Мины ложились все ближе. Резко развернув упряжку вправо, Григорий ушел под прикрытие возвышенности. Он проехал километра два до небольшой безымянной речушки, повернул на юг и стал уходить в направлении бухты Воскресенского к охотничьей избушке, где сутки назад оставил Ногаева. Мины падали все реже и реже. Наконец вой и свист осколков прекратились, исчез и кисловатый запах дыма.
«Неужели ушел?» — еще не веря себе, подумал Григории, прислушиваясь к неожиданно наступившей тишине, нарушаемой только тяжелым дыханием упряжки.
— Стоп! — крикнул он, загоняя остол между полозьями нарт.
Закрепив упряжку, достал из мешка полевой бинокль, пилой вырезал из плотного снежного наста большой кусок. Григорий поднялся к пологому гребню, залег и, маскируя голову вырезанным кирпичом снега, навел бинокль на синеющее вдали море и зимовку. На берегу реки уже никого не было. Две подводные лодки с большими белыми номерами на серо-свинцовых рубках покачивались недалеко от берега. С орудий, стоявших на носовой палубе, чехлы были сняты, рядом с ними суетились черные фигурки людей. От берега к лодкам по натянутым леерам подтягивались два клипер-бота, нагруженных мешками и ящиками. Среди моряков, толпившихся у берегового груза, Бухтияров заметил четырех зимовщиков — он узнал их по ушанкам и ватникам. «Пятого нет. Наверное, на радиостанции под надзором фрицев несет вахту», — решил Григорий, протирая быстро запотевшие стекла бинокля и снова приникая к нему. Он увидел, как стволы пушек медленно поворачивались в его сторону и одновременно поднимались под углом вверх…
Григорий осторожно спустился к нартам, осмотрел собак, подправил постромки и тронулся на юг. Белая тундра и начинающее синеть с юга небо настороженно молчали. Это напряженное ожидание обстрела было для Бухтиярова тягостнее, чем свист мин. Прошел еще час. Бухтияров понял, что легкие орудия лодок его уже не достанут…
До бухты оставалось километров шесть-семь. Вскоре впереди затемнела открытая вода; показался домик с невысокой мачтой и трубой, из которой вился дымок. «А вдруг и там немчура? — обожгла мысль. — Подожду до темноты, а там осмотрюсь», — решил Григорий и пожалел, что его карабин остался на зимовке. Не отвязывая собак, раздал им корм, осмотрел лапы Шайтана и, густо смазав опухшую переднюю ногу, забинтовал ее, надел сверху меховой чулок.
Как бывает в этих широтах, темнело очень медленно. Багровое солнце низко скользило по горизонту, принимая форму огненного эллипса. Григорий внимательно рассматривал в бинокль избу, но ничего подозрительного не обнаружил. Когда стемнело, он тронулся в путь. Приметив слабый свет в окне, остановил упряжку, захватил топор и стал осторожно подбираться к домику. «Кто это? — Григорий невольно вздрогнул, услышав чье-то дыхание. — Шайтан? Фу, черт! Я же тебя привязал…»
Вынырнувшая из темноты собака ткнулась ему в ноги и молча легла рядом, виновато отворачивая морду в сторону.
— Нехорошо, Шайтан. Поводок перегрыз и упряжку бросил. Как же так? Он потрепал собаку по загривку и, показывая на свет в оконце, тихо сказал: — Давай домой, быстро, быстро… — Шайтан понимающе взвизгнул и, подняв забинтованную лапу, поскакал к избе. Подбежав к тамбуру, пес громко и радостно завыл — он был потомком полярного волка и по-собачьи лаять не умел.
Скрипнула дверь. В проеме показался человек с фонарем.
— Никак Шайтан? — услышал Григорий удивленный голос Ногаева.
— Эй, браток! Я здесь! — закричал каюр, подбегая к двери.
— Ты, Григорий? Где упряжка? Почему так быстро вернулся?
— Нарты в двух километрах. Я так опасался, что у тебя немцы…
— Ты что? Да расскажи все по-человечески. — Ногаев с удивлением посматривал то на топор, то на Бухтиярова.
— Это мое оружие, — кладя топор на ступеньку, ответил Григорий. — Дай воды, горит все внутри.
Усевшись за грубо сколоченный стол, откинув капюшон меховой рубашки, Бухтияров рассказал обо всем, что произошло за сутки после того, как он выехал отсюда на мыс Стерлегова.
— Нам с тобой надо добраться до мыса Входной и сообщить на Диксон.
— Значит, фашистам нужны ледовые карты, коды ледовых донесении… Послушай, Григорий, все самолеты, летящие на восток, проходят над нами, вслух рассуждал Ногаев. — А не сможем ли мы сигнальными ракетами привлечь внимание самолета и посадить его у нас?
— В бухте битый лед… А сухопутные самолеты в нашем районе не летают. Однако твоя идея неплоха. Давай с рассветом на снегу вытопчем слова: «На Стерлегове немцы». Солнце низкое, в ясные дни такая надпись будет видна издалека. Сами же отправимся на мыс Входной.
— Но не лучше ли мне остаться здесь? Буду ждать самолет, привлеку его внимание красной ракетой…
— Это было бы лучше, но у нас только один карабин. Ни ты, ни я не можем остаться без оружия. Кругом полно медвежьих и волчьих следов.
Через час Бухтияров привел упряжку, накормил собак и, скинув только унты, улегся спать. Оставшись дежурить, Ногаев загрузил нарту всем необходимым для дальней дороги и отвел ее в сторону от избы. Захватив карабин, он залег на высоком берегу и стал в бинокль наблюдать за входом в бухту.
«Немцы на мысе Стерлегова» — эти слова никак не укладывались в голове Ногаева. Глухой гул сталкивающихся льдин, темное звездное небо — все казалось сегодня зловещим, настораживающим. А ведь еще вчера, оставаясь один, он не обращал внимания ни на шум льдин, ни на небо. И изба, маленькая, вросшая в землю изба, неизвестно когда и кем сложенная из мощных, отполированных морем и ветрами бревен плавника, внушала ему покой и уверенность. Правда, все эти дни его не покидало чувство обиды за то, что он, молодой, здоровый парень, не на фронте, а здесь бьет гусей и диких оленей — готовит мясо для зимовки, вместо того чтобы защищать свою землю от фашистов…
Утром, пока Ногаев топил печь, кормил собак и готовил завтрак, Григорий на пологом склоне вытоптал короткую фразу: «НА СТЕРЛЕГОВЕ НЕМЦЫ!»
Буквы тянулись с севера на юг на целых пятьдесят метров. Ногаев вышел взглянуть на работу Бухтиярова, как вдруг услышал далекий орудийный выстрел, а за ним еще четыре… Черный столб дыма поднялся у горизонта, в стороне мыса Стерлегова.
— А… а… гады! Запалили зимовку! — вырвалось у Ногаева.
— Дым по цвету вроде от мазута. — Григорий впился глазами в бинокль. Деревянные постройки не так горят. Да и пальба очень подозрительна, к чему она, если там только немцы? А что, если подошел наш военный корабль?
— Вот что, — помолчав, решил Бухтияров. — Разгружай нарты. Оставь самое необходимое, палатку, лыжи и продукты на десять суток. Пойдем к зимовке.
Через час облегченные нарты стремительно неслись по снежной целине под радостный вой отдохнувших собак. Вскакивая на нарты, когда они шли под горку, или помогая упряжке на подъемах и рыхлом снегу, люди изредка перекидывались короткими фразами, не переставая наблюдать за дымом, который то оседал, то вновь высоко поднимался в зеленовато-палевое небо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10
«Неужели ушел?» — еще не веря себе, подумал Григории, прислушиваясь к неожиданно наступившей тишине, нарушаемой только тяжелым дыханием упряжки.
— Стоп! — крикнул он, загоняя остол между полозьями нарт.
Закрепив упряжку, достал из мешка полевой бинокль, пилой вырезал из плотного снежного наста большой кусок. Григорий поднялся к пологому гребню, залег и, маскируя голову вырезанным кирпичом снега, навел бинокль на синеющее вдали море и зимовку. На берегу реки уже никого не было. Две подводные лодки с большими белыми номерами на серо-свинцовых рубках покачивались недалеко от берега. С орудий, стоявших на носовой палубе, чехлы были сняты, рядом с ними суетились черные фигурки людей. От берега к лодкам по натянутым леерам подтягивались два клипер-бота, нагруженных мешками и ящиками. Среди моряков, толпившихся у берегового груза, Бухтияров заметил четырех зимовщиков — он узнал их по ушанкам и ватникам. «Пятого нет. Наверное, на радиостанции под надзором фрицев несет вахту», — решил Григорий, протирая быстро запотевшие стекла бинокля и снова приникая к нему. Он увидел, как стволы пушек медленно поворачивались в его сторону и одновременно поднимались под углом вверх…
Григорий осторожно спустился к нартам, осмотрел собак, подправил постромки и тронулся на юг. Белая тундра и начинающее синеть с юга небо настороженно молчали. Это напряженное ожидание обстрела было для Бухтиярова тягостнее, чем свист мин. Прошел еще час. Бухтияров понял, что легкие орудия лодок его уже не достанут…
До бухты оставалось километров шесть-семь. Вскоре впереди затемнела открытая вода; показался домик с невысокой мачтой и трубой, из которой вился дымок. «А вдруг и там немчура? — обожгла мысль. — Подожду до темноты, а там осмотрюсь», — решил Григорий и пожалел, что его карабин остался на зимовке. Не отвязывая собак, раздал им корм, осмотрел лапы Шайтана и, густо смазав опухшую переднюю ногу, забинтовал ее, надел сверху меховой чулок.
Как бывает в этих широтах, темнело очень медленно. Багровое солнце низко скользило по горизонту, принимая форму огненного эллипса. Григорий внимательно рассматривал в бинокль избу, но ничего подозрительного не обнаружил. Когда стемнело, он тронулся в путь. Приметив слабый свет в окне, остановил упряжку, захватил топор и стал осторожно подбираться к домику. «Кто это? — Григорий невольно вздрогнул, услышав чье-то дыхание. — Шайтан? Фу, черт! Я же тебя привязал…»
Вынырнувшая из темноты собака ткнулась ему в ноги и молча легла рядом, виновато отворачивая морду в сторону.
— Нехорошо, Шайтан. Поводок перегрыз и упряжку бросил. Как же так? Он потрепал собаку по загривку и, показывая на свет в оконце, тихо сказал: — Давай домой, быстро, быстро… — Шайтан понимающе взвизгнул и, подняв забинтованную лапу, поскакал к избе. Подбежав к тамбуру, пес громко и радостно завыл — он был потомком полярного волка и по-собачьи лаять не умел.
Скрипнула дверь. В проеме показался человек с фонарем.
— Никак Шайтан? — услышал Григорий удивленный голос Ногаева.
— Эй, браток! Я здесь! — закричал каюр, подбегая к двери.
— Ты, Григорий? Где упряжка? Почему так быстро вернулся?
— Нарты в двух километрах. Я так опасался, что у тебя немцы…
— Ты что? Да расскажи все по-человечески. — Ногаев с удивлением посматривал то на топор, то на Бухтиярова.
— Это мое оружие, — кладя топор на ступеньку, ответил Григорий. — Дай воды, горит все внутри.
Усевшись за грубо сколоченный стол, откинув капюшон меховой рубашки, Бухтияров рассказал обо всем, что произошло за сутки после того, как он выехал отсюда на мыс Стерлегова.
— Нам с тобой надо добраться до мыса Входной и сообщить на Диксон.
— Значит, фашистам нужны ледовые карты, коды ледовых донесении… Послушай, Григорий, все самолеты, летящие на восток, проходят над нами, вслух рассуждал Ногаев. — А не сможем ли мы сигнальными ракетами привлечь внимание самолета и посадить его у нас?
— В бухте битый лед… А сухопутные самолеты в нашем районе не летают. Однако твоя идея неплоха. Давай с рассветом на снегу вытопчем слова: «На Стерлегове немцы». Солнце низкое, в ясные дни такая надпись будет видна издалека. Сами же отправимся на мыс Входной.
— Но не лучше ли мне остаться здесь? Буду ждать самолет, привлеку его внимание красной ракетой…
— Это было бы лучше, но у нас только один карабин. Ни ты, ни я не можем остаться без оружия. Кругом полно медвежьих и волчьих следов.
Через час Бухтияров привел упряжку, накормил собак и, скинув только унты, улегся спать. Оставшись дежурить, Ногаев загрузил нарту всем необходимым для дальней дороги и отвел ее в сторону от избы. Захватив карабин, он залег на высоком берегу и стал в бинокль наблюдать за входом в бухту.
«Немцы на мысе Стерлегова» — эти слова никак не укладывались в голове Ногаева. Глухой гул сталкивающихся льдин, темное звездное небо — все казалось сегодня зловещим, настораживающим. А ведь еще вчера, оставаясь один, он не обращал внимания ни на шум льдин, ни на небо. И изба, маленькая, вросшая в землю изба, неизвестно когда и кем сложенная из мощных, отполированных морем и ветрами бревен плавника, внушала ему покой и уверенность. Правда, все эти дни его не покидало чувство обиды за то, что он, молодой, здоровый парень, не на фронте, а здесь бьет гусей и диких оленей — готовит мясо для зимовки, вместо того чтобы защищать свою землю от фашистов…
Утром, пока Ногаев топил печь, кормил собак и готовил завтрак, Григорий на пологом склоне вытоптал короткую фразу: «НА СТЕРЛЕГОВЕ НЕМЦЫ!»
Буквы тянулись с севера на юг на целых пятьдесят метров. Ногаев вышел взглянуть на работу Бухтиярова, как вдруг услышал далекий орудийный выстрел, а за ним еще четыре… Черный столб дыма поднялся у горизонта, в стороне мыса Стерлегова.
— А… а… гады! Запалили зимовку! — вырвалось у Ногаева.
— Дым по цвету вроде от мазута. — Григорий впился глазами в бинокль. Деревянные постройки не так горят. Да и пальба очень подозрительна, к чему она, если там только немцы? А что, если подошел наш военный корабль?
— Вот что, — помолчав, решил Бухтияров. — Разгружай нарты. Оставь самое необходимое, палатку, лыжи и продукты на десять суток. Пойдем к зимовке.
Через час облегченные нарты стремительно неслись по снежной целине под радостный вой отдохнувших собак. Вскакивая на нарты, когда они шли под горку, или помогая упряжке на подъемах и рыхлом снегу, люди изредка перекидывались короткими фразами, не переставая наблюдать за дымом, который то оседал, то вновь высоко поднимался в зеленовато-палевое небо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10