Я пошел на остановку. Трамвай, идущий на Вацлавяк, пришел с пятиминутным опозданием. Он был набит до отказа, так что мне пришлось повиснуть на поручне, упираясь ногой в край ступеньки. Кондукторша раскричалась и хотела меня выбросить. Три остановки мне все-таки удалось проехать. На четвертой кондукторша обозвала меня невоспитанным типом, и я капитулировал, но сразу повис таким же образом на поручне прицепного вагона. Наверху, на Вацлавяке, выходило много народу. Мне пришлось покинуть ступеньку. Тем временем на площадку набилось столько новых пассажиров, что когда трамвай снова тронулся, для меня не осталось ни кусочка места, и после тщетной попытки за что-нибудь уцепиться, я остался стоять на остановке...
Часы напротив показывали без малого половину пятого. К пассажу "Альфа", где была назначена встреча, отсюда пешком было около пяти минут. Сверху не шел ни один трамвай. Мною овладело беспокойство. И я пустился вниз по левой стороне широкой улицы, называемой Вацлавская площадь; я быстро шел серединой тротуара, проклиная в душе людей, которые так густо копошатся здесь и идут так медленно, что спешащий человек вынужден обегать их извилистой дорогой.
И тогда - почти в двадцати метрах перед собой - я увидел ее; другую женщину. Она шла, как и я, серединой широкого тротуара, шла снизу мне навстречу. Детали её одежды и лица туманно сохранились в моей памяти - её общая призрачность поглощала любые детали. В памяти моей осталось лишь самое главное: это была старая дама, немного сгорбленная, в коричневом пальто, в шляпе, скорее всего старой и ветхой, но сидела она на ней как знак какого-то достоинства или сана. Во всей её походке было нечто упрямо стремившееся к этому достоинству: она шла серединой тротуара, шла медленно (наверное, немного прихрамывала, но, несмотря на это, шла так, словно за ней шествовала невидимая военная колонна и она её вела).
В её руке была трость. Деталей не помню, но, пожалуй, на конце была резиновая насадка и эта трость была связана с её хромотой. Возможно, это была вовсе не трость, а какая-то короткая палка или плотно свернутый зонтик. Я действительно не присматривался к этим деталям, потому что внимание мое поглотил призрачный вид этой женщины, которая - о ужас! пристально смотрела на меня и приближалась так, словно хотела меня своей палкой (своим жезлом) ударить. Расстояние между нами сокращалось с мучительной неудержимостью, и я все более убеждался, что эта сгорбленная женщина действительно смотрит на меня и страшно возмущена мною. Когда мы сблизились на два шага, она сделала энергичное движение палкой. Сначала мне показалось, что она хочет ударить меня, но палка описала небольшой круг, не касаясь меня, и направилась своим концом к тротуару. Женщина скомандовала:
- Держаться справа!
Мне пришлось быстро отступить в сторону, чтобы с ней не столкнуться. Старуха даже не замедлила шага, не оглянулась и продолжала двигаться дальше, вверх по Вацлавской площади.
11
Я понял, что очутился в плену мифологии. Женщина казалась существом с того света, старой матерой вдовой, озлобленной на весь мир, в котором осталась одинокой. Как и во всех женщинах, было в ней что-то от Мессии: она не смогла спасти своего покойного мужа, но теперь хочет спасти все человечество. Она ежедневно выходит на улицу, идет, строго придерживаясь мысленной средней линии тротуара, и внимательно следит за людьми - идут ли они туда, куда должны. Она удовлетворена, когда оба противоположных течения на тротуаре движутся рядом, едва касаясь, но в ней пробуждается гнев против каждого, кто этот великий уличный порядок нарушает.
Хотя она не в своем уме, наверняка это женщина совсем обычная, реальная. И вместе с тем (в скрытом плане) она - мифологический страж Порядка (этой силы, так глубоко враждебной мне). Она двойственна, как сам этот мир, который обращен к нам своей внешней стороной, в то время как его второе лицо, полное таинственного значения, от нас скрыто.
Когда я понял, что после мифологического почтальона меня сейчас (в один и тот же день!) навещает очередной посланец, мне стал ясно, что больше нет оснований надеяться на что-то хорошее.
К счастью, подумал я, уже не о чем беспокоиться. Еще ни разу не случалось, чтобы в те дни, когда я встречал Тржишку, дама, с которой у меня было свидание, действительно явилась. Я продолжал путь только потому, что хотел убедиться (ибо день встречи с Тржишкой - это день подтверждения), что мифологические силы существуют и что на условленном месте у "Альфы" меня никто не ждет.
Но произошло нечто гораздо более тревожное: хотя я опоздал почти на десять минут, словачка стояла у пассажа.
12
Я остановился, не готовый подойти к ней; меня охватил страх. Я встал так, чтобы она меня не заметила, но сам из-под прикрытия движущейся толпы мог её хорошо видеть.
Она уже начала проявлять нетерпение, оглядывалась по сторонам - но так, чтобы не бросалось в глаза, что её заставляют ждать. Мое вчерашнее впечатление подтвердилось: она была красавицей (длинные ноги, высокая шея, гордый изящный носик и очень светлые волосы). Словом, обольстительна. Я уже хотел подойти к ней, но в это мгновение внезапно понял: она обольстительна, да, но обольстительна, как западня, ловушка.
Ведь ещё никогда мне не удавалось в день встречи с Тржишкой начать что-то новое. Если это должно произойти сейчас, какой подвох будет в этом знакомстве скрываться? Ведь и те женщины, с которыми я знакомился без тржишкиного предзнаменования, принесли мне гораздо больше забот, чем радости. Незамужние пугали меня угрозой беременности, замужние - угрозой неприветливых мужей, а больше всего я боялся влюбленных: их непредвиденных поступков, их бестактности и бесцеремонности, освященной чувством. Да, конечно, у меня с ними было много хлопот, но что эти все хлопоты и беспокойства в сравнении с теми, которые, без сомнения, уготованы мне этой женщиной, посланной Тржишкой?
Словачке уже не стоялось на месте, она сделала несколько шагов, остановилась у витрины, делая вид, что рассматривает товары. Я не мог не отметить, как красивы её ноги именно сзади. Но даже эти ноги не могли остановить хода моих мыслей.
Больше всего меня поразила та подозрительная жертвенность, с какой словачка ждала меня уже четверть часа. Легкость, с которой она согласилась на свидание, тоже, собственно, малообъяснима. Я ведь не настолько самоуверен, чтобы считать, что женщина с такой роскошной шеей и с таким гордым носом вдруг внезапно поддалась какому-то моему личному очарованию. Очевидно, есть более основательные причины, заставившие её заняться мною. Что если словачке кто-то поручил злоупотребить моей известной слабостью к женщинам? Что если о нашем свидании кому-то известно?
1 2 3 4 5 6