При уменьшении наплыва стали еще более заметны
странные Иностранцы, продолжавшие бывать в наших залах. Их число,
казалось, не изменилось.
Восемнадцатого ноября перуанец индейской крови вдруг упал в
конвульсиях перед мумией, а потом кричал на больничной койке:
- Она пыталась открыть глаза! Т'юог хотел открыть глаза и посмотреть
на меня!
Я уже совсем было собрался удалить мумию из зала, однако собрание
наших администраторов, не желающих ничего менять, уговорило меня не делать
этого. Но я понимал, что музей начинает приобретать мрачную репутацию в
нашем тихом и строгом квартале. После инцидента с перуанцем я отдал приказ
сторожам, чтобы те не позволяли кому-либо задерживаться перед чудовищной
реликвией с Тихого океана более чем на три-четыре минуты.
Двадцать четвертого ноября, после закрытия музея, в семнадцать часов
вечера, один из сторожей заметил, что веки мумии чуть-чуть приподнялись.
Стал заметен узкий серпик роговицы каждого глаза, но и это было
чрезвычайно интересно. Поспешно вызванный доктор Мор собирался через лупу
осмотреть эти крошечные серпики, но пергаментные веки вдруг снова
закрылись. Все усилия поднять их были тщетны. Таксидермист не рискнул
применить более радикальные меры. Когда он сообщил мне по телефону о
произошедшем, я испытал ужас, совершенно несоразмерный этому, судя по
всему, простому инциденту. В течение нескольких секунд я разделял общее
мнение и боялся, что из тьмы времен и глубины пространства вынырнет
проклятие и обрушится на наш музей.
Через два дня молчаливый филиппинец пытался спрятаться в залах перед
закрытием. В полиции он отказался даже назвать себя и был взят под стражу
как подозреваемый.
И все же тщательное наблюдение за мумией, видимо, обескуражило
странные орды эзотерических посетителей, и их число заметно уменьшилось
после появления приказа "Проходить, не останавливаясь".
В ночь на первое декабря произошли страшные события. Около часа ночи
из музея послышались дикие крики, вопли ужаса и боли. По многочисленным
телефонным звонкам перепуганных соседей на место происшествия быстро
прибыли отряд полиции и множество работников музея, в том числе и я. Часть
полицейских окружила здание, другая вместе с работниками музея осторожно
проникла внутрь. В главной галерее мы нашли труп ночного сторожа. Он был
задушен концом веревки из индийской конопли. Она так и осталась на его
шее. Значит, несмотря на все наши предосторожности, один или несколько
человек сумели пробраться в музей. Сейчас, однако, в залах царила мертвая
тишина, и мы почти боялись подняться на второй этаж, в проклятое крыло,
где наверняка разыгралась драма. Мы зажгли все лампы и, несколько
ободренные светом, пошли по лестнице наверх.
Начиная с этого момента сведения об этом отвратительном деле стали
подвергаться цензуре, потому что мы сообща решили, что не стоит пугать
публику. Я уже говорил, что мы зажгли все лампы перед тем, как войти в зал
мумий.
Под ярким светом прожекторов, направленных на витрины и их мрачное
содержимое, мы увидели ужас, ошеломляющие детали которого
свидетельствовали о событиях, далеко превосходящих наше понимание.
Там были двое. Видимо, они спрятались в здании перед закрытием, но их
уже никогда не удастся покарать за убийство сторожа. Они уже заплатили за
свое преступление.
Один был бирманцем, другой - с острова Фиджи, оба известны полиции
как активные деятели страшных сект. Они расстались с жизнью, и чем больше
мы их рассматривали, тем более убеждались, что смерть их чудовищна,
неслыханна. Их лица выражали такой нечеловеческий ужас, что сам старший
полицейский чин признался, что никогда не видел ничего подобного. Однако
состояние обоих трупов имело заметные различия.
Бирманец скорчился у самой витрины, из которой был аккуратно вырезан
кусок стекла. В его правой руке был зажат рулон голубоватой пленки,
покрытой серыми иероглифами, похожий на тот, что хранился у нас в
библиотеке. Впрочем, последующий тщательный осмотр констатировал отдельные
мелкие различия. На теле не было видно никаких следов насилия, а по виду
его искаженного лица можно было сказать только, что человек умер от
страха.
Фиджиец, лежавший рядом с ним, вызвал у нас сильный шок. Полицейский,
наклонившийся над ним, закричал от ужаса, и мы все вздрогнули. Глядя на
серое - недавно черное - лицо, искаженное страхом, на скелетообразную
руку, все еще сжимающую фонарик, мы стали догадываться, что произошло
нечто немыслимое. И тем не менее мы не ожидали того, что обнаружила
дрогнувшая рука полицейского. Я и сегодня не могу думать об этом без
страха и отвращения. Одним словом, несчастный парень, час тому назад
бывший крепким и полным сил и здоровья, был превращен неведомо каким
колдовством в жесткую и серую, как камень, фигуру, по текстуре идентичную
ужасной мумии, лежавшей в покалеченной витрине.
Но это было еще не самое худшее. Самое страшное заключалось в том,
что состояние мумии привлекло наше внимание даже прежде, чем мы
наклонились над трупами. Не было и речи о мелких и малозаметных изменениях
- теперь мумия радикально изменила свою позу. Она странно размягчилась.
Скрюченные руки опустились и не закрывали больше искаженного лица, и
(Боже, помоги нам!) отвратительные выпуклые глаза были широко открыты и,
казалось, пристально смотрели на двух иностранцев, которые умерли то ли от
страха, то ли от чего-то еще более скверного. Этот взгляд мертвой рыбы
обладал каким-то мерзким гипнозом и преследовал всех нас, когда мы
осматривали тела. Он поистине странно на нас действовал. Мы чувствовали,
как в нас входит непонятное оцепенение, которое мешает нашим движениям.
Это оцепенение очень странно исчезало, когда мы передавали из рук в руки
свиток с иероглифами. Время от времени я чувствовал, как эти странные
глаза определенно притягивают мой взгляд, и, когда я, осмотрев трупы,
повернулся к мумии, у меня создалось впечатление, что на стеклянной
поверхности зрачков, темных и удивительно сохранившихся, я улавливаю
что-то очень странное. Чем больше я смотрел, тем больше попадал под их
чары. В конце концов я спустился в свой кабинет, невзирая на странное
легкое окостенение моих членов, чтобы взять большую лупу. С этим
инструментом я предпринял основательный осмотр застывших зрачков, в то
время как другие с интересом столпились вокруг.
До этого момента я скептически относился к теории, согласно которой
на сетчатке отпечатываются сцены или предметы, которые видела жертва перед
смертью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9
странные Иностранцы, продолжавшие бывать в наших залах. Их число,
казалось, не изменилось.
Восемнадцатого ноября перуанец индейской крови вдруг упал в
конвульсиях перед мумией, а потом кричал на больничной койке:
- Она пыталась открыть глаза! Т'юог хотел открыть глаза и посмотреть
на меня!
Я уже совсем было собрался удалить мумию из зала, однако собрание
наших администраторов, не желающих ничего менять, уговорило меня не делать
этого. Но я понимал, что музей начинает приобретать мрачную репутацию в
нашем тихом и строгом квартале. После инцидента с перуанцем я отдал приказ
сторожам, чтобы те не позволяли кому-либо задерживаться перед чудовищной
реликвией с Тихого океана более чем на три-четыре минуты.
Двадцать четвертого ноября, после закрытия музея, в семнадцать часов
вечера, один из сторожей заметил, что веки мумии чуть-чуть приподнялись.
Стал заметен узкий серпик роговицы каждого глаза, но и это было
чрезвычайно интересно. Поспешно вызванный доктор Мор собирался через лупу
осмотреть эти крошечные серпики, но пергаментные веки вдруг снова
закрылись. Все усилия поднять их были тщетны. Таксидермист не рискнул
применить более радикальные меры. Когда он сообщил мне по телефону о
произошедшем, я испытал ужас, совершенно несоразмерный этому, судя по
всему, простому инциденту. В течение нескольких секунд я разделял общее
мнение и боялся, что из тьмы времен и глубины пространства вынырнет
проклятие и обрушится на наш музей.
Через два дня молчаливый филиппинец пытался спрятаться в залах перед
закрытием. В полиции он отказался даже назвать себя и был взят под стражу
как подозреваемый.
И все же тщательное наблюдение за мумией, видимо, обескуражило
странные орды эзотерических посетителей, и их число заметно уменьшилось
после появления приказа "Проходить, не останавливаясь".
В ночь на первое декабря произошли страшные события. Около часа ночи
из музея послышались дикие крики, вопли ужаса и боли. По многочисленным
телефонным звонкам перепуганных соседей на место происшествия быстро
прибыли отряд полиции и множество работников музея, в том числе и я. Часть
полицейских окружила здание, другая вместе с работниками музея осторожно
проникла внутрь. В главной галерее мы нашли труп ночного сторожа. Он был
задушен концом веревки из индийской конопли. Она так и осталась на его
шее. Значит, несмотря на все наши предосторожности, один или несколько
человек сумели пробраться в музей. Сейчас, однако, в залах царила мертвая
тишина, и мы почти боялись подняться на второй этаж, в проклятое крыло,
где наверняка разыгралась драма. Мы зажгли все лампы и, несколько
ободренные светом, пошли по лестнице наверх.
Начиная с этого момента сведения об этом отвратительном деле стали
подвергаться цензуре, потому что мы сообща решили, что не стоит пугать
публику. Я уже говорил, что мы зажгли все лампы перед тем, как войти в зал
мумий.
Под ярким светом прожекторов, направленных на витрины и их мрачное
содержимое, мы увидели ужас, ошеломляющие детали которого
свидетельствовали о событиях, далеко превосходящих наше понимание.
Там были двое. Видимо, они спрятались в здании перед закрытием, но их
уже никогда не удастся покарать за убийство сторожа. Они уже заплатили за
свое преступление.
Один был бирманцем, другой - с острова Фиджи, оба известны полиции
как активные деятели страшных сект. Они расстались с жизнью, и чем больше
мы их рассматривали, тем более убеждались, что смерть их чудовищна,
неслыханна. Их лица выражали такой нечеловеческий ужас, что сам старший
полицейский чин признался, что никогда не видел ничего подобного. Однако
состояние обоих трупов имело заметные различия.
Бирманец скорчился у самой витрины, из которой был аккуратно вырезан
кусок стекла. В его правой руке был зажат рулон голубоватой пленки,
покрытой серыми иероглифами, похожий на тот, что хранился у нас в
библиотеке. Впрочем, последующий тщательный осмотр констатировал отдельные
мелкие различия. На теле не было видно никаких следов насилия, а по виду
его искаженного лица можно было сказать только, что человек умер от
страха.
Фиджиец, лежавший рядом с ним, вызвал у нас сильный шок. Полицейский,
наклонившийся над ним, закричал от ужаса, и мы все вздрогнули. Глядя на
серое - недавно черное - лицо, искаженное страхом, на скелетообразную
руку, все еще сжимающую фонарик, мы стали догадываться, что произошло
нечто немыслимое. И тем не менее мы не ожидали того, что обнаружила
дрогнувшая рука полицейского. Я и сегодня не могу думать об этом без
страха и отвращения. Одним словом, несчастный парень, час тому назад
бывший крепким и полным сил и здоровья, был превращен неведомо каким
колдовством в жесткую и серую, как камень, фигуру, по текстуре идентичную
ужасной мумии, лежавшей в покалеченной витрине.
Но это было еще не самое худшее. Самое страшное заключалось в том,
что состояние мумии привлекло наше внимание даже прежде, чем мы
наклонились над трупами. Не было и речи о мелких и малозаметных изменениях
- теперь мумия радикально изменила свою позу. Она странно размягчилась.
Скрюченные руки опустились и не закрывали больше искаженного лица, и
(Боже, помоги нам!) отвратительные выпуклые глаза были широко открыты и,
казалось, пристально смотрели на двух иностранцев, которые умерли то ли от
страха, то ли от чего-то еще более скверного. Этот взгляд мертвой рыбы
обладал каким-то мерзким гипнозом и преследовал всех нас, когда мы
осматривали тела. Он поистине странно на нас действовал. Мы чувствовали,
как в нас входит непонятное оцепенение, которое мешает нашим движениям.
Это оцепенение очень странно исчезало, когда мы передавали из рук в руки
свиток с иероглифами. Время от времени я чувствовал, как эти странные
глаза определенно притягивают мой взгляд, и, когда я, осмотрев трупы,
повернулся к мумии, у меня создалось впечатление, что на стеклянной
поверхности зрачков, темных и удивительно сохранившихся, я улавливаю
что-то очень странное. Чем больше я смотрел, тем больше попадал под их
чары. В конце концов я спустился в свой кабинет, невзирая на странное
легкое окостенение моих членов, чтобы взять большую лупу. С этим
инструментом я предпринял основательный осмотр застывших зрачков, в то
время как другие с интересом столпились вокруг.
До этого момента я скептически относился к теории, согласно которой
на сетчатке отпечатываются сцены или предметы, которые видела жертва перед
смертью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9