В этой критической ситуации, где проявились мужество, достоинство и сострадание людей, шумное появление представителей средств массовой информации вызвало у Холли бурю негодования. Она знала, что достоинство окажется первой жертвой беспардонных репортеров. Если судить объективно, эти люди просто делали свою работу, и она хорошо знала, чего стоит их нелегкий труд. Но, к сожалению, процент по-настоящему талантливых репортеров не выше, чем процент компетентных сантехников или плотников, способных поставить идеальную дверную раму. Разница лишь в том, что равнодушный и бесцеремонный репортер может нанести огромный вред чужой репутации, а это куда страшнее, чем капающий кран или перекошенная дверь.
Теле — и радиорепортеры, журналисты всех мастей разбежались по зданию аэропорта и скоро проникли даже в служебные помещения, куда посторонним вход воспрещен. Некоторые из них, видя эмоциональное и душевное состояние пострадавших, вели себя довольно сдержанно, но большинство атаковало служащих Объединенных авиакомпаний бесцеремонными вопросами, в которых постоянно звучали слова «ответственность» и «моральные обязательства». Стремясь пощекотать нервы своим зрителям, слушателям и читателям, они беззастенчиво вытягивали из пассажиров страшные подробности случившейся катастрофы.
Хотя Холли знала все их трюки и умела отваживать нескромных репортеров, в течение пятнадцати минут ей шесть раз задали один и тот же вопрос: «Что вы чувствуете?», «Что вы чувствовали, когда узнали о приближении катастрофы?», «Что вы чувствовали, когда поняли, что можете погибнуть?», «Что вы чувствовали, видя, как вокруг вас умирают люди?» В конце концов она взорвалась и, прижатая к большому окну, из которого открывался вид на летное поле, высказала ретивому репортеру из «Си-эн-эн» все, что она о нем думала. Этого обладателя дорогой прически звали Энлек, и он никак не мог взять в толк, что она не в восторге от его внимания.
— Спрашивайте меня, что я видела или что я думаю, — выпалила она ему в лицо. — Спрашивайте, кто, что, где и как, но. Бога ради, не спрашивайте, что я чувствую. Если в вас осталось что-нибудь человеческое, вы должны понимать, что я сейчас чувствую. Поставьте себя на мое место!
Энлек и его оператор попятились и двинулись к новой жертве. Холли знала, что люди в переполненном зале оборачиваются на шум, стремясь понять, что случилось, но её понесло, и она не могла остановиться. Этому Энлеку не удастся так легко от неё отделаться.
— Вам не нужны факты. Вам подавай драму, кровь и ужасы… Хотите, чтобы люди обнажали перед вами свои души, а потом вырезаете все, что не понравится, искажаете смысл. Это своего рода изнасилование, черт вас возьми!
Она осознала, что охвачена яростью, какую испытала на месте катастрофы, и её бессильный гнев обращен не столько против Энлека, сколько против самого Бога. Просто репортер оказался более удобной мишенью, чем Всевышний, прячущийся в темных закоулках своего небесного царства. Она думала, что уже успокоилась, и новая вспышка черной ярости привела её в замешательство.
Холли совершенно вышла из себя и потеряла всякий контроль над своими словами. Но вдруг до неё дошло, что команда «Си-эн-эн» работает в прямом эфире. Предательский блеск глаз и ирония на лице Энлека подсказали ей, что его не слишком трогают её обвинения. Она исполняла перед ним первоклассную красочную драму, и репортер не мог удержаться, чтобы не воспользоваться моментом, хотя сам оказывался в довольно неблаговидной роли. Потом он, конечно, великодушно извинится перед зрителями за её поведение, с сочувствием упомянет перенесенный ею эмоциональный стресс и останется в их глазах бесстрашным и сострадательным репортером.
Разозлившись на себя за то, что оказалась вовлеченной в игру, в которой победа заранее отдана репортеру, Холли отвернулась от камеры и услышала последние слова Энлека: «…и мы должны отнестись к этому с пониманием. Только представьте, что перенесла эта бедная женщина».
А что, если вернуться и врезать негодяю по физиономии? Может, ему это и понравится?
— Что с тобой, Торн? — спросила она себя. — Ты никогда не проигрывала. Никогда. А сейчас тебя разбили в пух и прах.
Стараясь избегать встреч с репортерами и подавляя проснувшийся интерес к самоанализу, она отправилась на поиски Айренхарта. Однако ей опять не повезло. Среди последней группы прибывших с места катастрофы его тоже не оказалось. Служащие авиакомпании не смогли разыскать его имя в списках пассажиров. Впрочем, последнее не слишком удивило Холли.
Она решила, что он все ещё на поле. Помогает спасателям.
Ей не терпелось его увидеть, но она решила быть терпеливой. Хотя после нападения на Энлека некоторые репортеры обходили её стороной, Холли знала, как обращаться с собратьями по перу. Прихлебывая из чашки горький черный кофе — кофеин ей требовался для поддержания сил, — она шла по залу и, не раскрывая своей принадлежности к профессии, выуживала из коллег крупицы полезной информации. Среди прочего ей удалось узнать, что спаслось не менее двухсот человек, а число погибших не превышает пятидесяти, что само по себе можно назвать чудом, учитывая, что самолет переломился пополам и сгорел. Выходит, вмешательство Джима позволило экипажу спасти больше человеческих жизней, чем было предназначено свыше. Ей бы обрадоваться этому известию, а она опечалилась, вспомнив тех, кто погиб, несмотря на все усилия.
Кроме того, Холли узнала, что члены экипажа, среди которых не погиб ни один человек, разыскивают пассажира, оказавшего им неоценимую помощь. Его описывали так: «Зовут Джим, фамилия неизвестна, похож на Кейвина Костнера, с ярко-голубыми глазами». Поскольку прибывшие в аэропорт представители федеральных властей тоже пожелали увидеть неизвестного Джима, на поиски пропавшего героя бросились вездесущие средства массовой информации.
Постепенно Холли стало ясно: Джим захочет избежать шумихи вокруг своего имени. Он исчезнет, как делал всегда после своих подвигов, и на его след не удастся напасть ни репортерам, ни авианачальникам. Кроме имени, они ничего не знают, а это слишком мало.
Она единственный свидетель, которому Джим Айренхарт назвал свою фамилию. Осознав это, Холли нахмурилась, спрашивая себя, почему для неё было сделано исключение.
Возле дверей ближайшей дамской уборной она встретила Кристин Дубровек. Та вернула Холли кошелек и спросила о Стивене Хэркмене. Для неё это имя не имело никакого отношения к загадочному Джиму, о котором говорили все вокруг.
— Сегодня вечером ему во что бы то ни стало нужно быть в Чикаго. Он взял машину напрокат и уехал, — солгала Холли.
— Я хотела его поблагодарить, — сказала Кристин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104
Теле — и радиорепортеры, журналисты всех мастей разбежались по зданию аэропорта и скоро проникли даже в служебные помещения, куда посторонним вход воспрещен. Некоторые из них, видя эмоциональное и душевное состояние пострадавших, вели себя довольно сдержанно, но большинство атаковало служащих Объединенных авиакомпаний бесцеремонными вопросами, в которых постоянно звучали слова «ответственность» и «моральные обязательства». Стремясь пощекотать нервы своим зрителям, слушателям и читателям, они беззастенчиво вытягивали из пассажиров страшные подробности случившейся катастрофы.
Хотя Холли знала все их трюки и умела отваживать нескромных репортеров, в течение пятнадцати минут ей шесть раз задали один и тот же вопрос: «Что вы чувствуете?», «Что вы чувствовали, когда узнали о приближении катастрофы?», «Что вы чувствовали, когда поняли, что можете погибнуть?», «Что вы чувствовали, видя, как вокруг вас умирают люди?» В конце концов она взорвалась и, прижатая к большому окну, из которого открывался вид на летное поле, высказала ретивому репортеру из «Си-эн-эн» все, что она о нем думала. Этого обладателя дорогой прически звали Энлек, и он никак не мог взять в толк, что она не в восторге от его внимания.
— Спрашивайте меня, что я видела или что я думаю, — выпалила она ему в лицо. — Спрашивайте, кто, что, где и как, но. Бога ради, не спрашивайте, что я чувствую. Если в вас осталось что-нибудь человеческое, вы должны понимать, что я сейчас чувствую. Поставьте себя на мое место!
Энлек и его оператор попятились и двинулись к новой жертве. Холли знала, что люди в переполненном зале оборачиваются на шум, стремясь понять, что случилось, но её понесло, и она не могла остановиться. Этому Энлеку не удастся так легко от неё отделаться.
— Вам не нужны факты. Вам подавай драму, кровь и ужасы… Хотите, чтобы люди обнажали перед вами свои души, а потом вырезаете все, что не понравится, искажаете смысл. Это своего рода изнасилование, черт вас возьми!
Она осознала, что охвачена яростью, какую испытала на месте катастрофы, и её бессильный гнев обращен не столько против Энлека, сколько против самого Бога. Просто репортер оказался более удобной мишенью, чем Всевышний, прячущийся в темных закоулках своего небесного царства. Она думала, что уже успокоилась, и новая вспышка черной ярости привела её в замешательство.
Холли совершенно вышла из себя и потеряла всякий контроль над своими словами. Но вдруг до неё дошло, что команда «Си-эн-эн» работает в прямом эфире. Предательский блеск глаз и ирония на лице Энлека подсказали ей, что его не слишком трогают её обвинения. Она исполняла перед ним первоклассную красочную драму, и репортер не мог удержаться, чтобы не воспользоваться моментом, хотя сам оказывался в довольно неблаговидной роли. Потом он, конечно, великодушно извинится перед зрителями за её поведение, с сочувствием упомянет перенесенный ею эмоциональный стресс и останется в их глазах бесстрашным и сострадательным репортером.
Разозлившись на себя за то, что оказалась вовлеченной в игру, в которой победа заранее отдана репортеру, Холли отвернулась от камеры и услышала последние слова Энлека: «…и мы должны отнестись к этому с пониманием. Только представьте, что перенесла эта бедная женщина».
А что, если вернуться и врезать негодяю по физиономии? Может, ему это и понравится?
— Что с тобой, Торн? — спросила она себя. — Ты никогда не проигрывала. Никогда. А сейчас тебя разбили в пух и прах.
Стараясь избегать встреч с репортерами и подавляя проснувшийся интерес к самоанализу, она отправилась на поиски Айренхарта. Однако ей опять не повезло. Среди последней группы прибывших с места катастрофы его тоже не оказалось. Служащие авиакомпании не смогли разыскать его имя в списках пассажиров. Впрочем, последнее не слишком удивило Холли.
Она решила, что он все ещё на поле. Помогает спасателям.
Ей не терпелось его увидеть, но она решила быть терпеливой. Хотя после нападения на Энлека некоторые репортеры обходили её стороной, Холли знала, как обращаться с собратьями по перу. Прихлебывая из чашки горький черный кофе — кофеин ей требовался для поддержания сил, — она шла по залу и, не раскрывая своей принадлежности к профессии, выуживала из коллег крупицы полезной информации. Среди прочего ей удалось узнать, что спаслось не менее двухсот человек, а число погибших не превышает пятидесяти, что само по себе можно назвать чудом, учитывая, что самолет переломился пополам и сгорел. Выходит, вмешательство Джима позволило экипажу спасти больше человеческих жизней, чем было предназначено свыше. Ей бы обрадоваться этому известию, а она опечалилась, вспомнив тех, кто погиб, несмотря на все усилия.
Кроме того, Холли узнала, что члены экипажа, среди которых не погиб ни один человек, разыскивают пассажира, оказавшего им неоценимую помощь. Его описывали так: «Зовут Джим, фамилия неизвестна, похож на Кейвина Костнера, с ярко-голубыми глазами». Поскольку прибывшие в аэропорт представители федеральных властей тоже пожелали увидеть неизвестного Джима, на поиски пропавшего героя бросились вездесущие средства массовой информации.
Постепенно Холли стало ясно: Джим захочет избежать шумихи вокруг своего имени. Он исчезнет, как делал всегда после своих подвигов, и на его след не удастся напасть ни репортерам, ни авианачальникам. Кроме имени, они ничего не знают, а это слишком мало.
Она единственный свидетель, которому Джим Айренхарт назвал свою фамилию. Осознав это, Холли нахмурилась, спрашивая себя, почему для неё было сделано исключение.
Возле дверей ближайшей дамской уборной она встретила Кристин Дубровек. Та вернула Холли кошелек и спросила о Стивене Хэркмене. Для неё это имя не имело никакого отношения к загадочному Джиму, о котором говорили все вокруг.
— Сегодня вечером ему во что бы то ни стало нужно быть в Чикаго. Он взял машину напрокат и уехал, — солгала Холли.
— Я хотела его поблагодарить, — сказала Кристин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104