру в мохнатой шапке, в коротком ватном пальто, в высоких сапогах, распахнувшую наотмашь левою рукою дверь в сени, и сейчас же эта дверь захлопнулась и навсегда отделила хозяина от его дома. Ни жена Девяткина, ни братик Федя не обратили внимания на все это, потому что он каждый день уходил в чайную на собрание, и только один Ларион Иванович понимал, в чем дело, но принужден был молчать, чтоб оправдать доверие.
Наутро всем стало известно, что помощник начальника станции Смирнов пропустил поезд со всеми главными зачинщиками и они прямо от Москвы стремглав промчались в Фаустово под обстрелом из пулеметов войсковых частей.
Машинист Ухтомский сам управлял паром и развивал такую скорость в самых опасных местах, что давление дово"
дил до пределов взрыва котла. Жизнь главарей висела на волоске; этим риском он и спас всех их от неминуемой гибели. Когда помощник начальника станции Смирнов дал им благополучно промчаться мимо Люберец, то сам он и Щукин сели на первый попавшийся паровоз и поспешили им вслед, чтоб сообщить какую-то крайне важную местную новость.
Щукин остался в Фаустове, а Смирнов вскоре вернулся на том же паровозе один. А во второй половине дня в Люберцы нагрянули солдаты Семеновского полка, присланные из Петербурга. Они остановили свой поезд за полторы версты и небольшими партиями, человек по десять, стали осторожно подходить с разных сторон к станции, не доверяя тишине Навстречу им попались три человека, железнодорожные слесари.
- Стой! - загремела команда. - Руки вверх!
Слесари подняли руки. У одного из них вывалился на рельсы старый, заржавленный револьвер, принятый им только что для починки.
После обыска двоих отпустили, а третьему через минуту всадили в висок пулю, и он первою жертвой молча упал на рельсы, и первая кровь заалела в снегу.
Группы солдат все подходили и подходили. Наконец, на станции образовалась войсковая часть с офицерами и командирами.
- Стой! Кто идет? - крикнул офицер, хватая за воротник человека в тужурке и в красной фуражке, переходившего рельсы.
- Помощник начальника станции, иду на дежурство по долгу службы.
- Фамилия?
- Смирнов.
- А!! Вас-то нам и нужно!
Его отозвали в комнату и потребовали назвать всех поименно, кого он пропустил с поездом в Фаустово.
- Даем срок полчаса. Не назовете - расстрел!
- Поезд я пропустил, это верно, - отвечал Смирнов. - Но кто сидел в вагонах, разве я могу это знать?
- Имена! Имена! - заревели семеновцы. - Полный список всех удравших товарищей! Торопитесь.
- Я не могу их знать. Я не знаю.
Тогда его подвели к каменной водокачке и приставили к лицу револьвер.
- В последний раз: имена!
- Я же не знаю, кто садился в Москве в вагоны. Мое дело - путь, а не лица.
В ответ грянули три выстрела, один в лицо, другой в затылок, третий в висок.
- Мы пришли сюда не миловать, но карать. - подтвердил солдатам полковник. - Поэтому требую от вас верности, мужества и решительности.
Он разделил своих солдат на отряды, одних отправил по левую сторону насыпи полотна обыскивать население, других - по правую сторону, а часть оставил при станции.
- Никому пощады! Арестованных не иметь! - напутствовал он солдат и офицеров.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11
- Мне чужого не надо. Сам заработаю, что нужно.
Трудом своим достану, а не то чтобы что...
Он умолк, не желая раздражать попутчиков, но мысленно был против них, когда подвода тронулась дальше в путь и компаньоны его с увлечением начали высчитывать стоймость добычи.
- Все одно: если не мы, так другие возьмут, - пробовали убедить они Девяткина, но тот был верен себе и возражал:
- Пусть другие берут, коль хотят. А мне воровское претит.
VI
С Дальнего Востока тянулись воинские поезда; истомленные неудачами и поражениями, возвращались домой полуголодные мужики, подставлявшие свои лбы под пули и свои груди под штыки и сабли - неведомо почему, неведомо за что. Быть убитыми или в лучшем случае искалеченными в самом расцвете жизни требовалось от них не просто как должное и неизбежное, но как желательное, исходящее от них самих. А мужикам хотелось жить и быть здоровыми и счастливыми, а вовсе не мертвецами или уродами.
И вот в сознании того, что все ужасное и нелепое кончено, что войны больше нет, что они разъезжаются по домам живыми и пригодными к жизни, нетерпение их росло с каждым днем, а раздражение усиливалось с каждой новой задержкой. Как вдруг перед самой Москвой, на какой-то ничтожной станции Люберцы останавливают дружинники, входят в вагон к старшему офицеру и твердо заявляют от имени революции:
- Сдавайте оружие, свое и солдатское, иначе дальнейшего пропуска не дадим и паровоз отцепим.
В вагоне, а затем и во всем поезде поднимался гомон.
Всем хотелось скорее домой; секунды промедления казались часами; кричали, требовали, грозили, и офицеру волей-неволей приходилось сдаваться. Сабли, ружья, патроны, револьверы, сумки и саперные инструменты быстро сбрасывались в кучу на люберецкую землю, и обезвреженный поезд с веселыми солдатами отпускался в Москву.
Ларион Иванович, приехав к жене, только одну ночь провел спокойно. На другой же день настала тревога. И тревога была страшная: все шептали один другому, предупреждая, настораживаясь и не зная, что делать:
- Казаки приехали из Москвы на конях. За плечами ружья, в руках пики, сбоку шашки... Не жди добра!
Сергей Щукин, мрачный, но твердый, взял за руку Лариона Ивановича и сказал ему:
- Пока прощай, Ларя. Ни слова никому об этом. И сестре своей не говори. Дело серьезное. За казаками идут семеновцы - из Питера выписали - это штука неладная.
Много крови прольют. В Перове они расстреливают людей, как баранов, порют штыками неповинных. Скоро и к нам ворвутся... Приходится спасать положение и удирать с делами немедленно, пока не поздно.
- Куда же? - в страхе спросил Девяткин.
- Пока в Фаустово, а там видно будет. - Но - ни слова об этом! - поднял он указательный палец. - Ни слова! Никому!
Он ласково положил на плечи Лариона Ивановича свои огромные руки и шепнул ему на ухо:
- Спокойны будьте без меня: в доме ничего нет. Ничего там никто не найдет, так и знайте и в случае чего не робейте.
Еще тише он добавил, обдавая его щеку горячим дыханием:
- Тебе одному доверяю. Оружие наше все закопал там же... ты знаешь... на пустыре. Если не вернусь и если оно опять понадобится, то отдай им... нашим, конечно. Понимаешь?
- Понимаю.
- Прощай. Братика Федю береги. В доме ничего нет, так ты и помни. Ну, счастливо оставаться. Может, увидимся, а может, и нет.
Ни с кем более не прощаясь, Сергей Щукин накинул на себя пальто, надвинул на глаза мохнатую папаху и вышел, сказав, что идет в чайную. Девяткин глядел ему вслед. Он видел эту коренастую фигуру в мохнатой шапке, в коротком ватном пальто, в высоких сапогах, распахнувшую наотмашь левою рукою дверь в сени, и сейчас же эта дверь захлопнулась и навсегда отделила хозяина от его дома. Ни жена Девяткина, ни братик Федя не обратили внимания на все это, потому что он каждый день уходил в чайную на собрание, и только один Ларион Иванович понимал, в чем дело, но принужден был молчать, чтоб оправдать доверие.
Наутро всем стало известно, что помощник начальника станции Смирнов пропустил поезд со всеми главными зачинщиками и они прямо от Москвы стремглав промчались в Фаустово под обстрелом из пулеметов войсковых частей.
Машинист Ухтомский сам управлял паром и развивал такую скорость в самых опасных местах, что давление дово"
дил до пределов взрыва котла. Жизнь главарей висела на волоске; этим риском он и спас всех их от неминуемой гибели. Когда помощник начальника станции Смирнов дал им благополучно промчаться мимо Люберец, то сам он и Щукин сели на первый попавшийся паровоз и поспешили им вслед, чтоб сообщить какую-то крайне важную местную новость.
Щукин остался в Фаустове, а Смирнов вскоре вернулся на том же паровозе один. А во второй половине дня в Люберцы нагрянули солдаты Семеновского полка, присланные из Петербурга. Они остановили свой поезд за полторы версты и небольшими партиями, человек по десять, стали осторожно подходить с разных сторон к станции, не доверяя тишине Навстречу им попались три человека, железнодорожные слесари.
- Стой! - загремела команда. - Руки вверх!
Слесари подняли руки. У одного из них вывалился на рельсы старый, заржавленный револьвер, принятый им только что для починки.
После обыска двоих отпустили, а третьему через минуту всадили в висок пулю, и он первою жертвой молча упал на рельсы, и первая кровь заалела в снегу.
Группы солдат все подходили и подходили. Наконец, на станции образовалась войсковая часть с офицерами и командирами.
- Стой! Кто идет? - крикнул офицер, хватая за воротник человека в тужурке и в красной фуражке, переходившего рельсы.
- Помощник начальника станции, иду на дежурство по долгу службы.
- Фамилия?
- Смирнов.
- А!! Вас-то нам и нужно!
Его отозвали в комнату и потребовали назвать всех поименно, кого он пропустил с поездом в Фаустово.
- Даем срок полчаса. Не назовете - расстрел!
- Поезд я пропустил, это верно, - отвечал Смирнов. - Но кто сидел в вагонах, разве я могу это знать?
- Имена! Имена! - заревели семеновцы. - Полный список всех удравших товарищей! Торопитесь.
- Я не могу их знать. Я не знаю.
Тогда его подвели к каменной водокачке и приставили к лицу револьвер.
- В последний раз: имена!
- Я же не знаю, кто садился в Москве в вагоны. Мое дело - путь, а не лица.
В ответ грянули три выстрела, один в лицо, другой в затылок, третий в висок.
- Мы пришли сюда не миловать, но карать. - подтвердил солдатам полковник. - Поэтому требую от вас верности, мужества и решительности.
Он разделил своих солдат на отряды, одних отправил по левую сторону насыпи полотна обыскивать население, других - по правую сторону, а часть оставил при станции.
- Никому пощады! Арестованных не иметь! - напутствовал он солдат и офицеров.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11