Не то что в наших колодцах проклятущих, солнышка летом не увидишь живого! И кто только их понастроил…»
И пошла, и пошла. Про какую-то золовку…
Пока она говорила, к ней две кошки подбежали и давай ластиться, башками об её тапочки тереться: курлы-мурлы. Тётю Симу все кошки во дворе знают, только она выйдет — они к ней. Да что там кошки — её каждый воробей, каждый голубь знает. Чуть что — лапа перебита или ещё что-нибудь — она им идёт на выручку. А однажды утром дворники смотрят: по двору ползёт черепаха. И прямо к нашей парадной. Файзула в окно постучал и говорит: «Тётя Сима, это к тебе».
Я говорил с тётей Симой, а сам всё думал: знает она или не знает про недоразумение? Но она всё-таки знала.
— Что это ты напоследок набедокурил? — спрашивает. — На что тебе эта лодка понадобилась?
Я кричу:
— Не брал я её, тёть Сима, не брал! Провалиться мне на этом месте!
— А Файзула говорит, будто тебя поймали и ты старый адрес сказал. Я говорю: «Да не водилось за ним никогда худого, не мог он этого сделать!..»
Я сказал:
— Файзула на меня наговаривает.
— Да это не Файзула на тебя наговаривает, — говорит тётя Сима, — а кто-то другой тебя оговаривает.
— Как это? — спрашиваю.
— А вот так. Какой-то охотник сделал, а показал на тебя. И фамилию твою дал, и адрес. Ты, дескать, переехал, тебе ничего не будет. А он чист и свят. Вот так бывает.
Ну уж это и вовсе было недоразумение.
Я говорю:
— Да кто ж это мог сделать? Нет, тётя Сима, это какая-то путаница. Ведь мой адрес только мои друзья знают. Да ещё Тентелев.
— Ну уж это сам выбирай, — говорит тётя Сима.
«Ах ты, Тентелев, — думаю, — ах, вражина!»
— Ну, будет тебе одному сидеть, пойдём ко мне, чаю попьёшь, а там и щуку будем жарить.
— Спасибо, — говорю, — я не хочу.
А я хочу есть, да не хочу к тёте Симе. Я знаю, как у неё там, в первом этаже. Когда я был маленький, родители меня иногда у неё оставляли.
У неё там ковричек, здесь — половичок. Там пупсик, здесь слоник. Там у неё пузырьки с лекарствами, здесь у неё квитанции за двадцать лет. Там — грелка, здесь — бумажный цветочек. Маслёнка и мышеловка. Варенье и клизма. И запах густой, тягучий.
Нет, не пойду.
— Не пойду я, тётя Сима.
— Ну, полежи, надумаешь, так придёшь.
А я и не надумаю.
Болезненный Палён
Я подумал, что раз Михеева с Суминым так долго нет, то, значит, их не признали в очереди. У нас так случается, что в очереди не признают. А то бывает, что, наоборот, признают. Кто-нибудь из нашего дома стоит и говорит тебе: «Ну чего вы так долго ходите, идите, вы же здесь стояли!» А Михеева с Суминым не признали, значит.
Так и есть, в очереди за арбузами я не нашёл ни Сумина, ни Михеева. Тогда я просто так возле лотка постоял. Арбузы были крупные, все говорили, что астраханские. У нас всегда хорошие арбузы продают. Продавец дядя Гриша подносит их к уху и слушает. Он пучит глаза и говорит: «Тихо, граждане, ничего не слышно!» И снова слушает. У него спрашивают: «Гриша, можно навырез?» А он отвечает: «Нет, граждане покупатели, арбузы продаются только на слух». Мой батя тоже умеет слушать арбузы. Он говорит, что когда арбуз спелый, то он поёт песенку: «Я спел, я поспел, кто успел, тот и съел». Когда я был маленький, я этому верил. Теперь, конечно, не верю. Вот батя приедет — и мы пойдём покупать арбуз.
Я пошёл во двор и крикнул:
— Михеев!
Но из окна никто не высунулся.
Тогда я снова пошёл на улицу.
Потом снова во двор.
Потом снова на улицу.
Но потом подумал: что это я буду ходить то во двор, то на улицу, сяду лучше на диван и подожду почтальона.
Только уселся, а тут через проходной двор идёт мой одноклассник Палён. Я обрадовался ему.
— А, здорово, — кричу, — давно не виделись!
А он за щёку держится. Его прямо перекосило. Он одной рукой за щёку держится, а другой себя охраняет.
— Не тьёгай меня, — говорит Палён. Я говорю:
— Да я и не трогаю. Что, зуб болит?
— Боит, — отвечает. — Сий никаких нет. Пойдём со мной в поикинику, а?.. Я один боюсь, навейно, йвать будут.
Я послушал, как Палён букву «р» не выговаривает, и мне его стало жалко. Он вообще у нас болезненный товарищ, от физкультуры вечно освобождён.
Я говорю:
— Пойдём.
Палён слегка оживился.
— Ты говои что-нибудь, — просит, — мне так ехче, ты говои.
Я ему стал про лодку рассказывать, а он говорит:
— Я знаю, знаю.
— И ты веришь, что это я? — спрашиваю Палёна.
— Конечно, вею.
Я возмутился такой наглости, даже обратно хотел повернуть, а он за руку меня схватил:
— Ой, нет, не вею, не вею!..
Ну что ты будешь с ним делать!
— То-то же, — говорю. — Разве ж я мог старый адрес дать, если б даже и было что-то такое? Зачем же людей запутывать. А это кто-то меня оговорил. Конечно, это Тентелев. Ты как думаешь?
А Палён говорит:
— Ой, Саня, а ты когда-нибудь йвал?
Он меня, оказывается, и не слушает. Я говорю:
— Один яз йвал!
Палён обиделся.
— А ты чего дьязнишься? Я же не найошно, что ты, не понимаешь?
А у меня, честное слово, само собой получилось. Оттого, что долго слушал, как Палён букву «р» не выговаривает. Он обиделся, а я сказал:
— Не надо, Палён, не обижайся. Это само собой получилось. Я тебя, пока зуб не вылечишь, не брошу.
Куда ж его такого бросишь. Он пропадёт.
Наша поликлиника
Возле нашей поликлиники стояло множество детских колясок. Ну, и колясок там было! Миллион! Всех цветов радуги!
Стоят как боевые кони, дожидаются своих всадников. Мне это очень понравилось. Я говорю Палёну:
— Ты иди, Палён, я тебя здесь подожду.
— Нет, нет, — отвечает Палён, — пойдём со мной!
— Да что я, — говорю, — пойду, я ведь теперь здесь не записан, мне неудобно.
— Еюнда какая, пойдём, пойдём!
Я понял, что без меня теперь Палён с места не сдвинется, и вошёл с ним в бокс.
Дежурная нянечка говорит:
— Куда это такие большие, сегодня у нас грудной день, приёма нет, приходите завтра!
Палён весь скривился, как это услышал.
Я говорю:
— Пропустите его к зубному, он до завтра не доживёт.
— А, к зубному можно. Если с острой болью, то можно.
Я подумал: конечно, зубной сегодня свободен, ведь у грудняков пока зубов нет, им лечить нечего.
В регистратуре было полным-полно грудных детей. Некоторые из них плакали, некоторые просто кричали. Такое веселье стояло! У них ведь так: один закричит — и все за ним в крик!
Пока Палён заказывал карточку, я подошёл к одному грудняку в голубом чепчике. Он сидел на столе за деревянным ограждением. Я сразу понял, почему он плачет: у него игрушка упала, гремящий такой петушок. Я её поднял, погремел, и грудняк замолчал. Потом он взмахнул ручонкой — игрушка снова упала. Он и зареветь не успел, как я её поднял. Потом он снова её уронил. Они же, ребёныши, глупенькие, не соображают. Когда я в третий раз поднял игрушку, грудняк уже улыбался. Он подумал, что я с ним играю.
А я бы и в самом деле поиграл.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23
И пошла, и пошла. Про какую-то золовку…
Пока она говорила, к ней две кошки подбежали и давай ластиться, башками об её тапочки тереться: курлы-мурлы. Тётю Симу все кошки во дворе знают, только она выйдет — они к ней. Да что там кошки — её каждый воробей, каждый голубь знает. Чуть что — лапа перебита или ещё что-нибудь — она им идёт на выручку. А однажды утром дворники смотрят: по двору ползёт черепаха. И прямо к нашей парадной. Файзула в окно постучал и говорит: «Тётя Сима, это к тебе».
Я говорил с тётей Симой, а сам всё думал: знает она или не знает про недоразумение? Но она всё-таки знала.
— Что это ты напоследок набедокурил? — спрашивает. — На что тебе эта лодка понадобилась?
Я кричу:
— Не брал я её, тёть Сима, не брал! Провалиться мне на этом месте!
— А Файзула говорит, будто тебя поймали и ты старый адрес сказал. Я говорю: «Да не водилось за ним никогда худого, не мог он этого сделать!..»
Я сказал:
— Файзула на меня наговаривает.
— Да это не Файзула на тебя наговаривает, — говорит тётя Сима, — а кто-то другой тебя оговаривает.
— Как это? — спрашиваю.
— А вот так. Какой-то охотник сделал, а показал на тебя. И фамилию твою дал, и адрес. Ты, дескать, переехал, тебе ничего не будет. А он чист и свят. Вот так бывает.
Ну уж это и вовсе было недоразумение.
Я говорю:
— Да кто ж это мог сделать? Нет, тётя Сима, это какая-то путаница. Ведь мой адрес только мои друзья знают. Да ещё Тентелев.
— Ну уж это сам выбирай, — говорит тётя Сима.
«Ах ты, Тентелев, — думаю, — ах, вражина!»
— Ну, будет тебе одному сидеть, пойдём ко мне, чаю попьёшь, а там и щуку будем жарить.
— Спасибо, — говорю, — я не хочу.
А я хочу есть, да не хочу к тёте Симе. Я знаю, как у неё там, в первом этаже. Когда я был маленький, родители меня иногда у неё оставляли.
У неё там ковричек, здесь — половичок. Там пупсик, здесь слоник. Там у неё пузырьки с лекарствами, здесь у неё квитанции за двадцать лет. Там — грелка, здесь — бумажный цветочек. Маслёнка и мышеловка. Варенье и клизма. И запах густой, тягучий.
Нет, не пойду.
— Не пойду я, тётя Сима.
— Ну, полежи, надумаешь, так придёшь.
А я и не надумаю.
Болезненный Палён
Я подумал, что раз Михеева с Суминым так долго нет, то, значит, их не признали в очереди. У нас так случается, что в очереди не признают. А то бывает, что, наоборот, признают. Кто-нибудь из нашего дома стоит и говорит тебе: «Ну чего вы так долго ходите, идите, вы же здесь стояли!» А Михеева с Суминым не признали, значит.
Так и есть, в очереди за арбузами я не нашёл ни Сумина, ни Михеева. Тогда я просто так возле лотка постоял. Арбузы были крупные, все говорили, что астраханские. У нас всегда хорошие арбузы продают. Продавец дядя Гриша подносит их к уху и слушает. Он пучит глаза и говорит: «Тихо, граждане, ничего не слышно!» И снова слушает. У него спрашивают: «Гриша, можно навырез?» А он отвечает: «Нет, граждане покупатели, арбузы продаются только на слух». Мой батя тоже умеет слушать арбузы. Он говорит, что когда арбуз спелый, то он поёт песенку: «Я спел, я поспел, кто успел, тот и съел». Когда я был маленький, я этому верил. Теперь, конечно, не верю. Вот батя приедет — и мы пойдём покупать арбуз.
Я пошёл во двор и крикнул:
— Михеев!
Но из окна никто не высунулся.
Тогда я снова пошёл на улицу.
Потом снова во двор.
Потом снова на улицу.
Но потом подумал: что это я буду ходить то во двор, то на улицу, сяду лучше на диван и подожду почтальона.
Только уселся, а тут через проходной двор идёт мой одноклассник Палён. Я обрадовался ему.
— А, здорово, — кричу, — давно не виделись!
А он за щёку держится. Его прямо перекосило. Он одной рукой за щёку держится, а другой себя охраняет.
— Не тьёгай меня, — говорит Палён. Я говорю:
— Да я и не трогаю. Что, зуб болит?
— Боит, — отвечает. — Сий никаких нет. Пойдём со мной в поикинику, а?.. Я один боюсь, навейно, йвать будут.
Я послушал, как Палён букву «р» не выговаривает, и мне его стало жалко. Он вообще у нас болезненный товарищ, от физкультуры вечно освобождён.
Я говорю:
— Пойдём.
Палён слегка оживился.
— Ты говои что-нибудь, — просит, — мне так ехче, ты говои.
Я ему стал про лодку рассказывать, а он говорит:
— Я знаю, знаю.
— И ты веришь, что это я? — спрашиваю Палёна.
— Конечно, вею.
Я возмутился такой наглости, даже обратно хотел повернуть, а он за руку меня схватил:
— Ой, нет, не вею, не вею!..
Ну что ты будешь с ним делать!
— То-то же, — говорю. — Разве ж я мог старый адрес дать, если б даже и было что-то такое? Зачем же людей запутывать. А это кто-то меня оговорил. Конечно, это Тентелев. Ты как думаешь?
А Палён говорит:
— Ой, Саня, а ты когда-нибудь йвал?
Он меня, оказывается, и не слушает. Я говорю:
— Один яз йвал!
Палён обиделся.
— А ты чего дьязнишься? Я же не найошно, что ты, не понимаешь?
А у меня, честное слово, само собой получилось. Оттого, что долго слушал, как Палён букву «р» не выговаривает. Он обиделся, а я сказал:
— Не надо, Палён, не обижайся. Это само собой получилось. Я тебя, пока зуб не вылечишь, не брошу.
Куда ж его такого бросишь. Он пропадёт.
Наша поликлиника
Возле нашей поликлиники стояло множество детских колясок. Ну, и колясок там было! Миллион! Всех цветов радуги!
Стоят как боевые кони, дожидаются своих всадников. Мне это очень понравилось. Я говорю Палёну:
— Ты иди, Палён, я тебя здесь подожду.
— Нет, нет, — отвечает Палён, — пойдём со мной!
— Да что я, — говорю, — пойду, я ведь теперь здесь не записан, мне неудобно.
— Еюнда какая, пойдём, пойдём!
Я понял, что без меня теперь Палён с места не сдвинется, и вошёл с ним в бокс.
Дежурная нянечка говорит:
— Куда это такие большие, сегодня у нас грудной день, приёма нет, приходите завтра!
Палён весь скривился, как это услышал.
Я говорю:
— Пропустите его к зубному, он до завтра не доживёт.
— А, к зубному можно. Если с острой болью, то можно.
Я подумал: конечно, зубной сегодня свободен, ведь у грудняков пока зубов нет, им лечить нечего.
В регистратуре было полным-полно грудных детей. Некоторые из них плакали, некоторые просто кричали. Такое веселье стояло! У них ведь так: один закричит — и все за ним в крик!
Пока Палён заказывал карточку, я подошёл к одному грудняку в голубом чепчике. Он сидел на столе за деревянным ограждением. Я сразу понял, почему он плачет: у него игрушка упала, гремящий такой петушок. Я её поднял, погремел, и грудняк замолчал. Потом он взмахнул ручонкой — игрушка снова упала. Он и зареветь не успел, как я её поднял. Потом он снова её уронил. Они же, ребёныши, глупенькие, не соображают. Когда я в третий раз поднял игрушку, грудняк уже улыбался. Он подумал, что я с ним играю.
А я бы и в самом деле поиграл.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23