Или, например, ты кто? Ну, отвечай, кто ты?
Салман растерянно пожал плечами:
— Я?.. Не знаю… Охранник.
— Верно. Ты охранник, караульный. И у русских есть такое слово — «караул». Это тоже наше слово — «каракул». То есть черный раб. Или, например, что значит лошадь?
Салман заморгал глазами:
— Не знаю.
— Лошадь, то есть «лешат», дохлая кляча. Понял? Салман снова покачал головой:
— Ты смотри!..
Кябирлинский перебил их лингвистическую беседу:
— Хорошо, друзья, начнем работать. Извините, я немного запоздал. Срочно вызвали на телестудию.
— В тот раз видела вас по телевизору, — сказала Роза. Кябирлинский смутился немного:
— Честное слово, просто не дают покоя, ежедневно вызывают… В телестудию, на радио, в кино. Я почти всем отказываю. Говорю: нехорошо, ведь есть и другие.
Ему вдруг захотелось рассказать, что он сегодня ехал в машине вместе с Джавадом. Он знал: Джавад нравится Бехидже. Кябирлинский немного симпатизировал ей. Но как скажешь? Какой придумать повод? Мухтар обернулся к Салману-киши:
— Женщины носят каракулевые шубы. Каракуль! Что это значит? Кара-гюль?.. То есть черная роза.
Салман-киши многозначительно покачал головой:
— Ну и дела на свете… Фейзулла спросил:
— Ну, вы приготовили мне ту сцену? Когда она будет полностью готова, я приглашу к нам Джавада Джаббарова. Пусть придет и посмотрит, как надо играть «Октая». Сегодня он долго возил меня на своей машине, сказал: «Фейзулла-муаллим, я слышал, ты создал замечательный драмкружок. Но почему скрываешь его от нас?», Я ответил: «Не спеши, дорогой, мы еще не готовы, наберись терпения и посмотришь».
Бехиджа замахала рукой:
— Нет, нет, я стесняюсь! Я не мory играть при Джаваде Джаббарове.
— Почему это не сможешь? Отлично сыграешь. Вспомни Френгиз из пьесы! Она даже в то время не испугалась выйти на сцену!
Мухтар сказал Салману-киши:
— В Москве есть улица Арбат. Знаешь, что это значит? Арба — телега, ат лошадь.
— Хорошо, начали, начали! — оборвал его Кябирлинский.
Они репетировали место в пьесе, где Френгиз выбегает на сцену со словами: «Я родная дочь этой сцены!»
Образ юной, нежной Френгиз в трактовке Бехиджи, женщины довольно неповоротливой, толстоногой, с грубоватым лицом, всегда всклокоченной головой и в неизменно перекрученных чулках, получался более чем странным, однако Кябирлинский остался доволен ее исполнением.
— Браво, дочь моя! — похвалил ее. — Отлично! — Затем, обращаясь ко всем, добавил: — Искусство — значит гореть, кипеть, создавать! Тут требуется творчество, талант. И еще температура. Жар!.. При температуре тридцать шесть и шесть искусства не создашь. Ты должен пылать, кипеть, созидать. Художник должен принести себя в жертву сцене, он должен сгореть, превратиться в пепел, чтобы зритель поверил в образ, который он создает. Известно ли вам, что сказал Константин Сергеевич Станиславский?
Сторож Салман-киши посмотрел вопросительно на Мухтара. Роза опередила всех:
— Моя жизнь в искусстве! Кябирлинский согласно кивнул:
— Правильно! Этим самым он хотел сказать, уважаемый Салман-киши, что если не будет искусства, театра, то ему и жизнь не нужна. Ты понял, дорогой Салман-киши?
Салман-киши часто закивал головой.
Кябирлинский продолжал:
— Искусство, сцена, актер!.. Великие слова. Жизнь проходит, искусство остается! Ты слышишь меня, Бехиджа, доченька?.. Когда ты произносишь фразу: «Я родная дочь этой сцены!» — весь зал должен содрогнуться.
Кябирлинский умолк, задумался, снова заговорил:
— Я хорошо помню то время, вы его не знаете. Покойный Джафар Джабарлы написал все точно как было. Сейчас, слава аллаху, на каждую роль набрасываются десять артисток, а тогда мы не могли найти даже одну. Нам самим приходилось играть женские роли. Лично я сам столько раз играл Френгиз, Гюльтекин, Хумар…
Роза прыснула:
— Вы — Френгиз?! Кябирлинский тоже улыбнулся:
— Да, да, случалось и такое. Помню, мой двоюродный брат был бандитом, скрывался в горах, так он пригрозил: «Передайте этому своднику, если он еще раз наденет юбку и выйдет женщиной кривляться на сцену, я прикончу и его, и всех его артистов…» Нам пришлось бежать из деревни ночью, тайком, в фаэтоне. Да, были денечки!
— А вы не боялись, Фейзулла Худавердиевич? — спросила Роза.
— Ах, милая, до страха ли нам было? Мы тогда не думали ни о деньгах, ни о славе, ни о всяких там званиях. Ездили из селения в селение, играли различные пьесы: «Шач-дан-бек», «Лекарь поневоле», «Из, — под дождя — да под ливеень», «Наш постоялец покончил с собой». Мы хотели пробудить народ, открыть людям глаза… — Он вздохнул, — Да, верно говорят: что было, то прошло.
Послышался храп. Сторож Салман-киши сидя задремал. Мухтар подтолкнул его локтем, разбудил.
Фейзулла кашлянул, прочищая горло:
— Хорошо, продолжаем репетицию.
Он поднялся со стула, напрягся, побагровел, жилы на его лбу вздулись, глаза налились кровью. Обернулся к Бехидже, воскликнул:
— О, Френгиз, это ты?! Или мне снится сон?.. Ох, змея!.. Скорпион!.. О!.. Однако… Кто привел ее ко мне?!
Бехиджа растерялась, вздрогнула. По телу ее побежали мурашки. Втянула голову в плечи, затем неожиданно расплакалась.
Домой Фейзулла добрался только в полночь. Двор был погружен во тьму. Все уже спали. Он осторожно поднялся по железной лестнице, открыл ключом дверь, прошел в комнату.
Хаджар не спала. Спросила:
— Чего крадешься? Порхаешь, будто птица ночная. Фейзулла удивился:
— А в чем дело?
— В чем дело, в чем дело… Нечего дурачком прикидываться! Думаешь, не знаю, почему так осторожно ходишь? Боишься, лестница греметь будет.
— Ну да. Ведь соседи спят.
— О соседях беспокоишься?! Кто тебе поверит? Ты заботишься, как бы от шума не проснулась твоя краля. Не хочешь тревожить сладкий сон своей Ягут-ханум?
Ягут-ханум была их соседка, молодая красивая женщина, жила на третьем этаже. Она совсем недавно переехала в их дом. Кябирлинский видел ее всего несколько раз. На днях она поднималась по лестнице с ведром воды и повстречалась с Фейзуллой. Он взял у нее ведро и донес до третьего этажа. Хаджар, видевшая все это, до сих пор не могла простить мужу его галантность.
— О жене, о сыне не беспокоится, — ворчала она, — а сон этой вертихвостки бережет!..
— Не болтай глупости. Ты знаешь, я всегда так поднимаюсь, когда прихожу поздно. Зачем тревожить соседей?
— Когда прихожу поздно! — передразнила Хаджар.
— Интересно знать, почему ты являешься поздно? Где шляешься?
— Я работал. Не кутил, не развлекался…
Хаджар еще долго ворчала. Фейзулла лег, натянул на голову одеяло. Он сразу же заснул и почему-то увидел во сне Константина Сергеевича Станиславского.
Рано утром Фейзулла ушел в театр, на этот день был назначен общественный просмотр их нового спектакля. Эльдар тоже отправился на работу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15
Салман растерянно пожал плечами:
— Я?.. Не знаю… Охранник.
— Верно. Ты охранник, караульный. И у русских есть такое слово — «караул». Это тоже наше слово — «каракул». То есть черный раб. Или, например, что значит лошадь?
Салман заморгал глазами:
— Не знаю.
— Лошадь, то есть «лешат», дохлая кляча. Понял? Салман снова покачал головой:
— Ты смотри!..
Кябирлинский перебил их лингвистическую беседу:
— Хорошо, друзья, начнем работать. Извините, я немного запоздал. Срочно вызвали на телестудию.
— В тот раз видела вас по телевизору, — сказала Роза. Кябирлинский смутился немного:
— Честное слово, просто не дают покоя, ежедневно вызывают… В телестудию, на радио, в кино. Я почти всем отказываю. Говорю: нехорошо, ведь есть и другие.
Ему вдруг захотелось рассказать, что он сегодня ехал в машине вместе с Джавадом. Он знал: Джавад нравится Бехидже. Кябирлинский немного симпатизировал ей. Но как скажешь? Какой придумать повод? Мухтар обернулся к Салману-киши:
— Женщины носят каракулевые шубы. Каракуль! Что это значит? Кара-гюль?.. То есть черная роза.
Салман-киши многозначительно покачал головой:
— Ну и дела на свете… Фейзулла спросил:
— Ну, вы приготовили мне ту сцену? Когда она будет полностью готова, я приглашу к нам Джавада Джаббарова. Пусть придет и посмотрит, как надо играть «Октая». Сегодня он долго возил меня на своей машине, сказал: «Фейзулла-муаллим, я слышал, ты создал замечательный драмкружок. Но почему скрываешь его от нас?», Я ответил: «Не спеши, дорогой, мы еще не готовы, наберись терпения и посмотришь».
Бехиджа замахала рукой:
— Нет, нет, я стесняюсь! Я не мory играть при Джаваде Джаббарове.
— Почему это не сможешь? Отлично сыграешь. Вспомни Френгиз из пьесы! Она даже в то время не испугалась выйти на сцену!
Мухтар сказал Салману-киши:
— В Москве есть улица Арбат. Знаешь, что это значит? Арба — телега, ат лошадь.
— Хорошо, начали, начали! — оборвал его Кябирлинский.
Они репетировали место в пьесе, где Френгиз выбегает на сцену со словами: «Я родная дочь этой сцены!»
Образ юной, нежной Френгиз в трактовке Бехиджи, женщины довольно неповоротливой, толстоногой, с грубоватым лицом, всегда всклокоченной головой и в неизменно перекрученных чулках, получался более чем странным, однако Кябирлинский остался доволен ее исполнением.
— Браво, дочь моя! — похвалил ее. — Отлично! — Затем, обращаясь ко всем, добавил: — Искусство — значит гореть, кипеть, создавать! Тут требуется творчество, талант. И еще температура. Жар!.. При температуре тридцать шесть и шесть искусства не создашь. Ты должен пылать, кипеть, созидать. Художник должен принести себя в жертву сцене, он должен сгореть, превратиться в пепел, чтобы зритель поверил в образ, который он создает. Известно ли вам, что сказал Константин Сергеевич Станиславский?
Сторож Салман-киши посмотрел вопросительно на Мухтара. Роза опередила всех:
— Моя жизнь в искусстве! Кябирлинский согласно кивнул:
— Правильно! Этим самым он хотел сказать, уважаемый Салман-киши, что если не будет искусства, театра, то ему и жизнь не нужна. Ты понял, дорогой Салман-киши?
Салман-киши часто закивал головой.
Кябирлинский продолжал:
— Искусство, сцена, актер!.. Великие слова. Жизнь проходит, искусство остается! Ты слышишь меня, Бехиджа, доченька?.. Когда ты произносишь фразу: «Я родная дочь этой сцены!» — весь зал должен содрогнуться.
Кябирлинский умолк, задумался, снова заговорил:
— Я хорошо помню то время, вы его не знаете. Покойный Джафар Джабарлы написал все точно как было. Сейчас, слава аллаху, на каждую роль набрасываются десять артисток, а тогда мы не могли найти даже одну. Нам самим приходилось играть женские роли. Лично я сам столько раз играл Френгиз, Гюльтекин, Хумар…
Роза прыснула:
— Вы — Френгиз?! Кябирлинский тоже улыбнулся:
— Да, да, случалось и такое. Помню, мой двоюродный брат был бандитом, скрывался в горах, так он пригрозил: «Передайте этому своднику, если он еще раз наденет юбку и выйдет женщиной кривляться на сцену, я прикончу и его, и всех его артистов…» Нам пришлось бежать из деревни ночью, тайком, в фаэтоне. Да, были денечки!
— А вы не боялись, Фейзулла Худавердиевич? — спросила Роза.
— Ах, милая, до страха ли нам было? Мы тогда не думали ни о деньгах, ни о славе, ни о всяких там званиях. Ездили из селения в селение, играли различные пьесы: «Шач-дан-бек», «Лекарь поневоле», «Из, — под дождя — да под ливеень», «Наш постоялец покончил с собой». Мы хотели пробудить народ, открыть людям глаза… — Он вздохнул, — Да, верно говорят: что было, то прошло.
Послышался храп. Сторож Салман-киши сидя задремал. Мухтар подтолкнул его локтем, разбудил.
Фейзулла кашлянул, прочищая горло:
— Хорошо, продолжаем репетицию.
Он поднялся со стула, напрягся, побагровел, жилы на его лбу вздулись, глаза налились кровью. Обернулся к Бехидже, воскликнул:
— О, Френгиз, это ты?! Или мне снится сон?.. Ох, змея!.. Скорпион!.. О!.. Однако… Кто привел ее ко мне?!
Бехиджа растерялась, вздрогнула. По телу ее побежали мурашки. Втянула голову в плечи, затем неожиданно расплакалась.
Домой Фейзулла добрался только в полночь. Двор был погружен во тьму. Все уже спали. Он осторожно поднялся по железной лестнице, открыл ключом дверь, прошел в комнату.
Хаджар не спала. Спросила:
— Чего крадешься? Порхаешь, будто птица ночная. Фейзулла удивился:
— А в чем дело?
— В чем дело, в чем дело… Нечего дурачком прикидываться! Думаешь, не знаю, почему так осторожно ходишь? Боишься, лестница греметь будет.
— Ну да. Ведь соседи спят.
— О соседях беспокоишься?! Кто тебе поверит? Ты заботишься, как бы от шума не проснулась твоя краля. Не хочешь тревожить сладкий сон своей Ягут-ханум?
Ягут-ханум была их соседка, молодая красивая женщина, жила на третьем этаже. Она совсем недавно переехала в их дом. Кябирлинский видел ее всего несколько раз. На днях она поднималась по лестнице с ведром воды и повстречалась с Фейзуллой. Он взял у нее ведро и донес до третьего этажа. Хаджар, видевшая все это, до сих пор не могла простить мужу его галантность.
— О жене, о сыне не беспокоится, — ворчала она, — а сон этой вертихвостки бережет!..
— Не болтай глупости. Ты знаешь, я всегда так поднимаюсь, когда прихожу поздно. Зачем тревожить соседей?
— Когда прихожу поздно! — передразнила Хаджар.
— Интересно знать, почему ты являешься поздно? Где шляешься?
— Я работал. Не кутил, не развлекался…
Хаджар еще долго ворчала. Фейзулла лег, натянул на голову одеяло. Он сразу же заснул и почему-то увидел во сне Константина Сергеевича Станиславского.
Рано утром Фейзулла ушел в театр, на этот день был назначен общественный просмотр их нового спектакля. Эльдар тоже отправился на работу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15