Супруги Добровольские хлопотали возле закусочного стола.
– Баста! – решительно сказал Долинский, хмурый человек со сросшимися седоватыми бровями. – Финита ля комедия. Получи-те-с…
Он положил на зеленое сукно проигрыш.
– Не повезло, Семен Яковлич? – любезно посочувствовал хозяин.
– Куда там! В пух и прах проигрался, – мрачно пробурчал Долинский. – С ними хоть не садись, право…
– Рискованно играете, – пряча выигрыш и показывая гнилые зубы, захихикал Дацков. – Нерасчетливо-с!
– Ну что ж это Иван Иваныч-то? – забеспокоился хозяин. – Сулился быть, журнальчик свежий принесть – и вот тебе!
– Господин Волков поэт-с, – ухмыльнулся Дацков. – А поэты – народ известный, все больше по звездам-с!
– Ну, не скажите, – заметил Долинский. – Вон Кольцова нашего возьмите: поэт, поэт, а вчерась иду по базару – гляжу, он с полков салом торгует…
– Коммерция! – вставил Придорогин. – Житейское дело.
– Да и какой он поэт? – Дацков презрительно оттопырил нижнюю губу. – Шум подняли, потому что из необразованных. А я скажу – мелкая его поэзия, копеечная…
– А вы, Иван Семеныч, различаете поэзию на деньги? – с приятной улыбкой снова встрял Придорогин.
– Это я фигурально, разумеется. В том смысле, что мелкие чувства. Возьмите из новейших: Кукольник, князь Вяземский…
– Эка! Так то – князь…
– Ба, ба! Вся гимназия налицо! – воскликнул Волков, шумно врываясь в комнату. – Эмилия Егоровна! Семен Яковлич! Иван Семеныч! Мосье Придорогину нижайшее!
Волков был вертляв. Фалдочки фрака словно летали за ним.
– Нуте, господа, вот чудо так чудо! – в веселом недоумении обвел он взглядом всю компанию. – Чему теперь удивляться?
– Что такое, Иван Иваныч? Не томите, рассказывайте! – Все обступили Волкова.
– Да вот-с! – Волков потряс книжкой журнала. – Вот-с, все про Кольцова нашего… И чем он, каким зельем опоил их там, в столицах! Мало, что песенки его пустячные в журналах тискают, так вот еще, извольте-с! «Сын Отечества» его жизнеописание помещает! Извольте послушать: «Вышел из училища. Кольцов начал помогать отцу, ездил с ним в поле для надзора за скотом и зимою ездил на базары с приказчиками для забора и продажи товаров…» Каково-с? Подумаешь, какие события: ездил на базары! Или вот… «Ходя босиком по болотам и лужам, мальчик Кольцов до того испортил свои ноги, что почти лишился способности ходить…» А? «Четьи минеи», да и только!
– Непостижимо-с! – развел руками Дацков.
– Ну-с, господа, – потирая руки, вмешался хозяин. – Оставимте поэзию, перейдем к прозе… Пожалуйте к столу!
3
А Кольцов тем временем вторую неделю колесил по степи.
На троицын день он остановился в большом придонском селе. Село раскинулось по горе над рекой. Широкую улицу убрали молодыми березками. По-праздничному одетые молодые бабы и девки лениво бродили по зеленому выгону, сидели на завалинках чисто выбеленных к празднику хат.
Кольцов вышел на крыльцо. Улица сбегала по горе к лугам, к голубой ленте Дона. Где-то пели протяжную песню. Он пошел в ту сторону.
Как у князя было, князя,
У князя Волконскова,
Собиралася беседа,
Беседа веселая,
Она пила и гуляла, –
низким, почти мужским голосом выводила краснощекая бабенка в кокошнике и в сарафане, увешанная стеклянными бусами.
Она пила и гуляла, –
подхватили женские голоса, –
Она пила и гуляла,
Прохлаждалася,
Молодыми женами
Князья выхвалялися.
Кольцов молча поклонился старикам, присел рядом на завалинку, достал тетрадку и принялся записывать. Это было очень трудно, потому что хор часто опережал его, некоторые слова в пении казались невнятны. Приходилось в строчке оставлять пустое место.
– Списываешь, стал быть? – толкнув клюкою, прошамкал древний зеленобородый дед.
– Списываю, дедушка…
– Ну, ничего, списывай, – согласился дед. – Ты им, кобылам, ишшо винца поставь, – они тебе не токма песню – чего хошь наплетут…
Не хвались, Волконский князь,
Ты своей княгиней, –
стонали женские голоса, –
Как твоя ли та княгиня
Живет с Ванькой-клюшником,
Живет-поживает –
Ровно три годочка… –
подхватили певцы и замерли с подголоском, чтобы снова уступить место запевале.
Когда кончилась песня, все окружили Кольцова. Бойкая чернявая бабенка заглянула в тетрадку.
– Ба-а-бы! – всплеснула руками. – Глянь-кось, крючкёв-то понаставил! Это что ж будя?
– Да вот хотел песню вашу записать, – объяснил Кольцов, – да кой-чего не схватил… Вот кабы вы, милые бабочки, еще б разок спели.
– Почему не спеть, – молвила краснощекая запевала.
– А винца поставишь? – высунулась чернявая. – Так мы хучь и всю ноченьку, до свету!
Старики засмеялись.
– Вишь ты, Васенка, разлакомилась! – погрозил ей палкой тот, что говорил с Кольцовым. – Бесстыжая, пра, бесстыжая…
– Дядя Савелий! – окликнул Кольцов мужика, стоявшего на пороге избы. – А что б нам и правда горлушки пополоскать?
– Дюже пересохло! – не унималась Васенка. – Першит, да и на!
– Будя брехать-то, – дернула ее за рукав запевала.
Как у князя было, князя, –
затянула она.
Кольцов снова склонился над тетрадкой.
4
Дядя Савелий принес два полштофа, жбанчик с бражкой и большой картуз пряников.
– Вчерась варил, – похлопал по жбану. – У-у, забориста! Да что ж тут-то? В избу пожалуйте… Хоть и тесновато будет, ну, да всем место найдем.
Бабы засовестились.
– Да уж мы лучше тута, – степенно поклонилась запевала.
– Ну, глядите. – Савелий налил вино в пузатый стаканчик. – Была бы честь, верно, Василич? Верно, старики?
Старики выпили, перекрестившись. Бабы сперва жеманились, жмурились, качали головами. Наконец Васенка сказала: «Ну, нешто пригубить!» – и выпила одним духом.
– Вот это да! – засмеялись старики. – Ну, ей что – вдовье дело!
Солнце стало уже над садами. От Дона повеяло вечерней прохладой. Белые стены хат сделались красноватыми.
Ты заря ль, моя зоренька,
Ты вечернее солнышко, –
потихоньку запела краснощекая, –
Высоко ты всходило,
Далеко светило…
Пели вполголоса. Песня была печальная, она как бы замирала вместе с последними лучами заходящего солнца.
Через лес, через поле,
Через синее море…
– А ну вас! – плюнул Савелий. – Чисто по покойнику завели. А нукося! – Он притопнул ногой и зачастил:
Волвена-волвенушка,
Белая белянушка!
– И-их! Их! Их! – вскрикнула Васенка.
Как тебе зимою быть,
Как тебе холодною!
Бабы вскочили и пошли в дробном переплясе, приговаривая:
Я морозу не боюсь,
Я в куст схоронюсь!
– Чище! Чище! – подзадоривал Савелий. – Как, Ляксей Василич? Во как у нас! Мы, брат, тебе ишшо и не то покажем! Эх, и душевный же ты человек, Василич… Легко с тобой, право слово, легко!
– При пире, при беседе, – прошамкал старик с клюшкой, – дружьев-братьев много, при горе, при печали – нетути никого… Что, Василич, ай не так говорю?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90