Безымянный город
---------------------------------------------------------------
В письме Фрэнку Б. Лонгу, датированном 26 января 1921 года, Г. Ф.
Лавкрафт посвятил несколько строк обсуждению следующего своего рассказа под
названием Безымянный город . Он писал: Рискуя навеять на Вас тоску, я
прилагаю к своему посланию свой последний только что законченный и
напечатанный рассказ Безымянный город . Он составлен на основе сновидения,
которое, в свою очередь, было вызвано скорее всего размышлениями над
многозначительной фразой из Книги чудес Дансени неотражаемая чернота бездны
. Безумный араб Аль-Хазред вымышленная личность. Приписанное ему двустишие
написано мною специально для этого рассказа, а Абдул Аль-Хазред это
псевдоним, который я взял себе в пятилетнем возрасте, когбез ума от Тысячи и
одной ночи . Я толком не могу оценить этот рассказ Вы первый, кто увидит его
после меня однако хочу сказать, что вложил в него много труда. Я порвал два
варианта начала, уловив нужную линию только с третьей попытки, и разрушил
(лучше сказать, основательно переделал) заключительную часть. Моей целью
было показать концентрированный поток ужасов дрожь по телу, еще раз дрожь, и
еще раз и каждый раз все страшнее и страшнее!...
Приблизившись к безымянному городу, я сразу же ощутил тяготевшее над
ним проклятие. Я двигался по жуткой выжженной долине, залитой лунным светом,
и издали увидел его; таинственно и зловеще выступал он из песков так
высовываются части трупа из неглубокой, кое-как закиданной землею могилы.
Ужасом веяло от источенных веками камней этого допотопного чуда, этого
пращура самой старой из пирамид; а исходившее от него легкое, дуновение,
казалось, отталкивало меня прочь и внушало отступиться от древних зловещих
тайн, которых не знает и не должен знать ни один смертный.
Далеко в Аравийской пустыне лежит Безымянный Город, полуразрушенный и
безмолвный; его низкие стены почти полностью занесены песками тысячелетий.
Этот город стоял здесь задолго до того, как были заложены первые камни
Мемфиса и обожжены кирпичи, из которых воздвигли Вавилон. Нет ни одной
легенды настолько древней, чтобы в ней упоминалось название этого города или
те времена, когда он был еще полон жизни. Зато о нем шепчутся пастухи возле
своих костров, о нем бормочут старухи в шатрах шейхов, и все как один
остерегаются его, сами не зная почему. Это было то самое место, которое
безумный поэт Абдул-Аль-Хазред увидел в своих грезах за ночь до того, как
сложил загадочное двустишие:
То не мертво, что вечность охраняет,
Смерть вместе с вечностью порою умирает.
Конечно, мне было известно, что арабы не зря остерегаются Безымянного
Города, упоминаемого в причудливых сказаниях и до сих пор скрытого от
людских глаз; однако я отогнал мысли о причинах этих опасений и двинулся
верхом на верблюде в нехоженую пустыню. Я единственный, кому довелось его
увидеть, и потому ни на одном лице не застыло такой печати ужаса, как на
моем, ни одного человека не охватывает такая страшная дрожь, как меня, когда
ночной ветер сотрясает окна. Когда я проходил по городу в жуткой тишине
нескончаемого сна, он смотрел на меня, уже остывший от пустынного зноя под
лучами холодной луны. И, возвратив ему этот взгляд, я забыл свое торжество,
которое испытал, найдя его, и остановил своего верблюда, замерев в ожидании
рассвета.
После нескольких часов ожидания я увидел, как на востоке повис
предрассветный полумрак, звезды поблекли, а затем серые сумеречные тона
оттеснил розовый свет, окаймленный золотом. Я услышал стон и увадел песчаную
бурю, бушевавшую среди древних камней, хотя небо было ясным и обширные
пространства пустыни оставались неподвижными. Затем над линией горизонта,
окаймляющей пустыню, взошел огненный край солнца, который был виден сквозь
уносившуюся прочь небольшую песчаную бурю, и мне, охваченному какой-то
лихорадкой, почудился доносившийся из неведомых глубин металлический
скрежет, который словно приветствовал огненный диск, как некогда
приветствовали его колоссы Мемнона с берегов Нила. В ушах моих стоял звон,
воображение бурлило, пока я неспешно погонял своего верблюда, приближаясь к
этому затерянному в песках безмолвному месту, которое из всех живущих на
земле удостоился созерцать я один.
Я бродил среди бесформенных фундаментов домов, не находя ничего,
похожего на резьбу или надписи, которые напомнили бы о людях, если это были
люди построивших город и живших в нем невообразимо давно. Налет древности на
этой местности был каким-то нездоровым, я больше всего на свете мне хотелось
увидеть какие-нибудь знаки или эмблемы, доказывавшие, что город и в самом
деле был задуман и заложен представителями рода людского. Без сомнения, мне
были неприятны пропорции и размеры этих развалин. Благодаря запасу
разнообразных инструментов и снаряжения, я сделал множество раскопок внутри
пространств, окруженных стенами разрушенных сооружений; однако дело шло
медленно я не обнаружил ничего значительного. Когда вновь наступила ночь и
взошла луна, я почувствовал дуновение прохладного ветра, а вместе с ним
возвращение отступившего было страха; и я не решился заночевать в городе.
Когда я покидал древние стены, чтобы уснуть вне их пределов, за моей спиной
возник небольшой гудящий песчаный вихрь, пронесшийся над серыми камнями,
хотя луна была яркой, а пустыня по большей части оставалась спокойной.
Я пробудился на рассвете, вырвавшись из хоровода кошмарных сновидений,
в ушах стоял звон, подобный колокольному. Я увидел, как красный край солнца
пробивается сквозь последние порывы небольшой песчаной бури, вздымающейся
над Безымянным Городом, и отметил про себя безмятежность всего остального
ландшафта. Я еще раз отважился побродить среди развалин, которые вздувались
под песками, как какой-нибудь сказочный великан под покрывалом, еще раз
попытался откопать реликвии забытой расы, и вновь безрезультатно. В полдень
я отдохнул, а затем длительное время посвятил исследованию стен, линий
бывших улиц и контуров почти исчезнувших зданий. Все говорило о том, что
некогда это был могучий город, и я задумался, в чем же состоял источник его
величия. В моем воображении возникла полная картина великолепия века столь
отдаленного, что о нем не могли знать и халдеи. В моей голове промелькнули
таинственные образы: Обреченный Сарнаф, стоявший на земле Мнара, когда
человечество было молодо;
1 2 3 4 5 6
---------------------------------------------------------------
В письме Фрэнку Б. Лонгу, датированном 26 января 1921 года, Г. Ф.
Лавкрафт посвятил несколько строк обсуждению следующего своего рассказа под
названием Безымянный город . Он писал: Рискуя навеять на Вас тоску, я
прилагаю к своему посланию свой последний только что законченный и
напечатанный рассказ Безымянный город . Он составлен на основе сновидения,
которое, в свою очередь, было вызвано скорее всего размышлениями над
многозначительной фразой из Книги чудес Дансени неотражаемая чернота бездны
. Безумный араб Аль-Хазред вымышленная личность. Приписанное ему двустишие
написано мною специально для этого рассказа, а Абдул Аль-Хазред это
псевдоним, который я взял себе в пятилетнем возрасте, когбез ума от Тысячи и
одной ночи . Я толком не могу оценить этот рассказ Вы первый, кто увидит его
после меня однако хочу сказать, что вложил в него много труда. Я порвал два
варианта начала, уловив нужную линию только с третьей попытки, и разрушил
(лучше сказать, основательно переделал) заключительную часть. Моей целью
было показать концентрированный поток ужасов дрожь по телу, еще раз дрожь, и
еще раз и каждый раз все страшнее и страшнее!...
Приблизившись к безымянному городу, я сразу же ощутил тяготевшее над
ним проклятие. Я двигался по жуткой выжженной долине, залитой лунным светом,
и издали увидел его; таинственно и зловеще выступал он из песков так
высовываются части трупа из неглубокой, кое-как закиданной землею могилы.
Ужасом веяло от источенных веками камней этого допотопного чуда, этого
пращура самой старой из пирамид; а исходившее от него легкое, дуновение,
казалось, отталкивало меня прочь и внушало отступиться от древних зловещих
тайн, которых не знает и не должен знать ни один смертный.
Далеко в Аравийской пустыне лежит Безымянный Город, полуразрушенный и
безмолвный; его низкие стены почти полностью занесены песками тысячелетий.
Этот город стоял здесь задолго до того, как были заложены первые камни
Мемфиса и обожжены кирпичи, из которых воздвигли Вавилон. Нет ни одной
легенды настолько древней, чтобы в ней упоминалось название этого города или
те времена, когда он был еще полон жизни. Зато о нем шепчутся пастухи возле
своих костров, о нем бормочут старухи в шатрах шейхов, и все как один
остерегаются его, сами не зная почему. Это было то самое место, которое
безумный поэт Абдул-Аль-Хазред увидел в своих грезах за ночь до того, как
сложил загадочное двустишие:
То не мертво, что вечность охраняет,
Смерть вместе с вечностью порою умирает.
Конечно, мне было известно, что арабы не зря остерегаются Безымянного
Города, упоминаемого в причудливых сказаниях и до сих пор скрытого от
людских глаз; однако я отогнал мысли о причинах этих опасений и двинулся
верхом на верблюде в нехоженую пустыню. Я единственный, кому довелось его
увидеть, и потому ни на одном лице не застыло такой печати ужаса, как на
моем, ни одного человека не охватывает такая страшная дрожь, как меня, когда
ночной ветер сотрясает окна. Когда я проходил по городу в жуткой тишине
нескончаемого сна, он смотрел на меня, уже остывший от пустынного зноя под
лучами холодной луны. И, возвратив ему этот взгляд, я забыл свое торжество,
которое испытал, найдя его, и остановил своего верблюда, замерев в ожидании
рассвета.
После нескольких часов ожидания я увидел, как на востоке повис
предрассветный полумрак, звезды поблекли, а затем серые сумеречные тона
оттеснил розовый свет, окаймленный золотом. Я услышал стон и увадел песчаную
бурю, бушевавшую среди древних камней, хотя небо было ясным и обширные
пространства пустыни оставались неподвижными. Затем над линией горизонта,
окаймляющей пустыню, взошел огненный край солнца, который был виден сквозь
уносившуюся прочь небольшую песчаную бурю, и мне, охваченному какой-то
лихорадкой, почудился доносившийся из неведомых глубин металлический
скрежет, который словно приветствовал огненный диск, как некогда
приветствовали его колоссы Мемнона с берегов Нила. В ушах моих стоял звон,
воображение бурлило, пока я неспешно погонял своего верблюда, приближаясь к
этому затерянному в песках безмолвному месту, которое из всех живущих на
земле удостоился созерцать я один.
Я бродил среди бесформенных фундаментов домов, не находя ничего,
похожего на резьбу или надписи, которые напомнили бы о людях, если это были
люди построивших город и живших в нем невообразимо давно. Налет древности на
этой местности был каким-то нездоровым, я больше всего на свете мне хотелось
увидеть какие-нибудь знаки или эмблемы, доказывавшие, что город и в самом
деле был задуман и заложен представителями рода людского. Без сомнения, мне
были неприятны пропорции и размеры этих развалин. Благодаря запасу
разнообразных инструментов и снаряжения, я сделал множество раскопок внутри
пространств, окруженных стенами разрушенных сооружений; однако дело шло
медленно я не обнаружил ничего значительного. Когда вновь наступила ночь и
взошла луна, я почувствовал дуновение прохладного ветра, а вместе с ним
возвращение отступившего было страха; и я не решился заночевать в городе.
Когда я покидал древние стены, чтобы уснуть вне их пределов, за моей спиной
возник небольшой гудящий песчаный вихрь, пронесшийся над серыми камнями,
хотя луна была яркой, а пустыня по большей части оставалась спокойной.
Я пробудился на рассвете, вырвавшись из хоровода кошмарных сновидений,
в ушах стоял звон, подобный колокольному. Я увидел, как красный край солнца
пробивается сквозь последние порывы небольшой песчаной бури, вздымающейся
над Безымянным Городом, и отметил про себя безмятежность всего остального
ландшафта. Я еще раз отважился побродить среди развалин, которые вздувались
под песками, как какой-нибудь сказочный великан под покрывалом, еще раз
попытался откопать реликвии забытой расы, и вновь безрезультатно. В полдень
я отдохнул, а затем длительное время посвятил исследованию стен, линий
бывших улиц и контуров почти исчезнувших зданий. Все говорило о том, что
некогда это был могучий город, и я задумался, в чем же состоял источник его
величия. В моем воображении возникла полная картина великолепия века столь
отдаленного, что о нем не могли знать и халдеи. В моей голове промелькнули
таинственные образы: Обреченный Сарнаф, стоявший на земле Мнара, когда
человечество было молодо;
1 2 3 4 5 6